Для женщин этой категории интеллигентность и душевное богатство — единственный кумир. Я, как мне думается, принадлежу именно к таким женщинам...
Весь тот день и все последующие дни слова Нины Сергеевны звучали у меня в ушах. Я все время думал, требованиям какой категории женщин я отвечаю.
Раньше я этому не верил, но сейчас убедился, что каждый мужчина когда-то и вправду попадает в смешное положение...
Вяткин оказался на редкость понятливым и гибким человеком. Уверившись, что Малинина для него потеряна, он, нимало не колеблясь, высмотрел в бригаде техника-смотрителя Чигирина смазливую задорную девчонку и незамедлительно начал за ней приударять. Каждый раз, встречаясь с ней, он твердил, что она нравится ему больше всех на свете, клялся, божился, что сроду никого так не любил. Поговаривали, что его клятвы возымели желаемое действие.
А тем временем наше пребывание в Пупышево подходило к концу...
И вот уже через каких-нибудь несколько дней мы должны были собраться и отправиться в действующую армию.
Возможно, предстоявшая разлука оказывала свое влияние, но, так или иначе, общение с Ниной Сергеевной стало мне еще необходимее, еще сладостнее и перешло в непреодолимую потребность.
Всякий раз, улучив свободную минуту, я бежал на станцию. Там под сенью огромных вязов стояла почерневшая от непогод деревянная скамья, на которой мы обычно сидели.
В тот день Нина Сергеевна казалась оживленней обычного. Едва мы сели, она взяла мою руку в свои и с несвойственной ей быстротой начала говорить:
— Знаешь, вчера вечером приехала из Рыбинска жена начальника станции. Она привезла кое-какую еду и немного водки. Вячеслав Михайлович и мне уделил малость... Я ни за что не хотела брать, но они оба, и муж и жена, на меня насели, мол, возьми да возьми. Я приготовила кое-что, вечером, после музыки, могу тебя угостить...
Что мне было говорить? Я обрадовался донельзя.
В тот памятный вечер Малинина, не дождавшись окончания «концерта», поспешила домой.
До того я ни разу не играл без нее, и случилась удивительная вещь: едва она ушла, я почувствовал, что моя игра утратила всякий блеск. Я играл будто не по желанию, а по принуждению... А ведь меня кроме нее слушали и другие! Разве они не были до стойны того, чтобы я играл с настроением? Но так уж создан, оказывается, человек: одного только чувства ответственности, необходимости еще недостаточно для вдохновения.
У Нины Сергеевны меня встретил накрытый на двоих стол.
В старинном стеклянном кувшинчике поблескивала водка. На тарелке разложены ломтики обжаренной колбасы. Рядом тарелка с ветчиной. В объемистой фарфоровой миске дымились горячие сибирские пельмени. Жареная картошка радовала глаз. Тут же красовался тонко нарезанный белый хлеб и довольно глубокая миска с сотовым медом. Соленые огурчики и квашеная капуста дополняли этот роскошный для того времени стол. При виде всего этого я глотнул слюну. Таких роскошных яств я не видел с самого начала войны и вообще не представлял, что они еще существуют на свете.
Нина Сергеевна встретила меня необычайно оживленно. Не знаю, так оно было или нет, но она показалась мне особенно красивой в тот вечер. Постепенно она еще более развеселилась. Я интуитивно почувствовал, что она приняла какое-то решение...
Когда мы выпили всю водку и, достаточно захмелев, хохотали над каким-то фронтовым анекдотом, я улучил подходящий момент и обвил рукой ее талию.
Смех тотчас прекратился, но руку мою она не отвела. Сперва она сидела опустив голову, потом зашептала с мольбой: — Пойдем к тебе... Здесь за мной все следят... сил моих нет...— И, словно опомнившись, добавила с лукавым видом: — Но сперва ты должен поиграть на рояле, и столько, сколько я захочу!
В тот вечер погода внезапно изменилась. Небо заслонили черные тучи, заморосил дождь. Стояла холодная, неприятная ночь. Ветер пронизывал до костей. А мы ничего не чувствовали и, весело переговариваясь, быстро шли к моей даче.
Я долго не мог зажечь лампу — у меня дрожали руки. Нина молча подошла к кровати и начала разбирать постель...
Безумное желание закурить заставило меня выйти в коридор. Пока она постелила бы и разделась, я успел бы выкурить одну самокрутку. Я так торопливо и жадно затягивался крепчайшей махоркой, будто ничего лучшего в жизни не знал.
Когда я вернулся в комнату, Нина уже лежала и заплетала волосы в косу.
Я несмело приблизился к кровати, опустился на край и с колотящимся сердцем принялся стаскивать с себя сапоги... Только я снял второй сапог, как раздался громкий настойчивый стук в дверь.
