Все сверкало белизной. Солнечный, яркий день радовал и бодрил. Воздух был прозрачен как хрусталь и так чист и вкусен, что хотелось вдохнуть поглубже и глотать, глотать его без конца, надышаться досыта.
Подмораживало, но сухость, характерная для этого края, не давала ощутить холода. Окрашенные солнцем в золотисто-коричневый цвет сосны, казалось, сами источали свет, пропускали лучи сквозь редкие ветки, а темные ели с густыми приспущенными ветвями стояли словно под белыми бурками.
Небо было чистым и безоблачным. Его бирюзовый цвет, казалось, напоминал о весне.
Наш грузовик с цепями на колесах тяжело продвигался вперед. Рыхлый снег затруднял движение. Несколько раз мы переезжали закованную в лед реку Песь.
Нам пришлось проделать всего каких-нибудь полтора десятка километров, а мне казалось, что мы уже целую вечность трясемся по заснеженной дороге.
С грехом пополам мы наконец добрались до села и стоящего на его окраине домика. Трубы живописно дымили. Поднимавшийся в чистое небо дым причудливым орнаментом вырисовывался на лазоревом небосклоне.
Когда наша машина затарахтела возле низкой ограды, из дома навстречу нам высыпали хозяева.
Впереди шел пожилой мужчина саженного роста. Я сразу понял, что это отец Жирасова. Руки у него были такие же длинные, как у сына, и сутулился он точно так же. Жирасов-старший был в меховой душегрейке, с непокрытой головой. Редкие волосы были так тщательно зачесаны набок, что казались склеенными. И хотя
рыжая борода, спускавшаяся на грудь, скрывала половину лица, все равно было заметно, что лицо у него такое же вытянутое, как у сына, с выдающимися, крутыми скулами.
За старшим Жирасовым вперевалочку спешила дородная женщина, тоже высокая. Она гостеприимно улыбалась. Это оказалась хозяйка дома, кума Жирасовых Клавдия Петровна.
За ним поспевал и сам Жирасов. Он был в одном кителе. Видно, в доме было жарко натоплено, и разгорячившиеся хозяева не побоялись выскочить налегке.
— Папаша,— каким-то неестественным голосом прокричал Жирасов, когда мы сошлись,— это мой командир и лучший друг капитан Левашов, который дважды спас мне жизнь! — приврал он, чтобы поднять мне цену.
Рыжебородый старик сначала протянул мне руку и долгим испытующим взглядом посмотрел мне в глаза. Потом прижал меня к своей могучей груди и надолго задержал в крепких объятиях. Затем, словно вспомнив о чем-то, отпустил меня, снова поглядел в глаза и расцеловал. Его рыжая борода, курчавившаяся на концах, пахла самогоном и махоркой.
Я смотрел на этого великана и почему-то вспомнил горьковского Илью Артамонова. Будь я режиссером, думал я, непременно бы взял старика на эту роль!
Когда Жирасов-старший закончил церемонию приветствия, я попал в руки хозяйки. Она трижды поцеловала меня крест-накрест, предварительно обтерев губы тыльной стороной ладони, и проговорила низким, приятным голосом:
— Добро пожаловать!
Потом сам Жирасов сгреб меня в охапку, приподнял над землей и так сдавил, что у меня дух захватило.
Все это заняло несколько минут. Я чувствовал себя очень неловко, ибо внимание хозяев было полностью обращено на меня, остальные же гости были предоставлены самим себе. Можно было подумать, что это я был женихом, таким почетом меня окружили!
Мы прошли в холодные сени, затем в теплую переднюю, а оказавшись в горнице, я едва не отпрянул назад: там было жарко, шумно, весело, тесно.
Мне показалось, что меня сунули головой в раскаленную печь. Большая светлая комната с бумажными цветами на подоконниках и занавесками на окнах была полна народу.
По всей длине комнаты стояли столы, и чего только здесь не было! Пироги — с мясом, грибами, капустой, картошкой, селедка с луком, вареный или жаренный на постном масле картофель, окорок, квашеная капуста, разные соления, горячие блины, обильно сдобренные маслом...
А посреди стола возвышались два здоровенных штофа с самогоном. Зеленоватого стекла штофы были украшены красными лентами и бумажными цветами.
Во главе стола сидела Лиза Тимонина.
Она была в темно-коричневой импортного сукна гимнастерке, глухо застегнутой до самого верха, с эмалевыми капитанскими шпалами. Пушистые волосы блестели пуще обычного. Белизна кожи оттеняла синеву глаз. На голове венок из голубых бумажных цветов (наверное, хозяйка уговорила, подумал я).
Тимонина показалась мне красивой, как никогда.
