..
Когда мы оказались в темноте, Малинина взяла меня под руку.
— Я даже не могу выразить, какое большое удовольствие вы мне доставили, — сказала она, крепко держась за мою руку.
Представьте, эти простые, пожалуй даже избитые слова, которые часто звучат совершенно бездушно, сейчас были исполнены для меня особого смысла. В той обстановке, в какой находились мы, все слова имели особое значение, некий подтекст. Я чувствовал, что наступила та пора, когда явления назревают сами по себе, и время, независимо от твоей воли, от твоего желания, ускоряет события, способствует проявлению затаенных чувств и мыслей, заставляет тебя открыться. Я догадывался, что Малинина находилась именно в таком состоянии.
— ...С детства люблю музыку,— как бы сквозь сон слышал я слова Малининой.— Мать моя профессор по классу фортепиано Ленинградской консерватории. Она очень хотела, чтобы и я пошла по ее пути. Но меня привлекала профессия отца —- театроведение. Когда началась война, я была студенткой четвертого курса искусствоведческого факультета. А на фронте люди моей специальности не у дел, и вот меня по мобилизации направили на железную дорогу. Сперва на реку Свирь, потом перевели на эту тихую станцию... Но здесь такая глушь, я предпочла бы находиться на передовой... Я уже написала уйму заявлений, докладных, рапортов с просьбой перевести меня на какую-нибудь прифронтовую станцию, но до сих пор ни ответа ни привета...
Я проводил ее до дому. Оглянувшись, я не увидел ни Вяткина, ни капитана. Очевидно, они отстали по дороге. Такое поведение Вяткина меня очень удивило: он как бы уступил мне женщину, за которой столь рьяно ухаживал.
Час был поздний, и тем не менее Малинина пригласила меня к себе на чашку чая. Она жила в той части дачного поселка, которая ближе к станции.
Хозяйка на какое-то время оставила меня одного, но вскоре появилась — уже в другом виде. Она переоделась. Вместо брюк и майки на ней было платье, которое делало ее еще очаровательней.
Несмотря на свою немногословность, она оказалась интересной собеседницей. Мы так увлеклись беседой, что засиделись допоздна.
Вероятно, была уже полночь, когда в маленькой керосиновой лампе кончился керосин. Огонь сперва стал мигать, потом вовсе погас.
Мы остались в темноте.
Некоторое время мы еще разговаривали, потом я поднялся. Попрощавшись с Малининой, я хотел пойти к двери, но потерял ориентацию и в потемках натыкался на какие-то предметы.
— Я вас проведу,— сказала Нина Сергеевна и взяла меня за руку.
Мы миновали коридор и у входной двери нечаянно столкнулись. От прикосновения к ее упругому телу меня обдало жаром. Но когда я потянул ее обратно в комнату, она на миг прильнула к моим губам, поцеловала и — выскользнула из моих объятий.
— Не желай сразу так много,— полушутливо произнесла она откуда-то из темноты.
Преследовать ее в темноте да еще в незнакомом доме было глупо.
...После этого минуло несколько дней. Каждый вечер происходило одно и то же: рядовые и командиры посылали ко мне делегатов с просьбой, чтобы я им что-нибудь поиграл. И я подсаживался к роялю, который придвинули к самому окну...
В награду за мою игру во дворе раздавался такой гром аплодисментов, какому позавидовал бы любой выдающийся пианист.
На каждом «концерте», как правило, присутствовала и Нина Сергеевна, и самый большой восторг выражала именно она.
Что и говорить, для меня эта женщина была самым главным слушателем и ценителем. И как бы в благодарность за ее присутствие я исполнял Первый концерт Чайковского.
Признаюсь вам откровенно, что не только Первый концерт, но и все, что я играл,— играл ради нее. Она вдохновляла меня...
После музыкальных вечеров повторялось одно и то же: я провожал ее до дому, заходил к ней, и мы, оживленно беседуя, попивали чай, если, конечно, он был. Если же не было — тоже не унывали. Возвращался я почти всегда поздней ночью, но мои вечерние прогулки никого не удивляли.
Я так привык к Багратионовой даче, что в один прекрасный день решил и вовсе поселиться там. Согласовав это с командиром полка, я перетащил туда мое нехитрое имущество, целиком умещавшееся в одном фанерном чемодане.
С того дня мне не приходилось далеко ходить на «концерты».
С одной стороны, это было хорошо, по с другой — бывшее обиталище моих земляков принесло мне беспокойство: стоило остаться здесь одному, я предавался размышлениям о тех временах, когда в этих стенах жили мои соотечественники. Что им уготовила судьба, как они прожили свой век, где сейчас их потомки?! И часто помимо своей воли я думал о тяготах и радостях, выпавших на их долю.
