.. Поднимешься на пятый этаж и стучи в дверь, что по левую руку. Только посильней стучи, слышь? Я бы тебя проводила, да на лестницу не взберусь, ноги не ходят.
Я стоял как в столбняке. Она посмотрела на меня:
— Да ты чего? Худо тебе, что ли?..
— Нет,— овладев собой, успокоил я ее.— Нет, ничего.— И зашагал в указанном направлении.
Старуха брела следом за мной и продолжала наставлять:
— На двери написано «Бакунин». Это ее тетки фамилия, отцовой сестры Марии Федоровны, тетушка-то за Вуколом Бакуниным жила. Бедняга Вукол с месяц как помер. Эх, какой человек был — золото! Чистое золото! Лиду как дочь родную любил... смотрел за ней, пока мог... А тетушка-то... эх, да что говорить, поди, милый, поди, все сам узнаешь...
Я вошел в подъезд. Стены с обвалившейся штукатуркой и толстый слой грязи на ступеньках говорили о том, что сейчас не до уборки. Я мог только догадываться, что лестница, по которой поднимаюсь, не черная, каменная, а из белого мрамора.
Одним духом взбежал я на пятый этаж и остановился перед внушительной дверью.
На двери красовалась белая эмалевая табличка. На табличке стилизованными под древнерусские буквами было выведено: «Вукол Силантьевич Бакунин». В удручающей грязи и запустении подъезда эта белая табличка показалась мне особенно чистой, я долго не мог отвести от нее глаз.
После короткого колебания протянул руку к электрическому звонку, но вовремя вспомнил, что Ленинград давно уже лишен электроэнергии, и хотел было стучать кулаками, но и этого сделать не осмелился. Наконец кое-как я преодолел свою робость и тихонько постучал.
За дверью не раздалось ни звука.
Переждав немного, я снова постучал, потом еще и много раз еще, но до меня не доносилось и шороха. Тогда я стал стучать кулаком.
Прислушавшись и опять ничего не услышав, я забарабанил снова. И снова за дверью — тишина.
В отчаянии я заколотил кулаками по безмолвной дубовой двери, а потом, повернувшись спиной, начал бить ногами. Мысли, одна другой ужаснее, завертелись у меня в голове, и я с яростью отгонял их, как жалящих оводов.
Вдруг мой обостренный слух уловил слабый, едва различимый шум. Мне показалось, будто где-то в глубине квартиры отворилась дверь, затем вторая, поближе, и вот к дверям, под которыми я стоял с колотящимся сердцем, кто-то приблизился медленными нечеткими шаркающими шагами.
— Кто там? — раздался слабый, бессильный и безжизненный голос. Никаких эмоций не выразилось в этом незнакомом для меня голосе.
— Мне надо видеть Лиду Каверину...
— Кто там? — повторили таким угасшим голосом, в котором по-прежнему не прозвучало никакого интереса, никакой надежды, ничего живого. Такой голос бывает лишь у глубоких стариков, чьи дни сочтены и которые говорят лишь в крайней нужде. Ведь старцы ничего уже не желают, ничего не ждут, ни о чем не скорбят, ни о чем не печалятся...
«Наверное, это ее старая тетка, о которой говорила та женщина»,— подумал я и, чтобы слова мои звучали отчетливей, приблизил губы к замочной скважине и крикнул:
— Я друг Лиды, приехал ее повидать, откройте, я все вам объясню.
— Кто это? — В интонации слабого голоса на этот раз я уловил едва заметный интерес.
— Я друг Лиды, бога ради, отоприте мне,— взмолился я и, стремясь заручиться доверием старухи, крикнул: — Вы, верно, тетка Лиды?
За дверью опять все погрузилось в тишину. Женщина долго молчала, я даже подумал, она пошла за Лидой, но нет — шагов не слышно, она стояла там же.
— А вы кто будете? — по-прежнему тихо, но уже с несомненной заинтересованностью спросила наконец она.
Я назвал себя, стараясь как можно разборчивее выговорить имя и фамилию. «Если про меня знал Балашов, может быть, и она краем уха слышала...» — обнадежил я себя.
И опять наступило молчание, на этот раз более длительное.
Я. конечно, долго не выдержал:
— Будьте добры, отворите, у меня дело к Лиде.— И, чтобы как-то ее заинтересовать, добавил: — Я и с вами хотел бы переговорить...
— Говорите оттуда, если вам есть что сказать,— еле различил я очень тихие, глухие слова. — Отсюда?.. Но я не могу так...
— Зачем вам Лида? Ах, эти тетушки, такие дотошные, во все они должны сунуть свой нос, все им надо знать! И, чтобы не выдать своей досады, я заговорил как можно проникновеннее:
— Видите ли, я приехал издалека, с Волховского фронта, я ее старинный знакомый... мне необходимо повидаться с ней...
— Но для чего? — уже настойчивее спросили из-за двери.
