.. Чуть ли не после каждого моего слова они хохотали до слез и падали друг на друга. Чего стоили одни только истории моего папаши, в особенности про то, как мы нашу хромую корову к соседскому бугаю водили...
Стало быть, позицию возле себя мы обжили. Время было тихое, спокойное, и в один из дней Полтавцев отрядил меня на разведку: сходи, мол, узнай, где находимся и что за народ кругом...
Я и пошел пешком по главной улице.
Стоял морозный день, один из последних холодных дней в конце зимы, и все кругом сверкало белизной.
Село (к тому времени уже, кажется, городок) было расположено на высоком берегу реки.
Внизу виднелась замерзшая река. Ее русло выделялось широкой ровной полосой, мягко пролегавшей между двумя взгорьями.
А кругом, насколько мог видеть глаз, раскинулись неоглядные поля с округлыми холмами.
Село мне понравилось. Добротные, просторные дома с резьбой на наличниках окон и с петушками на крышах...
Я человек деревенский, и мне достаточно раз пройти по селу, чтобы определить, что за народ в нем живет.
Главная улица кончилась. Я вышел на пригорок. Внизу виднелся речной порт. У берега стояли вмерзшие в лед буксиры, маленькие пароходы, лодки и катера. Они ждали конца зимы.
Порт был небольшой, но на берегу я увидел довольно крупное административное здание.
Я порасспрошал людей и узнал, что в этом здании кроме конторы порта располагался еще клуб речников, где в нерабочие дни устраивались танцы.
В клуб ходили не только рабочие и служащие порта, но и жители села — развлечься и посмотреть кино.
Этот большой дом над рекой оказался, так сказать, центром притяжения всей округи. Народ стекался туда и из ближайших деревень тоже, и тогда в просторном зале клуба становилось тесно.
Когда я стоял на пригорке, поглядывая на клуб, какая-то женщина из местных сама заговорила со мной.
— Очень нам мужчин не хватает,— пожаловалась она.— Осталось два-три инвалида в селе да несколько рабочих в порту. Но этих давно разобрали, так что мы обходимся на танцах без кавалеров, танцуем друг с другом — и за даму, и за мужика...
О том, что у моста стоит наш бронепоезд, уже все знали, и не только в этом селе, но и в окрестных, а потому нетерпеливо ждали субботы. Надеялись, что мы появимся на танцах.
В субботу после ужина командир бронепоезда предупредил своего заместителя и с четырьмя подчиненными (среди них был и я) направился к клубу.
На крыльце перед клубом толпились мужчины. Их самокрутки точно светлячки загорались и гасли во тьме. Из зала доносились звуки гармони и шарканье ног.
Только мы вошли в клуб, гармонист неожиданно смолк. Получилась какая-то заминка. Удивленно озираясь, остановились танцевавшие пары. Мы почувствовали себя довольно неловко. Но в ту же минуту гармонист грянул туш: этим он как бы приветствовал нас, оказав особое уважение почетным гостям. В зале там и сям захлопали в ладоши.
Наш командир так и вспыхнул от удовольствия.
Зал был переполнен. Мы с трудом прокладывали дорогу к противоположной стене, вдоль которой стояли в ряд длинные лавки.
Впереди двигался капитан Полтавцев, выделяясь из всех ладной плечистой фигурой и огромным соломенным чубом.
Следом за капитаном шел его любимый комвзвода, старший лейтенант Матюшин, молодой, коренастый крепыш с мощной шеей, еще более мощными челюстями и такими зубами, какими, казалось, можно было перемолоть любую кость.
Матюшин с готовностью хохотал над каждой шуткой командира. Может быть, Полтавцев потому и водил его за собой. Хотя надо сказать, что старший лейтенант был смелый командир и не раз отличался в бою.
За Матюшиным следовал я.
Теперь я и себя опишу, чтобы вы лучше могли представить, в каком виде я предстал перед тамошним обществом: долговязый, сутулый, с длиннющими ручищами, я не знал, куда их девать, и то и дело засовывал в карманы.
На мне были огромные кирзовые сапоги, с трудом добытые старшиной, так как нога моего размера — большая редкость.
Теперь представьте себе мою физиономию: нос-рубильник, уши, как шницеля, волосы ежиком и длинные черные бакенбарды. И черт меня дернул как раз тогда отпустить эти бакенбарды!
Шея, сами изволите видеть, у меня крепкая, вся в складках, как у буйвола. Ребята говаривали: «Тебе на шею, Пересыпкин, можно карусель повесить».
Гимнастерка на мне просторная, портупеи едва хватает. А моей шапкой можно было покрыть две головы обычного размера.
