Кто знает, говорил я, когда еще нам пришлют замену. И будет ли новый командир так хорошо разбираться в своем деле, как Жирасов. Верно, старший лейтенант во время боя теряется, но во время передышек он делает для своих подчиненных много полезного.
— Ладно, пусть остается, авось и в самом деле очухается! Уж не знаю, откуда Жирасов узнал о моем заступничестве,
но рано утром, когда мы умывались, он неожиданно вырос рядом и, глядя куда-то в сторону, как будто говорил не мне, а кому-то третьему, пробурчал:
— Спасибо тебе, ты спас меня от позора... Знаешь, стыдно людям в глаза смотреть...
Я смотрел на него и не верил, что это тот самый Жирасов, который еще недавно поражал нас дерзкой смелостью и удалью.
Меня мучил вопрос: навсегда он останется таким или изменится к лучшему. Я не мог понять, какой из его обликов был подлинный — прежний или нынешний. В глубине души я продолжал верить в него.
Эту надежду питали некоторые мои наблюдения. Например, несколько раз я замечал, что маявшийся у борта платформы Жирасов при налетах вражеской авиации время от времени поглядывал на свои орудия и что-то вполголоса говорил наводчикам и заряжающему. Правда, не тем тоном, каким командиру следовало отдавать приказания, но и это показалось мне добрым знаком.
Однажды я спросил у сержанта Быстрова, помощника Жирасова:
— Что вам говорил командир во время боя? Он улыбнулся и ответил:
— Заряжающий случайно задел рукоятку и переключил орудие с автоматической стрельбы на одиночную. Когда очереди не последовало, мы не могли понять, в чем дело. Жирасов же сразу разобрался и подсказал, как наладить стрельбу.
После этого случая я стал еще внимательнее приглядываться к Жирасову, тем более что после моего назначения заместителем командира бронепоезда у меня для этого появилось больше возможности. Теперь орудиями средних калибров командовал новый взводный, а я, освобожденный от конкретных заданий, осуществлял общее руководство, одновременно командуя маневром бронепоезда.
Пушки Жирасова были автоматическими и требовали специальных знаний и аккуратного обращения. А бойцы его орудийных расчетов, набившие руку на стрельбе, хотя и неплохо стреляли, но в материальной части и в технической стороне дела разбирались пока еще не очень хорошо, из-за чего орудия нередко выходили из строя.
Однажды, когда одно из орудий умолкло, я поспешил туда. Оба наводчика с тревогой взирали на заряжающего, который присел возле казенника и возился с рукояткой.
Я и сам плохо знал этот тип орудий и поэтому быстро помочь не мог.
В это время в углу платформы послышался голос Жирасова:
— Не видите, что получился перекос снаряда в приемнике, достаньте обойму, переведите рукоятку на одиночную стрельбу, оставшийся снаряд выстрелите ручным спускателем, потом снова включите автомат и вставьте обойму...
И все стало на диво ясно! Как только заряжающий последовал совету Жирасова, пушка возобновила автоматическую стрельбу.
Я обернулся к Жирасову. Он опять стоял возле борта и, пригнувшись, смотрел вдаль, туда, где взрывались снаряды, выпущенные его орудиями. На этот раз он выглядел не таким испуганным и отрешенным.
— Молодец, Жирасов! — не удержался я.
Жирасов вздрогнул, подозрительно поглядев на меня: не смеюсь ли я над ним? Это была первая и единственная похвала, которую он получил за время нашего пребывания на фронте. Наверное, поэтому и удивился...
К декабрю тысяча девятьсот сорок первого года положение на Тихвинском направлении стабилизировалось.
Натиск врага ослабевал, а вскоре угас совсем.
Похоже было, что теперь к наступлению готовились наши войска: надо было отбить у немцев железную дорогу, соединявшую Ленинград с тылом.
По вечерам, когда боевые действия обычно прекращались и канонада затихала, мы садились за ужин. Не помню, чтобы Жирасов ужинал с нами. Он забивался в свой излюбленный угол и проводил там мирные часы, или торчал у борта, или сидел на ящике со снарядами.
В этот вечер, когда я рассказал товарищам о случившемся, командир послал за Жирасовым и пригласил его поужинать вместе с нами.
Жирасов вскоре появился. Он шел своей неторопливой, немного развязной походкой. Стараясь ни на кого не смотреть, молча сел на свободное место.
— Говорят, вы сегодня отличились, товарищ Жирасов! — серьезно, по-деловому обратился к нему командир, наполняя водкой крышку от фляги.
Жирасов спокойно взял протянутую ему водку, выпил и так же молча вернул крышку. Потом он взглянул на меня исподлобья, но ничего не сказал.