Меня посадили через одно место от невесты. Рядом с ней предстояло сесть Жирасову. Дородная хозяйка расположилась по левую руку от молодых.
А Жирасов то одного родственника подводил ко мне знакомиться, то другого. Вологда и Череповец были совсем рядом, и оттуда приехало не меньше десяти человек: тут были и дядья, и двоюродные братья, и зятья. Все рослые, дюжие мужики. Некоторые уже успели побывать на фронте и вернуться калеками. Особенно запомнился мне один: богатырь с ужасным шрамом на лбу, без одного глаза. У другого не было ноги, он сидел понурясь.
Приехали из Череповца и двое дружков Жирасова. До войны Жирасов, оказывается, работал в районном центре в сберегательной кассе и считался хорошим общественником.
Я заметил, что его все любят. А завоевать любовь у широкого круга людей дело непростое. Это заставило меня задуматься: видимо, я еще недостаточно хорошо знал моего товарища.
И немудрено: ведь фронтовое знакомство часто бывает однобоким. Там узнаешь лишь основные черты человека, главным образом те, которые проявляются в бою, а остальные часто остаются в тени, так как для их проявления попросту нет времени и условий. Случается, что незаметный на войне человек в мирных условиях засверкает как алмаз. И наоборот, заметная в мирной жизни личность может на войне совершенно потускнеть и стать беспомощной и никчемной. И только крепкая натура сохраняет неизменным свое лицо в любых условиях мира и войны.
Я пришел к выводу, что, раз все близкие так любят Жирасова, значит, это неспроста. Не знаю почему, но во мне еще более окрепла уверенность, что этот странный на вид человек (я бы сказал, сложный и противоречивый) рано или поздно обязательно должен подняться до истинного, а не показного мужества...
Застольем руководил Жирасов-старший. Самогон он глушил, как воду. Опрокинет громадную стопку, поморщится, поежится, потом подкинет пустой стакан вверх, поймает обеими руками, смачно поцелует дно и взревет так, что аж стены задрожат. Я слышал в его голосе отзвук воинственных кличей кочевников.
Сначала выпили за молодоженов, потом за Красную Армию, потом за Верховного Главнокомандующего, потом за тружеников тыла, за близких жениха и невесты. И пошло, и пошло...
Тем временем гости расходились все больше, шум стоял такой, что не докричишься. Жирасовские дядья затянули какую-то нескончаемую песню, и здравиц Жирасова-старшего уже никто не слушал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Подмораживало, но сухость, характерная для этого края, не давала ощутить холода. Окрашенные солнцем в золотисто-коричневый цвет сосны, казалось, сами источали свет, пропускали лучи сквозь редкие ветки, а темные ели с густыми приспущенными ветвями стояли словно под белыми бурками.
Небо было чистым и безоблачным. Его бирюзовый цвет, казалось, напоминал о весне.
Наш грузовик с цепями на колесах тяжело продвигался вперед. Рыхлый снег затруднял движение. Несколько раз мы переезжали закованную в лед реку Песь.
Нам пришлось проделать всего каких-нибудь полтора десятка километров, а мне казалось, что мы уже целую вечность трясемся по заснеженной дороге.
С грехом пополам мы наконец добрались до села и стоящего на его окраине домика. Трубы живописно дымили. Поднимавшийся в чистое небо дым причудливым орнаментом вырисовывался на лазоревом небосклоне.
Когда наша машина затарахтела возле низкой ограды, из дома навстречу нам высыпали хозяева.
Впереди шел пожилой мужчина саженного роста. Я сразу понял, что это отец Жирасова. Руки у него были такие же длинные, как у сына, и сутулился он точно так же. Жирасов-старший был в меховой душегрейке, с непокрытой головой. Редкие волосы были так тщательно зачесаны набок, что казались склеенными. И хотя
рыжая борода, спускавшаяся на грудь, скрывала половину лица, все равно было заметно, что лицо у него такое же вытянутое, как у сына, с выдающимися, крутыми скулами.
За старшим Жирасовым вперевалочку спешила дородная женщина, тоже высокая. Она гостеприимно улыбалась. Это оказалась хозяйка дома, кума Жирасовых Клавдия Петровна.
За ним поспевал и сам Жирасов. Он был в одном кителе. Видно, в доме было жарко натоплено, и разгорячившиеся хозяева не побоялись выскочить налегке.
— Папаша,— каким-то неестественным голосом прокричал Жирасов, когда мы сошлись,— это мой командир и лучший друг капитан Левашов, который дважды спас мне жизнь! — приврал он, чтобы поднять мне цену.