— Как то есть для чего?! — потерял я терпение.— Я столько времени вас упрашиваю, а вы никак не хотите внять моим мольбам и повторяете одно и то же!
Я готов был сказать еще что-то, но сдержался, испугавшись, что старушка может разгневаться и вовсе отойти от дверей. Но она не рассердилась, а продолжала свои расспросы:
— Откуда вы узнали, что Лида живет...— у нее осекся голос, она передохнула,—...что Лида живет здесь, у меня?
— Мне сообщил это ее бывший супруг.
— Кто?
— Аркадий Балашов.
— Он обманул вас! — с неожиданной поспешностью ответила она.
— Как это обманул?!
— Очень просто: Лида уехала...
— Куда?! Куда она уехала? — вскричал я и приник к двери. С ответом медлили. Наконец, когда я уже изнемог от нетерпения, раздался едва слышный погасший голос:
— Лида уехала в Кронштадт...
— Какой ужас! — вырвалось у меня, ведь я знал, что легче мне было попасть на Северный полюс, чем в Кронштадт.— Но вы хотя бы знаете ее адрес?
— Она не оставляла адреса,— чуть слышно прошелестел ответ.
На меня навалилась нечеловеческая усталость. Я опустился на ступеньку. Она была ледяная, эта мраморная ступенька. Холод мгновенно проник сквозь одежду, но я продолжал сидеть. Не было ни сил, ни желания двигаться. На мгновение я вовсе забыл, что за дверью кто-то есть. Но теперь она сама напомнила мне о себе:
— Товарищ... друг мой, вы ушли... или вы все еще здесь?
— Я здесь.
— Отчего же вы все стоите?
— Уйду... я уйду... но прежде откройте мне дверь, я хочу вам что-то передать.
— Что вы хотите передать?
— Кое-какие продукты... самая малость... Она молчала долго. И я молчал.
— Прошу вас, не обижайте меня отказом, поверьте, это от чистого сердца,— заговорил я.
За дверью продолжали молчать. Видимо, она колебалась. Но для измученного беспощадным голодом живого существа искус оказался непосильным. Я услышал, что она отпирает двери. Загремели засовы, щелкнули замки, и дверь стала медленно отворяться.
Страшный запах сырости и затхлости, пахнувший на меня из темной прихожей, на мгновение заставил меня отпрянуть назад.
В прихожей было настолько темно, что некоторое время я не мог разглядеть, кто стоит передо мной.
Когда глаз привык к темноте, я увидел согбенную старуху, страшно худую, до невозможности худую, которая пристально и пытливо вглядывалась в меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Я стоял как в столбняке. Она посмотрела на меня:
— Да ты чего? Худо тебе, что ли?..
— Нет,— овладев собой, успокоил я ее.— Нет, ничего.— И зашагал в указанном направлении.
Старуха брела следом за мной и продолжала наставлять:
— На двери написано «Бакунин». Это ее тетки фамилия, отцовой сестры Марии Федоровны, тетушка-то за Вуколом Бакуниным жила. Бедняга Вукол с месяц как помер. Эх, какой человек был — золото! Чистое золото! Лиду как дочь родную любил... смотрел за ней, пока мог... А тетушка-то... эх, да что говорить, поди, милый, поди, все сам узнаешь...
Я вошел в подъезд. Стены с обвалившейся штукатуркой и толстый слой грязи на ступеньках говорили о том, что сейчас не до уборки. Я мог только догадываться, что лестница, по которой поднимаюсь, не черная, каменная, а из белого мрамора.
Одним духом взбежал я на пятый этаж и остановился перед внушительной дверью.
На двери красовалась белая эмалевая табличка. На табличке стилизованными под древнерусские буквами было выведено: «Вукол Силантьевич Бакунин». В удручающей грязи и запустении подъезда эта белая табличка показалась мне особенно чистой, я долго не мог отвести от нее глаз.
После короткого колебания протянул руку к электрическому звонку, но вовремя вспомнил, что Ленинград давно уже лишен электроэнергии, и хотел было стучать кулаками, но и этого сделать не осмелился. Наконец кое-как я преодолел свою робость и тихонько постучал.
За дверью не раздалось ни звука.
Переждав немного, я снова постучал, потом еще и много раз еще, но до меня не доносилось и шороха. Тогда я стал стучать кулаком.
Прислушавшись и опять ничего не услышав, я забарабанил снова. И снова за дверью — тишина.
В отчаянии я заколотил кулаками по безмолвной дубовой двери, а потом, повернувшись спиной, начал бить ногами. Мысли, одна другой ужаснее, завертелись у меня в голове, и я с яростью отгонял их, как жалящих оводов.
Вдруг мой обостренный слух уловил слабый, едва различимый шум. Мне показалось, будто где-то в глубине квартиры отворилась дверь, затем вторая, поближе, и вот к дверям, под которыми я стоял с колотящимся сердцем, кто-то приблизился медленными нечеткими шаркающими шагами.