Нина посмотрела на меня испуганными глазами.
— Кто бы это мог быть? — спросила она.
Я пожал плечами. Я никак не мог понять, кому я понадобился в такую пору. С дежурными полка я переговорил но телефону сравнительно недавно, и никаких спешных дел не предвиделось.
«Наверное, это Вяткин,— осенила меня догадка.— Вероятно, он выследил меня и решил отравить мне вечер...»
Я снова натянул сапоги и вышел в сени.
— Кто там? — спросил я нежданного гостя.
— Это я, техник-смотритель Чигирин Аркадий Гаврилович.
— Что вас привело среди ночи? — удивился я и почувствовал, что не сумел скрыть укора.
Разговаривая с Чигириным, я все время наблюдал через полуоткрытую дверь за лежавшей в постели Малининой. Положив белые руки поверх одеяла, она устремила задумчивый взор в какую-то неведомую мне даль.
— Ночь ли, день ли, война не разбирает,— ответил из-за двери Чигирин.— Что час назад считалось рано, то час спустя будет поздно!..— Техник-смотритель явно хватил лишнего и был не прочь пофилософствовать.
— Что же вам угодно? — как можно более официально осведомился я.— Может, все-таки лучше отложить наш разговор до завтра? — И, подумав, что от пьяного человека не так-то легко отделаться, категорически добавил: — Сейчас я занят, Чигирин, завтра...— И я взялся за ручку двери, чтобы закрыть ее.
— Ладно. Мне-то что, мне все равно, я могу и вовсе не прийти. Это вы должны спешить.
— Это почему же я должен спешить? — Я невольно улыбнулся такому ультимативному требованию. Испуг или смятение прошли, я успокоился, и, видимо, потому меня охватило какое-то беспричинное веселье — спутник прошедшей опасности.
— Вот, принес вам альбом...
Я торопился в комнату, но любопытство все же одолело меня, и, прежде чем затворить дверь, спросил:
— Какой еще там альбом, Чигирин?
Действительно, что за альбом мог принести Чигирин, чтобы заинтересовать меня в столь неурочное время?
— Старинный грузинский альбом с портретами. Неведомая сила приковала меня к месту. Несколько мгновений
я колебался. Потом, дрожа то ли от холода, то ли от нервного перенапряжения, я вышел обратно в сени и открыл наружную дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Весь тот день и все последующие дни слова Нины Сергеевны звучали у меня в ушах. Я все время думал, требованиям какой категории женщин я отвечаю.
Раньше я этому не верил, но сейчас убедился, что каждый мужчина когда-то и вправду попадает в смешное положение...
Вяткин оказался на редкость понятливым и гибким человеком. Уверившись, что Малинина для него потеряна, он, нимало не колеблясь, высмотрел в бригаде техника-смотрителя Чигирина смазливую задорную девчонку и незамедлительно начал за ней приударять. Каждый раз, встречаясь с ней, он твердил, что она нравится ему больше всех на свете, клялся, божился, что сроду никого так не любил. Поговаривали, что его клятвы возымели желаемое действие.
А тем временем наше пребывание в Пупышево подходило к концу...
И вот уже через каких-нибудь несколько дней мы должны были собраться и отправиться в действующую армию.
Возможно, предстоявшая разлука оказывала свое влияние, но, так или иначе, общение с Ниной Сергеевной стало мне еще необходимее, еще сладостнее и перешло в непреодолимую потребность.
Всякий раз, улучив свободную минуту, я бежал на станцию. Там под сенью огромных вязов стояла почерневшая от непогод деревянная скамья, на которой мы обычно сидели.
В тот день Нина Сергеевна казалась оживленней обычного. Едва мы сели, она взяла мою руку в свои и с несвойственной ей быстротой начала говорить:
— Знаешь, вчера вечером приехала из Рыбинска жена начальника станции. Она привезла кое-какую еду и немного водки. Вячеслав Михайлович и мне уделил малость... Я ни за что не хотела брать, но они оба, и муж и жена, на меня насели, мол, возьми да возьми. Я приготовила кое-что, вечером, после музыки, могу тебя угостить...
Что мне было говорить? Я обрадовался донельзя.
В тот памятный вечер Малинина, не дождавшись окончания «концерта», поспешила домой.
До того я ни разу не играл без нее, и случилась удивительная вещь: едва она ушла, я почувствовал, что моя игра утратила всякий блеск. Я играл будто не по желанию, а по принуждению... А ведь меня кроме нее слушали и другие! Разве они не были до стойны того, чтобы я играл с настроением? Но так уж создан, оказывается, человек: одного только чувства ответственности, необходимости еще недостаточно для вдохновения.
