Таким образом, всякая сухопутная связь с Ленинградом была прервана.
С тех нор как враг взял Ленинград в кольцо, на нашем бронепоезде начались горячие деньки...
И вот в этих жарких боях старший лейтенант Жирасов, прежде такой отчаянный и смекалистый, постепенно потерял свою отвагу и предстал перед нами совсем в ином свете...
В храбрости Жирасова я усомнился, когда мы приняли первый бой у станции Мга. Большинство бойцов и некоторые командиры бронепоезда, совсем не нюхавшие пороха или недостаточно обстрелянные, оказались неподготовленными к первому серьезному бою. И эта первая памятная схватка с врагом застала нас врасплох. Мы понесли ощутимый урон как в живой силе, так и технике...
А на севере уже стояла осень.
Серые тучи низко нависали над землей.
Холодный ветер обжигал лицо и пронизывал до костей.
В то утро бронепоезд мчался по одноколейке, проведенной в лесу. С обеих сторон возвышались сосны. Сосняк сменялся ельником — и казалось, лесу не будет конца. Мы чувствовали себя как на дне глубокого рва, когда лежишь на спине и вверху видишь только узкую полоску серого неба, затянутого тучами.
В таких условиях стрелять из орудий можно только вперед или назад, и то на очень коротком расстоянии. На маленьких же углах стрелять было и вовсе невозможно, ибо спереди нам мешал паровоз и другие боевые платформы, а сзади — наши же теплушки.
Едва мы въехали в узкую просеку, как над нами пролетели два «мессершмитта», выпустили короткую пулеметную очередь и исчезли. Это означало, что вскоре появятся и вражеские бомбардировщики.
Через некоторое время послышался зловещий гул, и среди клочковатых туч показалась тройка одномоторных «Юнкерсов-77».
Наш командир капитан Мягков даже не успел отдать приказания, как «юнкерсы» начали круто пикировать, и оглушительные взрывы потрясли округу. Справа и слева от бронепоезда взметну лись огромные фонтаны земли.
Высочайшие ели полегли, словно скошенная кукуруза.
Мягков считался знающим артиллеристом, но на фронте не бывал, и его боевая неопытность не могла не сказаться, во всяком случае, в первые дни.
Командир решил, что для точности орельбы лучше остановить бронепоезд, укрепив боевые платформы специальными тормозами чтобы при отдаче орудий они не ходили взад-вперед (так требовалось по инструкции). Поэтому он приказал отцепить от состава боевые платформы, а базу оттащить подальше, чтобы не мешала стрельбе. Любому опытному артиллеристу сразу же стало бы понятным, что принято неправильное решение, и это уже было ясно кое-кому из нас. Но мне казалось неудобным лезть к начальству со своими замечаниями.
Я считал, что нужно как можно скорее вырваться из коридора-ловушки, чтобы наши орудия могли стрелять не только вперед и назад, то есть вдоль просеки, но и по всем направлениям. А немцам с нами куда легче было справиться в лесу, чем на открытой местности, где мы могли использовать всю нашу огневую мощь.
Если лесная просека для бронепоезда представляла настоящий капкан, то для немецких летчиков она была очень удобна: они могли летать вдоль прямой как стрела колеи и сбрасывать на нас бомбы. А увернуться им от нашего огня было и вовсе легко — стоило податься чуточку вправо или влево, и, скрывшись за верхушками деревьев, они становились неуязвимыми.
Поскольку главный калибр находился под моим командованием, а он совершенно был лишен возможности действовать, я решил доложить об этом командиру и, кстати, высказать свое мнение. В конце концов, я был обязан это сделать.
Направляясь к командиру, я наткнулся на Жирасова. Его вид удивил меня: длинное лицо вытянулось еще больше, глаза были расширены и глядели куда то поверх голов, даже веснушки на лбу и щеках побледнели.
Я никогда не думал, что человек может так мгновенно измениться. У меня невольно мелькнула мысль: не сошел ли он с ума?
- Жирасов, что с тобой? - спросил я тревожно.
- Ничего,— ответил он, с трудом превозмогая бившую его дрожь. Вытаращенные глаза его еще больше поблекли. Продолжая глядеть в одну точку, он неуверенно пробормотал: -- Живот что-то схватило...
- Сейчас позову врача,- пообещал я, продолжая свой путь. Кому-то из бойцов я поручил вызвать к Жирасову врача, а сам побежал к командиру бронепоезда.
Капитан Мягков оказался человеком разумным. Когда я изложил ему свой план и объяснил, что наши орудия в этой мышеловке совершенно бессильны, он понял свою ошибку и тотчас приказал дать полный вперед.
Больше часа мы мчались без остановки, стараясь вырваться из пагубных тисков леса.
Когда опасность миновала и мы оказались вне поля зрения вражеских самолетов, я вспомнил о Жирасове и сразу же отыскал его: он стоял на ящике со снарядами и глядел за борт, Это был прежний Жирасов, прямой, с гордо поднятой головой и смелым взглядом.
При виде меня он несколько смешался, но, не обнаружив на моем лице и гони насмешки или осуждения, принял свой обычный самоуверенный вид, хотя некоторая скованность не ускользнула от меня.
— Живот прямо свело от боли,— словно оправдываясь передо мной, повторил он,
А у меня перед глазами стояло его бледное, перекошенное лицо, и я продолжал удивляться такой метаморфозе: тот Жирасов и этот были совершенно разными людьми.
Мы находились уже неподалеку от Волхова, когда на бронепоезде опять объявили тревогу.
К несчастью, и на этот раз мы проезжали через густой лес, и стрелять из орудий было опять крайне трудно. Немецкие бомбардировщики вынырнули из-за туч, налетели на нас как коршуны и начали нас бомбить.
Мои среднекалиберные пушки били по черным «хейнкелям» прямой наводкой, дружно строчили пулеметы Лобова. Но мелко-калиберные орудия Жирасова почему-то молчали, и лишь после того, как командир крикнул: «Жирасов, ведите огонь!>> — выстрелили раза два и умолкли.
Видно, что-то у них не ладилось.
А я тем временем носился с платформы на платформу. Это было довольно опасно, потому что никаких переходов между ними не существовало и надо было с заднего борта одной платформы перепрыгивать на другую. А расстояние между ними — не меньше полутора метров. Малейшая неточность, и можно было угодить под колеса мчавшегося на всех парах состава.
Бойцы с беспокойством следили, как я прыгаю с платформы на платформу, но мое присутствие повсюду —- и там, и здесь — было действительно необходимо. У новичков то гильза застревала в казеннике, то зубчатая дуга отходила от шестерни, то отказывал бинокулярный аппарат... Вот мне и приходилось метаться по составу.
Во время одного из таких переходов, спрыгнув на железный пол платформы, окинул ее взглядом и увидел в дальнем углу бледное, с отвалившейся челюстью лицо Жирасова. Он стоял, бессмысленно уставясь в одну точку, но, судя по всему, ничего не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95