— Кто там? — раздался слабый, бессильный и безжизненный голос. Никаких эмоций не выразилось в этом незнакомом для меня голосе.
— Мне надо видеть Лиду Каверину...
— Кто там? — повторили таким угасшим голосом, в котором по-прежнему не прозвучало никакого интереса, никакой надежды, ничего живого. Такой голос бывает лишь у глубоких стариков, чьи дни сочтены и которые говорят лишь в крайней нужде. Ведь старцы ничего уже не желают, ничего не ждут, ни о чем не скорбят, ни о чем не печалятся...
«Наверное, это ее старая тетка, о которой говорила та женщина»,— подумал я и, чтобы слова мои звучали отчетливей, приблизил губы к замочной скважине и крикнул:
— Я друг Лиды, приехал ее повидать, откройте, я все вам объясню.
— Кто это? — В интонации слабого голоса на этот раз я уловил едва заметный интерес.
— Я друг Лиды, бога ради, отоприте мне,— взмолился я и, стремясь заручиться доверием старухи, крикнул: — Вы, верно, тетка Лиды?
За дверью опять все погрузилось в тишину. Женщина долго молчала, я даже подумал, она пошла за Лидой, но нет — шагов не слышно, она стояла там же.
— А вы кто будете? — по-прежнему тихо, но уже с несомненной заинтересованностью спросила наконец она.
Я назвал себя, стараясь как можно разборчивее выговорить имя и фамилию. «Если про меня знал Балашов, может быть, и она краем уха слышала...» — обнадежил я себя.
И опять наступило молчание, на этот раз более длительное.
Я. конечно, долго не выдержал:
— Будьте добры, отворите, у меня дело к Лиде.— И, чтобы как-то ее заинтересовать, добавил: — Я и с вами хотел бы переговорить...
— Говорите оттуда, если вам есть что сказать,— еле различил я очень тихие, глухие слова. — Отсюда?.. Но я не могу так...
— Зачем вам Лида? Ах, эти тетушки, такие дотошные, во все они должны сунуть свой нос, все им надо знать! И, чтобы не выдать своей досады, я заговорил как можно проникновеннее:
— Видите ли, я приехал издалека, с Волховского фронта, я ее старинный знакомый... мне необходимо повидаться с ней...
— Но для чего? — уже настойчивее спросили из-за двери.
— Как то есть для чего?! — потерял я терпение.— Я столько времени вас упрашиваю, а вы никак не хотите внять моим мольбам и повторяете одно и то же!
Я готов был сказать еще что-то, но сдержался, испугавшись, что старушка может разгневаться и вовсе отойти от дверей. Но она не рассердилась, а продолжала свои расспросы:
— Откуда вы узнали, что Лида живет...— у нее осекся голос, она передохнула,—...что Лида живет здесь, у меня?
— Мне сообщил это ее бывший супруг.
— Кто?
— Аркадий Балашов.
— Он обманул вас! — с неожиданной поспешностью ответила она.
— Как это обманул?!
— Очень просто: Лида уехала...
— Куда?! Куда она уехала? — вскричал я и приник к двери. С ответом медлили. Наконец, когда я уже изнемог от нетерпения, раздался едва слышный погасший голос:
— Лида уехала в Кронштадт...
— Какой ужас! — вырвалось у меня, ведь я знал, что легче мне было попасть на Северный полюс, чем в Кронштадт.— Но вы хотя бы знаете ее адрес?
— Она не оставляла адреса,— чуть слышно прошелестел ответ.
На меня навалилась нечеловеческая усталость. Я опустился на ступеньку. Она была ледяная, эта мраморная ступенька. Холод мгновенно проник сквозь одежду, но я продолжал сидеть. Не было ни сил, ни желания двигаться. На мгновение я вовсе забыл, что за дверью кто-то есть. Но теперь она сама напомнила мне о себе:
— Товарищ... друг мой, вы ушли... или вы все еще здесь?
— Я здесь.
— Отчего же вы все стоите?
— Уйду... я уйду... но прежде откройте мне дверь, я хочу вам что-то передать.
— Что вы хотите передать?
— Кое-какие продукты... самая малость... Она молчала долго. И я молчал.
— Прошу вас, не обижайте меня отказом, поверьте, это от чистого сердца,— заговорил я.
За дверью продолжали молчать. Видимо, она колебалась. Но для измученного беспощадным голодом живого существа искус оказался непосильным. Я услышал, что она отпирает двери. Загремели засовы, щелкнули замки, и дверь стала медленно отворяться.
Страшный запах сырости и затхлости, пахнувший на меня из темной прихожей, на мгновение заставил меня отпрянуть назад.
В прихожей было настолько темно, что некоторое время я не мог разглядеть, кто стоит передо мной.
Когда глаз привык к темноте, я увидел согбенную старуху, страшно худую, до невозможности худую, которая пристально и пытливо вглядывалась в меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95