За последние дни я так сблизился с Ниной Сергеевной и настолько привык к ней, что попросту не мог обходиться без нее. Со страхом помышлял я о том, что придется покидать Пупышево и ехать на фронт. Но за все это время наших встреч мы ни разу не пытались признаться друг другу в любви. Все казалось предельно ясным, естественным, и разглагольствовать высокопарными словами и клясться-божиться в сокровенных своих чувствах казалось каким-то кощунством.
Тот неожиданный поцелуй тогда остался единственным. С тех пор мы беседовали об искусстве, вспоминая различные события из довоенной театральной жизни, и ни один из нас ни словом не обмолвился о наших взаимоотношениях.
Но время незаметно делало свое дело. Наша близость становилась непреложностью. Играя на рояле, я украдкой то и дело поглядывал на Малинину, и ее возбужденное и вдохновенное лицо рождало во мне радость.
Не берусь утверждать с уверенностью, но тогда мне казалось, что в ее взгляде была любовь... Любовь ко мне! И я все время думал только лишь о ней. Думал... и делал все новые открытия, радовался изменениям, происходившим в ней.
Вяткин внешне был привлекательнее меня, у него было определенное обаяние. И опыта, и напористости было больше, чем у меня, и романтики; он умел выразить внимание к женщине, умел приносить жертвы (во всяком случае, на первых порах), но Малинина почему-то предпочла меня!
Почему? Я долго ломал над этим голову, но так и не нашел ответа.
В конце концов я решился и спросил ее об этом.
Она ответила не сразу. Долго глядела на меня молча, потом сказала:
- Над этим и я долго думала. В этом, видно, повинна женская натура. Женщину пленяет сперва внешность мужчины, его стремление и страсть. Но это всего лишь первая ступень... Есть женщины, которые не способны подняться выше этой ступени и, стоя на ней, решают свою судьбу. Таким не дано увидеть невидимое. Поэтому их выбор ограничен только лишь внешностью мужчины... Но есть женщины, которые не удовлетворяются первым впечатлением и подходят к мужчине более требовательно. В таких случаях главную роль играют внутренние качества мужчины, в основном его сердце и разум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Когда мы оказались в темноте, Малинина взяла меня под руку.
— Я даже не могу выразить, какое большое удовольствие вы мне доставили, — сказала она, крепко держась за мою руку.
Представьте, эти простые, пожалуй даже избитые слова, которые часто звучат совершенно бездушно, сейчас были исполнены для меня особого смысла. В той обстановке, в какой находились мы, все слова имели особое значение, некий подтекст. Я чувствовал, что наступила та пора, когда явления назревают сами по себе, и время, независимо от твоей воли, от твоего желания, ускоряет события, способствует проявлению затаенных чувств и мыслей, заставляет тебя открыться. Я догадывался, что Малинина находилась именно в таком состоянии.
— ...С детства люблю музыку,— как бы сквозь сон слышал я слова Малининой.— Мать моя профессор по классу фортепиано Ленинградской консерватории. Она очень хотела, чтобы и я пошла по ее пути. Но меня привлекала профессия отца —- театроведение. Когда началась война, я была студенткой четвертого курса искусствоведческого факультета. А на фронте люди моей специальности не у дел, и вот меня по мобилизации направили на железную дорогу. Сперва на реку Свирь, потом перевели на эту тихую станцию... Но здесь такая глушь, я предпочла бы находиться на передовой... Я уже написала уйму заявлений, докладных, рапортов с просьбой перевести меня на какую-нибудь прифронтовую станцию, но до сих пор ни ответа ни привета...
Я проводил ее до дому. Оглянувшись, я не увидел ни Вяткина, ни капитана. Очевидно, они отстали по дороге. Такое поведение Вяткина меня очень удивило: он как бы уступил мне женщину, за которой столь рьяно ухаживал.
Час был поздний, и тем не менее Малинина пригласила меня к себе на чашку чая. Она жила в той части дачного поселка, которая ближе к станции.
Хозяйка на какое-то время оставила меня одного, но вскоре появилась — уже в другом виде. Она переоделась. Вместо брюк и майки на ней было платье, которое делало ее еще очаровательней.
Несмотря на свою немногословность, она оказалась интересной собеседницей. Мы так увлеклись беседой, что засиделись допоздна.
Вероятно, была уже полночь, когда в маленькой керосиновой лампе кончился керосин. Огонь сперва стал мигать, потом вовсе погас.