Наутро, поднявшись на платформу, я увидел, что Жирасов с двумя бойцами хлопочет у орудия. Я подошел к ним. Со дня нашего прибытия на фронт никто не видел Жирасова таким энергичным и бодрым.
— Что вы делаете?
— Захватывающие лапки стерлись и разошлись, это приводит к перекосу снаряда, я подточил лапки и сблизил их, теперь все будет в порядке,— объяснил Жирасов, несмело улыбнувшись.
Я впервые видел на его лице такую робкую и вместе с тем обезоруживающую улыбку.
В тот же день мы вышли в боевой рейд, чтобы остановить перешедших в наступление немцев в районе деревни Зеленец.
На этот раз Жирасов находился на своем посту и отдавал приказания толково и уверенно. Разок он даже локтем поддел наводчика, чтобы тот живее следовал за перемещающейся целью.
Вечером, когда командиры подразделений собрались, чтобы поделиться новостями дня и вместе поужинать, к нам присоединился Жирасов. На этот раз его никто и не приглашал, он пришел сам...
Начиная с того дня перемена в Жирасове становилась все очевидней, исчезли робость и растерянность, громче, уверенней сделался его голос, глаза больше не вперялись в невидимую точку, челюсть не отвисала и живот больше не болел! Он выпрямился, расправил плечи, к нему вернулась вера в себя. Было ясно: Жирасов познал вкус отваги.
В декабре сорок первого, когда мы погнали фашистов из Тихвина, Жирасова трудно было узнать! Он не отходил от пушек и отлично командовал огнем. Его взвод сбил вражеский самолет, и на груди счастливого Жирасова засияла медаль «За отвагу».
Новый, сорок второй мы встретили в приподнятом настроении: не было сомнения, что мы в конце концов разгромим противника. Первая победа вдохновила и окрылила нас.
Еще в декабре войска генерала Мерецкова двинулись от Тихвина на Будогощь и погнали немцев до Волхова. Наш бронепоезд входил в состав этих войск, и мы по праву гордились важной победой.
Бои продолжались и в январе, но вскоре на вновь образовавшемся Волховском фронте, в подчинение которого перешел и наш бронепоезд, наступило временное затишье, изнуренные ожесточенными боями соединения получили возможность перевести ДУХ. В начале февраля бронепоезд был отведен на маленькую станцию Новгородской области Хвойная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Ладно, пусть остается, авось и в самом деле очухается! Уж не знаю, откуда Жирасов узнал о моем заступничестве,
но рано утром, когда мы умывались, он неожиданно вырос рядом и, глядя куда-то в сторону, как будто говорил не мне, а кому-то третьему, пробурчал:
— Спасибо тебе, ты спас меня от позора... Знаешь, стыдно людям в глаза смотреть...
Я смотрел на него и не верил, что это тот самый Жирасов, который еще недавно поражал нас дерзкой смелостью и удалью.
Меня мучил вопрос: навсегда он останется таким или изменится к лучшему. Я не мог понять, какой из его обликов был подлинный — прежний или нынешний. В глубине души я продолжал верить в него.
Эту надежду питали некоторые мои наблюдения. Например, несколько раз я замечал, что маявшийся у борта платформы Жирасов при налетах вражеской авиации время от времени поглядывал на свои орудия и что-то вполголоса говорил наводчикам и заряжающему. Правда, не тем тоном, каким командиру следовало отдавать приказания, но и это показалось мне добрым знаком.
Однажды я спросил у сержанта Быстрова, помощника Жирасова:
— Что вам говорил командир во время боя? Он улыбнулся и ответил:
— Заряжающий случайно задел рукоятку и переключил орудие с автоматической стрельбы на одиночную. Когда очереди не последовало, мы не могли понять, в чем дело. Жирасов же сразу разобрался и подсказал, как наладить стрельбу.
После этого случая я стал еще внимательнее приглядываться к Жирасову, тем более что после моего назначения заместителем командира бронепоезда у меня для этого появилось больше возможности. Теперь орудиями средних калибров командовал новый взводный, а я, освобожденный от конкретных заданий, осуществлял общее руководство, одновременно командуя маневром бронепоезда.
Пушки Жирасова были автоматическими и требовали специальных знаний и аккуратного обращения. А бойцы его орудийных расчетов, набившие руку на стрельбе, хотя и неплохо стреляли, но в материальной части и в технической стороне дела разбирались пока еще не очень хорошо, из-за чего орудия нередко выходили из строя.
