Но было светло, потому что в окна смотрела полная луна, щедро заполнявшая комнату серебристым светом.
Из-за стены еще долго доносились пьяные голоса, но в конце концов сон сморил даже самых неуемных.
...Только я задремал, как слышу — кто-то шепчет мне в самое ухо:
— Давай передвинем его к стене...
Открываю глаза: Лиза. В ночной рубашке она склонилась ко мне так низко, что касается меня своей пышной грудью, обтянутой белой сорочкой.
— Кого передвинем?..-— испуганным шепотом спросил я, потому что спросонья не понял, чего она хочет.
— Да этого...
— Куда передвинем? — опять ничего не понял я.
— Ты тоже хорош! — рассердилась Лиза.— Куда-куда! К стене. Давай помоги, ну!..
— Нет, нет, пусть лежит. Зачем его трогать...
— Ну и рохля же ты! — вспылила Лиза и, взяв Жирасова под мышки, сдвинула его к стене. Потом схватила его за ноги и таким же манером передвинула еще дальше. Жирасов шумно вздохнул, но продолжал крепко спать.
Лиза легла между мной и Жирасовым и как можно ближе придвинулась ко мне.
— Если тебе холодно, иди под мое одеяло,— прошептала она. Наверное, заметила, что меня трясло как в лихорадке.
— Нет, мне не холодно,— поспешно отозвался я,— совсем не холодно.
— Ну и дурак же ты! И тебя еще за храбрость хвалят! — Рассерженная Лиза резко повернулась на другой бок.
Сон с меня как рукой сняло.
Я лежал не смыкая глаз и смотрел в окно. Луны я не видел, но от лунного света в комнате было светло.
В нашей небольшой комнате раздавался разноголосый храп. Отец Жирасова во сне выкрикивал какие-то слова, видимо, давал распоряжения скорнякам или шорникам руководимой им артели.
Лиза чувствовала, что я не сплю, и снова повернулась ко мне.
— Ты не спишь? — шепотом спросила она и тут же добавила: — Не капитан, а птенец желторотый...
Я притворился спящим.
— Нет уж, ты так легко от меня не отделаешься,— проговорила она, змеей вползая под мое одеяло и прижимаясь ко мне.
У меня так дух и захватило... Не знаю, сколько мгновений прошло, но вдруг я с такой силой рванулся, как будто меня уложили на раскаленные уголья. Сунул ноги в валенки, накинул тулуп, висевший тут же на стене, и затрусил к дверям...
— Ты куда, дурак, закоченеешь на морозе! — Лиза села на кровать.
Я с трудом добрался до двери. Приходилось переступать через многочисленных жирасовских родственников, которые, раскинувшись на полу, дружно храпели.
Через вторую комнату пробираться оказалось еще сложнее. Там было еще больше народу и почти совсем темно.
Наконец выбравшись на свежий воздух, я ощутил невероятное облегчение — как узник, выпущенный из тюрьмы.
Однако не прошло и минуты, как мороз прохватил меня до костей. Я влетел в сени, кое-как добрался до кровати и тихонько прилег с краю.
«Теперь-то она оставит меня в покое»,— внушал я себе.
Лиза лежала не шевелясь, не произнося ни слова. Но я знал, что она не спит.
Прошло немного времени, и ее рука, нырнув ко мне под одеяло, крепко сжала мое запястье.
Я не двигался. А сердце готово было выскочить из груди. Разум мой затуманился, и всего меня охватило неодолимое волнение...
Рядом лежала красивая, полная страсти женщина и предлагала себя...
А рядом спал мой фронтовой товарищ, с которым меня навечно сдружила смертельная опасность. Разве мог я плюнуть ему в душу? Воспользоваться случаем и, поддавшись минутной страсти, опозорить и его и себя?
Избалованная мужским вниманием, Лиза, по-видимому, не представляла себе, что кто-то может ее отвергнуть. Она не видела в этом никакого предательства.
Видимо, она могла позволить себе то, что сделала бы не всякая женщина.
В это самое мгновенье, когда я с трудом высвободился из мягких, но сильных объятий Лизы, она кинулась на меня, коленом прижала к кровати, сдавила руками горло, подбородком больно прижалась к моему лбу и злобно прошипела:
— Задушу!..
До сих пор не знаю, как это произошло, но я одним рывком отбросил эту крупную и сильную женщину, опять вскочил как сумасшедший, наскоро накинул гимнастерку, сунул ноги в валенки, сорвал с гвоздя полушубок и, высоко поднимая ноги, чтобы не задеть спящих на полу, кинулся к дверям...
— Дурак,— догнал меня шепот Лизы,— куда ты, на дворе мороз. Вернись и дрыхни сколько влезет...
Но я больше ничего не слышал... Ослепший от ярости, толкнул дверь и вновь очутился на улице.
Душная комната, храп пьяных гостей и обезумевшая от страсти женщина — все это показалось мне сейчас каким-то кошмаром.
Никакая сила не могла бы вернуть меня назад, но и стоять на морозе смысла не было.
Надо было идти.
Я надеялся одолеть семнадцать километров и к рассвету добраться до Хвойной.
Одно лишь меня смущало: ночное путешествие было связано с большим риском. Леса прифронтовой полосы кишели голодными волками. Они спасались от войны: бои гнали их в тыл, подальше от передовой. Волки бродили огромными стаями, часто в поисках добычи они выходили на дорогу и, осатаневшие от голода, никого и ничего не боялись.
Были случаи, когда изголодавшиеся хищники нападали на автомашины и врывались в дома. Поэтому прифронтовые леса были опасны, как никогда. Войти одному в лес означало верную гибель.
А мне предстояло идти через глухую чащу. Но я был несколько самонадеян, и смертельная опасность показалась мне не такой уж неотвратимой.
«Почему волки должны появиться именно в этом лесу?» — успокаивал я себя.
Ночь была так удивительно тиха, а лес манил таким покоем и
красотой, что в опасность просто не верилось. И я внушил себе, что благополучно доберусь до бронепоезда.
Еще раз оглянулся на дом, где я едва не задохнулся от хмеля, перегара и духоты; мне показалось, что какая-то фигура в белом маячит у окна.
«Подглядывает за мной,— подумал я досадливо,— небось думает, что не решусь идти один».
Уж не знаю почему, но мне нестерпимо захотелось сейчас же, немедленно доказать ей обратное...
Я круто повернулся и не мешкая отправился в путь.
Несмотря ни на что, волки не выходили у меня их головы. Но сейчас мое положение казалось мне не таким уж опасным: если бы я находился в открытом поле, то появление волков действительно могло стать роковым. А в лесу, заметив приближение хищников, я, в конце концов, мог забраться на дерево.
Я достал из кобуры пистолет, зарядил, поставил на предохранитель и, положив его не в кобуру, а в карман полушубка, прибавил шагу.
Опасными были первые десять километров. А на подходе к Хвойной начинались железнодорожные пути, где стояли санпоезда, проходили эшелоны,— в общем, там было уже не так страшно.
Я чувствовал себя бодро и уверенно.
Свежий воздух бальзамом вливался мне в грудь и вызывал прилив сил. Снег звонко хрустел под ногами. А луна светила так ярко, что я видел дорогу далеко вперед и различал кое-что даже в глубине леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95