Мы остались в темноте.
Некоторое время мы еще разговаривали, потом я поднялся. Попрощавшись с Малининой, я хотел пойти к двери, но потерял ориентацию и в потемках натыкался на какие-то предметы.
— Я вас проведу,— сказала Нина Сергеевна и взяла меня за руку.
Мы миновали коридор и у входной двери нечаянно столкнулись. От прикосновения к ее упругому телу меня обдало жаром. Но когда я потянул ее обратно в комнату, она на миг прильнула к моим губам, поцеловала и — выскользнула из моих объятий.
— Не желай сразу так много,— полушутливо произнесла она откуда-то из темноты.
Преследовать ее в темноте да еще в незнакомом доме было глупо.
...После этого минуло несколько дней. Каждый вечер происходило одно и то же: рядовые и командиры посылали ко мне делегатов с просьбой, чтобы я им что-нибудь поиграл. И я подсаживался к роялю, который придвинули к самому окну...
В награду за мою игру во дворе раздавался такой гром аплодисментов, какому позавидовал бы любой выдающийся пианист.
На каждом «концерте», как правило, присутствовала и Нина Сергеевна, и самый большой восторг выражала именно она.
Что и говорить, для меня эта женщина была самым главным слушателем и ценителем. И как бы в благодарность за ее присутствие я исполнял Первый концерт Чайковского.
Признаюсь вам откровенно, что не только Первый концерт, но и все, что я играл,— играл ради нее. Она вдохновляла меня...
После музыкальных вечеров повторялось одно и то же: я провожал ее до дому, заходил к ней, и мы, оживленно беседуя, попивали чай, если, конечно, он был. Если же не было — тоже не унывали. Возвращался я почти всегда поздней ночью, но мои вечерние прогулки никого не удивляли.
Я так привык к Багратионовой даче, что в один прекрасный день решил и вовсе поселиться там. Согласовав это с командиром полка, я перетащил туда мое нехитрое имущество, целиком умещавшееся в одном фанерном чемодане.
С того дня мне не приходилось далеко ходить на «концерты».
С одной стороны, это было хорошо, по с другой — бывшее обиталище моих земляков принесло мне беспокойство: стоило остаться здесь одному, я предавался размышлениям о тех временах, когда в этих стенах жили мои соотечественники. Что им уготовила судьба, как они прожили свой век, где сейчас их потомки?! И часто помимо своей воли я думал о тяготах и радостях, выпавших на их долю.
За последние дни я так сблизился с Ниной Сергеевной и настолько привык к ней, что попросту не мог обходиться без нее. Со страхом помышлял я о том, что придется покидать Пупышево и ехать на фронт. Но за все это время наших встреч мы ни разу не пытались признаться друг другу в любви. Все казалось предельно ясным, естественным, и разглагольствовать высокопарными словами и клясться-божиться в сокровенных своих чувствах казалось каким-то кощунством.
Тот неожиданный поцелуй тогда остался единственным. С тех пор мы беседовали об искусстве, вспоминая различные события из довоенной театральной жизни, и ни один из нас ни словом не обмолвился о наших взаимоотношениях.
Но время незаметно делало свое дело. Наша близость становилась непреложностью. Играя на рояле, я украдкой то и дело поглядывал на Малинину, и ее возбужденное и вдохновенное лицо рождало во мне радость.
Не берусь утверждать с уверенностью, но тогда мне казалось, что в ее взгляде была любовь... Любовь ко мне! И я все время думал только лишь о ней. Думал... и делал все новые открытия, радовался изменениям, происходившим в ней.
Вяткин внешне был привлекательнее меня, у него было определенное обаяние. И опыта, и напористости было больше, чем у меня, и романтики; он умел выразить внимание к женщине, умел приносить жертвы (во всяком случае, на первых порах), но Малинина почему-то предпочла меня!
Почему? Я долго ломал над этим голову, но так и не нашел ответа.
В конце концов я решился и спросил ее об этом.
Она ответила не сразу. Долго глядела на меня молча, потом сказала:
- Над этим и я долго думала. В этом, видно, повинна женская натура. Женщину пленяет сперва внешность мужчины, его стремление и страсть. Но это всего лишь первая ступень... Есть женщины, которые не способны подняться выше этой ступени и, стоя на ней, решают свою судьбу. Таким не дано увидеть невидимое. Поэтому их выбор ограничен только лишь внешностью мужчины... Но есть женщины, которые не удовлетворяются первым впечатлением и подходят к мужчине более требовательно. В таких случаях главную роль играют внутренние качества мужчины, в основном его сердце и разум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95