Однажды, когда одно из орудий умолкло, я поспешил туда. Оба наводчика с тревогой взирали на заряжающего, который присел возле казенника и возился с рукояткой.
Я и сам плохо знал этот тип орудий и поэтому быстро помочь не мог.
В это время в углу платформы послышался голос Жирасова:
— Не видите, что получился перекос снаряда в приемнике, достаньте обойму, переведите рукоятку на одиночную стрельбу, оставшийся снаряд выстрелите ручным спускателем, потом снова включите автомат и вставьте обойму...
И все стало на диво ясно! Как только заряжающий последовал совету Жирасова, пушка возобновила автоматическую стрельбу.
Я обернулся к Жирасову. Он опять стоял возле борта и, пригнувшись, смотрел вдаль, туда, где взрывались снаряды, выпущенные его орудиями. На этот раз он выглядел не таким испуганным и отрешенным.
— Молодец, Жирасов! — не удержался я.
Жирасов вздрогнул, подозрительно поглядев на меня: не смеюсь ли я над ним? Это была первая и единственная похвала, которую он получил за время нашего пребывания на фронте. Наверное, поэтому и удивился...
К декабрю тысяча девятьсот сорок первого года положение на Тихвинском направлении стабилизировалось.
Натиск врага ослабевал, а вскоре угас совсем.
Похоже было, что теперь к наступлению готовились наши войска: надо было отбить у немцев железную дорогу, соединявшую Ленинград с тылом.
По вечерам, когда боевые действия обычно прекращались и канонада затихала, мы садились за ужин. Не помню, чтобы Жирасов ужинал с нами. Он забивался в свой излюбленный угол и проводил там мирные часы, или торчал у борта, или сидел на ящике со снарядами.
В этот вечер, когда я рассказал товарищам о случившемся, командир послал за Жирасовым и пригласил его поужинать вместе с нами.
Жирасов вскоре появился. Он шел своей неторопливой, немного развязной походкой. Стараясь ни на кого не смотреть, молча сел на свободное место.
— Говорят, вы сегодня отличились, товарищ Жирасов! — серьезно, по-деловому обратился к нему командир, наполняя водкой крышку от фляги.
Жирасов спокойно взял протянутую ему водку, выпил и так же молча вернул крышку. Потом он взглянул на меня исподлобья, но ничего не сказал.
Наутро, поднявшись на платформу, я увидел, что Жирасов с двумя бойцами хлопочет у орудия. Я подошел к ним. Со дня нашего прибытия на фронт никто не видел Жирасова таким энергичным и бодрым.
— Что вы делаете?
— Захватывающие лапки стерлись и разошлись, это приводит к перекосу снаряда, я подточил лапки и сблизил их, теперь все будет в порядке,— объяснил Жирасов, несмело улыбнувшись.
Я впервые видел на его лице такую робкую и вместе с тем обезоруживающую улыбку.
В тот же день мы вышли в боевой рейд, чтобы остановить перешедших в наступление немцев в районе деревни Зеленец.
На этот раз Жирасов находился на своем посту и отдавал приказания толково и уверенно. Разок он даже локтем поддел наводчика, чтобы тот живее следовал за перемещающейся целью.
Вечером, когда командиры подразделений собрались, чтобы поделиться новостями дня и вместе поужинать, к нам присоединился Жирасов. На этот раз его никто и не приглашал, он пришел сам...
Начиная с того дня перемена в Жирасове становилась все очевидней, исчезли робость и растерянность, громче, уверенней сделался его голос, глаза больше не вперялись в невидимую точку, челюсть не отвисала и живот больше не болел! Он выпрямился, расправил плечи, к нему вернулась вера в себя. Было ясно: Жирасов познал вкус отваги.
В декабре сорок первого, когда мы погнали фашистов из Тихвина, Жирасова трудно было узнать! Он не отходил от пушек и отлично командовал огнем. Его взвод сбил вражеский самолет, и на груди счастливого Жирасова засияла медаль «За отвагу».
Новый, сорок второй мы встретили в приподнятом настроении: не было сомнения, что мы в конце концов разгромим противника. Первая победа вдохновила и окрылила нас.
Еще в декабре войска генерала Мерецкова двинулись от Тихвина на Будогощь и погнали немцев до Волхова. Наш бронепоезд входил в состав этих войск, и мы по праву гордились важной победой.
Бои продолжались и в январе, но вскоре на вновь образовавшемся Волховском фронте, в подчинение которого перешел и наш бронепоезд, наступило временное затишье, изнуренные ожесточенными боями соединения получили возможность перевести ДУХ. В начале февраля бронепоезд был отведен на маленькую станцию Новгородской области Хвойная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95