Мы с кругленьким коренастым Матюшиным походили на Пата с Паташоном. У нас даже был подготовлен шуточный номер. Полтавцев, улучив минуту, пробирался к гармонисту и шептал ему на ухо: «Сыграй-ка, братец, краковяк!» Только раздавались звуки краковяка, прежде чем кто-либо пускался в пляс, мы с Матюшиным вываливались в круг и...
Ну и давали мы жару, прямо скажу!..
Пол прогибался у нас под ногами, дрожали окна и двери, народ ревел от восторга, а наш командир капитан Полтавцев задыхался от хохота...
Я отплясывал за мужика, Матюшин — за женщину. Движения у него делались мягкие, вкрадчивые, как у кошечки, а я со всей своей неуклюжестью вышагивал вокруг него, как верста коломенская, точно кол проглотил.
Номер этот мы повторяли не раз, и всегда с огромным успехом.
Попробуйте представить как следует эту картину, и вы поймете, почему Полтавцев всегда держал нас под рукой.
Наш командир был человек гордый и честолюбивый. Такие любят выбирать себе приближенных.
Конечно, имело значение и то, что мы с Матюшиным нередко проявляли себя в бою. А капитан как смелый офицер больше всего ценил в людях две вещи: отвагу в бою и веселье в часы отдыха.
Кроме нас в команду Полтавцева входили еще двое: старшина Петров, бесподобный мастер игры на аккордеоне, всегда опрятный и подтянутый мужчина средних лет, и сержант Михайлов, молодой москвич, ординарец капитана, на редкость ловкий парень, с легкостью справлявшийся с любым поручением командира.
Когда в зале клуба речников прозвучал туш, присутствовавшие все как один обернулись к нам.
Нам уступали дорогу и при этом разглядывали не таясь, во все глаза.
Капитан Полтавцев выступал, задрав голову, с довольной улыбкой на физиономии, словно был на балу.
За ним следовал Матюшин. Чтобы не отстать от капитана, старшему лейтенанту приходилось семенить ногами, и это делало его коренастую фигуру еще забавнее.
Но все-таки самое сильное впечатление произвела моя личность: во-первых, я головы на две был выше семенившего передо мной старшего лейтенанта, он едва доставал мне до груди; во-вторых, отсутствие в моей повадке строевой выправки сразу бросалось в глаза... Вообще стоило только мне появиться на людях, как все начинали улыбаться и весело перешептываться. Моя нелепая и некрасивая внешность настраивала людей на шутливый лад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Стало быть, позицию возле себя мы обжили. Время было тихое, спокойное, и в один из дней Полтавцев отрядил меня на разведку: сходи, мол, узнай, где находимся и что за народ кругом...
Я и пошел пешком по главной улице.
Стоял морозный день, один из последних холодных дней в конце зимы, и все кругом сверкало белизной.
Село (к тому времени уже, кажется, городок) было расположено на высоком берегу реки.
Внизу виднелась замерзшая река. Ее русло выделялось широкой ровной полосой, мягко пролегавшей между двумя взгорьями.
А кругом, насколько мог видеть глаз, раскинулись неоглядные поля с округлыми холмами.
Село мне понравилось. Добротные, просторные дома с резьбой на наличниках окон и с петушками на крышах...
Я человек деревенский, и мне достаточно раз пройти по селу, чтобы определить, что за народ в нем живет.
Главная улица кончилась. Я вышел на пригорок. Внизу виднелся речной порт. У берега стояли вмерзшие в лед буксиры, маленькие пароходы, лодки и катера. Они ждали конца зимы.
Порт был небольшой, но на берегу я увидел довольно крупное административное здание.
Я порасспрошал людей и узнал, что в этом здании кроме конторы порта располагался еще клуб речников, где в нерабочие дни устраивались танцы.
В клуб ходили не только рабочие и служащие порта, но и жители села — развлечься и посмотреть кино.
Этот большой дом над рекой оказался, так сказать, центром притяжения всей округи. Народ стекался туда и из ближайших деревень тоже, и тогда в просторном зале клуба становилось тесно.
Когда я стоял на пригорке, поглядывая на клуб, какая-то женщина из местных сама заговорила со мной.
— Очень нам мужчин не хватает,— пожаловалась она.— Осталось два-три инвалида в селе да несколько рабочих в порту. Но этих давно разобрали, так что мы обходимся на танцах без кавалеров, танцуем друг с другом — и за даму, и за мужика...
О том, что у моста стоит наш бронепоезд, уже все знали, и не только в этом селе, но и в окрестных, а потому нетерпеливо ждали субботы. Надеялись, что мы появимся на танцах.
В субботу после ужина командир бронепоезда предупредил своего заместителя и с четырьмя подчиненными (среди них был и я) направился к клубу.