У Нины Сергеевны меня встретил накрытый на двоих стол.
В старинном стеклянном кувшинчике поблескивала водка. На тарелке разложены ломтики обжаренной колбасы. Рядом тарелка с ветчиной. В объемистой фарфоровой миске дымились горячие сибирские пельмени. Жареная картошка радовала глаз. Тут же красовался тонко нарезанный белый хлеб и довольно глубокая миска с сотовым медом. Соленые огурчики и квашеная капуста дополняли этот роскошный для того времени стол. При виде всего этого я глотнул слюну. Таких роскошных яств я не видел с самого начала войны и вообще не представлял, что они еще существуют на свете.
Нина Сергеевна встретила меня необычайно оживленно. Не знаю, так оно было или нет, но она показалась мне особенно красивой в тот вечер. Постепенно она еще более развеселилась. Я интуитивно почувствовал, что она приняла какое-то решение...
Когда мы выпили всю водку и, достаточно захмелев, хохотали над каким-то фронтовым анекдотом, я улучил подходящий момент и обвил рукой ее талию.
Смех тотчас прекратился, но руку мою она не отвела. Сперва она сидела опустив голову, потом зашептала с мольбой: — Пойдем к тебе... Здесь за мной все следят... сил моих нет...— И, словно опомнившись, добавила с лукавым видом: — Но сперва ты должен поиграть на рояле, и столько, сколько я захочу!
В тот вечер погода внезапно изменилась. Небо заслонили черные тучи, заморосил дождь. Стояла холодная, неприятная ночь. Ветер пронизывал до костей. А мы ничего не чувствовали и, весело переговариваясь, быстро шли к моей даче.
Я долго не мог зажечь лампу — у меня дрожали руки. Нина молча подошла к кровати и начала разбирать постель...
Безумное желание закурить заставило меня выйти в коридор. Пока она постелила бы и разделась, я успел бы выкурить одну самокрутку. Я так торопливо и жадно затягивался крепчайшей махоркой, будто ничего лучшего в жизни не знал.
Когда я вернулся в комнату, Нина уже лежала и заплетала волосы в косу.
Я несмело приблизился к кровати, опустился на край и с колотящимся сердцем принялся стаскивать с себя сапоги... Только я снял второй сапог, как раздался громкий настойчивый стук в дверь.
Нина посмотрела на меня испуганными глазами.
— Кто бы это мог быть? — спросила она.
Я пожал плечами. Я никак не мог понять, кому я понадобился в такую пору. С дежурными полка я переговорил но телефону сравнительно недавно, и никаких спешных дел не предвиделось.
«Наверное, это Вяткин,— осенила меня догадка.— Вероятно, он выследил меня и решил отравить мне вечер...»
Я снова натянул сапоги и вышел в сени.
— Кто там? — спросил я нежданного гостя.
— Это я, техник-смотритель Чигирин Аркадий Гаврилович.
— Что вас привело среди ночи? — удивился я и почувствовал, что не сумел скрыть укора.
Разговаривая с Чигириным, я все время наблюдал через полуоткрытую дверь за лежавшей в постели Малининой. Положив белые руки поверх одеяла, она устремила задумчивый взор в какую-то неведомую мне даль.
— Ночь ли, день ли, война не разбирает,— ответил из-за двери Чигирин.— Что час назад считалось рано, то час спустя будет поздно!..— Техник-смотритель явно хватил лишнего и был не прочь пофилософствовать.
— Что же вам угодно? — как можно более официально осведомился я.— Может, все-таки лучше отложить наш разговор до завтра? — И, подумав, что от пьяного человека не так-то легко отделаться, категорически добавил: — Сейчас я занят, Чигирин, завтра...— И я взялся за ручку двери, чтобы закрыть ее.
— Ладно. Мне-то что, мне все равно, я могу и вовсе не прийти. Это вы должны спешить.
— Это почему же я должен спешить? — Я невольно улыбнулся такому ультимативному требованию. Испуг или смятение прошли, я успокоился, и, видимо, потому меня охватило какое-то беспричинное веселье — спутник прошедшей опасности.
— Вот, принес вам альбом...
Я торопился в комнату, но любопытство все же одолело меня, и, прежде чем затворить дверь, спросил:
— Какой еще там альбом, Чигирин?
Действительно, что за альбом мог принести Чигирин, чтобы заинтересовать меня в столь неурочное время?
— Старинный грузинский альбом с портретами. Неведомая сила приковала меня к месту. Несколько мгновений
я колебался. Потом, дрожа то ли от холода, то ли от нервного перенапряжения, я вышел обратно в сени и открыл наружную дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95