Рыжебородый старик сначала протянул мне руку и долгим испытующим взглядом посмотрел мне в глаза. Потом прижал меня к своей могучей груди и надолго задержал в крепких объятиях. Затем, словно вспомнив о чем-то, отпустил меня, снова поглядел в глаза и расцеловал. Его рыжая борода, курчавившаяся на концах, пахла самогоном и махоркой.
Я смотрел на этого великана и почему-то вспомнил горьковского Илью Артамонова. Будь я режиссером, думал я, непременно бы взял старика на эту роль!
Когда Жирасов-старший закончил церемонию приветствия, я попал в руки хозяйки. Она трижды поцеловала меня крест-накрест, предварительно обтерев губы тыльной стороной ладони, и проговорила низким, приятным голосом:
— Добро пожаловать!
Потом сам Жирасов сгреб меня в охапку, приподнял над землей и так сдавил, что у меня дух захватило.
Все это заняло несколько минут. Я чувствовал себя очень неловко, ибо внимание хозяев было полностью обращено на меня, остальные же гости были предоставлены самим себе. Можно было подумать, что это я был женихом, таким почетом меня окружили!
Мы прошли в холодные сени, затем в теплую переднюю, а оказавшись в горнице, я едва не отпрянул назад: там было жарко, шумно, весело, тесно.
Мне показалось, что меня сунули головой в раскаленную печь. Большая светлая комната с бумажными цветами на подоконниках и занавесками на окнах была полна народу.
По всей длине комнаты стояли столы, и чего только здесь не было! Пироги — с мясом, грибами, капустой, картошкой, селедка с луком, вареный или жаренный на постном масле картофель, окорок, квашеная капуста, разные соления, горячие блины, обильно сдобренные маслом...
А посреди стола возвышались два здоровенных штофа с самогоном. Зеленоватого стекла штофы были украшены красными лентами и бумажными цветами.
Во главе стола сидела Лиза Тимонина.
Она была в темно-коричневой импортного сукна гимнастерке, глухо застегнутой до самого верха, с эмалевыми капитанскими шпалами. Пушистые волосы блестели пуще обычного. Белизна кожи оттеняла синеву глаз. На голове венок из голубых бумажных цветов (наверное, хозяйка уговорила, подумал я).
Тимонина показалась мне красивой, как никогда.
Меня посадили через одно место от невесты. Рядом с ней предстояло сесть Жирасову. Дородная хозяйка расположилась по левую руку от молодых.
А Жирасов то одного родственника подводил ко мне знакомиться, то другого. Вологда и Череповец были совсем рядом, и оттуда приехало не меньше десяти человек: тут были и дядья, и двоюродные братья, и зятья. Все рослые, дюжие мужики. Некоторые уже успели побывать на фронте и вернуться калеками. Особенно запомнился мне один: богатырь с ужасным шрамом на лбу, без одного глаза. У другого не было ноги, он сидел понурясь.
Приехали из Череповца и двое дружков Жирасова. До войны Жирасов, оказывается, работал в районном центре в сберегательной кассе и считался хорошим общественником.
Я заметил, что его все любят. А завоевать любовь у широкого круга людей дело непростое. Это заставило меня задуматься: видимо, я еще недостаточно хорошо знал моего товарища.
И немудрено: ведь фронтовое знакомство часто бывает однобоким. Там узнаешь лишь основные черты человека, главным образом те, которые проявляются в бою, а остальные часто остаются в тени, так как для их проявления попросту нет времени и условий. Случается, что незаметный на войне человек в мирных условиях засверкает как алмаз. И наоборот, заметная в мирной жизни личность может на войне совершенно потускнеть и стать беспомощной и никчемной. И только крепкая натура сохраняет неизменным свое лицо в любых условиях мира и войны.
Я пришел к выводу, что, раз все близкие так любят Жирасова, значит, это неспроста. Не знаю почему, но во мне еще более окрепла уверенность, что этот странный на вид человек (я бы сказал, сложный и противоречивый) рано или поздно обязательно должен подняться до истинного, а не показного мужества...
Застольем руководил Жирасов-старший. Самогон он глушил, как воду. Опрокинет громадную стопку, поморщится, поежится, потом подкинет пустой стакан вверх, поймает обеими руками, смачно поцелует дно и взревет так, что аж стены задрожат. Я слышал в его голосе отзвук воинственных кличей кочевников.
Сначала выпили за молодоженов, потом за Красную Армию, потом за Верховного Главнокомандующего, потом за тружеников тыла, за близких жениха и невесты. И пошло, и пошло...
Тем временем гости расходились все больше, шум стоял такой, что не докричишься. Жирасовские дядья затянули какую-то нескончаемую песню, и здравиц Жирасова-старшего уже никто не слушал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95