На крыльце перед клубом толпились мужчины. Их самокрутки точно светлячки загорались и гасли во тьме. Из зала доносились звуки гармони и шарканье ног.
Только мы вошли в клуб, гармонист неожиданно смолк. Получилась какая-то заминка. Удивленно озираясь, остановились танцевавшие пары. Мы почувствовали себя довольно неловко. Но в ту же минуту гармонист грянул туш: этим он как бы приветствовал нас, оказав особое уважение почетным гостям. В зале там и сям захлопали в ладоши.
Наш командир так и вспыхнул от удовольствия.
Зал был переполнен. Мы с трудом прокладывали дорогу к противоположной стене, вдоль которой стояли в ряд длинные лавки.
Впереди двигался капитан Полтавцев, выделяясь из всех ладной плечистой фигурой и огромным соломенным чубом.
Следом за капитаном шел его любимый комвзвода, старший лейтенант Матюшин, молодой, коренастый крепыш с мощной шеей, еще более мощными челюстями и такими зубами, какими, казалось, можно было перемолоть любую кость.
Матюшин с готовностью хохотал над каждой шуткой командира. Может быть, Полтавцев потому и водил его за собой. Хотя надо сказать, что старший лейтенант был смелый командир и не раз отличался в бою.
За Матюшиным следовал я.
Теперь я и себя опишу, чтобы вы лучше могли представить, в каком виде я предстал перед тамошним обществом: долговязый, сутулый, с длиннющими ручищами, я не знал, куда их девать, и то и дело засовывал в карманы.
На мне были огромные кирзовые сапоги, с трудом добытые старшиной, так как нога моего размера — большая редкость.
Теперь представьте себе мою физиономию: нос-рубильник, уши, как шницеля, волосы ежиком и длинные черные бакенбарды. И черт меня дернул как раз тогда отпустить эти бакенбарды!
Шея, сами изволите видеть, у меня крепкая, вся в складках, как у буйвола. Ребята говаривали: «Тебе на шею, Пересыпкин, можно карусель повесить».
Гимнастерка на мне просторная, портупеи едва хватает. А моей шапкой можно было покрыть две головы обычного размера.
Мы с кругленьким коренастым Матюшиным походили на Пата с Паташоном. У нас даже был подготовлен шуточный номер. Полтавцев, улучив минуту, пробирался к гармонисту и шептал ему на ухо: «Сыграй-ка, братец, краковяк!» Только раздавались звуки краковяка, прежде чем кто-либо пускался в пляс, мы с Матюшиным вываливались в круг и...
Ну и давали мы жару, прямо скажу!..
Пол прогибался у нас под ногами, дрожали окна и двери, народ ревел от восторга, а наш командир капитан Полтавцев задыхался от хохота...
Я отплясывал за мужика, Матюшин — за женщину. Движения у него делались мягкие, вкрадчивые, как у кошечки, а я со всей своей неуклюжестью вышагивал вокруг него, как верста коломенская, точно кол проглотил.
Номер этот мы повторяли не раз, и всегда с огромным успехом.
Попробуйте представить как следует эту картину, и вы поймете, почему Полтавцев всегда держал нас под рукой.
Наш командир был человек гордый и честолюбивый. Такие любят выбирать себе приближенных.
Конечно, имело значение и то, что мы с Матюшиным нередко проявляли себя в бою. А капитан как смелый офицер больше всего ценил в людях две вещи: отвагу в бою и веселье в часы отдыха.
Кроме нас в команду Полтавцева входили еще двое: старшина Петров, бесподобный мастер игры на аккордеоне, всегда опрятный и подтянутый мужчина средних лет, и сержант Михайлов, молодой москвич, ординарец капитана, на редкость ловкий парень, с легкостью справлявшийся с любым поручением командира.
Когда в зале клуба речников прозвучал туш, присутствовавшие все как один обернулись к нам.
Нам уступали дорогу и при этом разглядывали не таясь, во все глаза.
Капитан Полтавцев выступал, задрав голову, с довольной улыбкой на физиономии, словно был на балу.
За ним следовал Матюшин. Чтобы не отстать от капитана, старшему лейтенанту приходилось семенить ногами, и это делало его коренастую фигуру еще забавнее.
Но все-таки самое сильное впечатление произвела моя личность: во-первых, я головы на две был выше семенившего передо мной старшего лейтенанта, он едва доставал мне до груди; во-вторых, отсутствие в моей повадке строевой выправки сразу бросалось в глаза... Вообще стоило только мне появиться на людях, как все начинали улыбаться и весело перешептываться. Моя нелепая и некрасивая внешность настраивала людей на шутливый лад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95