Белые как снег, редкие спутанные волосы какими-то клочьями спадали на костлявые плечи; на тонкой высохшей шее — худое, с кулачок, лицо, вместо щек — провалы... Скулы, обтянутые пергаментной кожей, резко выделялись. Словом, это был череп, эмблема смерти, как принято ее изображать.
Было заметно, что несчастная только что поднялась с постели.
На плечи накинута какая-то ветошь, от пояса до самого пола ниспадала рвань, бывшая когда-то пледом. Видимо, так, не раздеваясь, лежала она в постели и ждала смерти.
Кто знает, сколько дней и ночей пролежала она, не имея ни крошки во рту, изнемогая от голода и холода, не поднимаясь, потому что уже не было никакого смысла вставать с этого ложа.
...Она стояла, одной рукой опираясь о косяк двери. Бедная женщина настолько обессилела и ослабла, что без этой опоры просто упала бы там же, на пороге. И смотрела на меня так пристально, что я почувствовал неловкость.
Но более всего поразили меня ее глаза. Они не были потухшими, какие бывают обычно у древних старух, и странно сверкали. «Бедная,— подумалось мне,— это, верно, агония...»
— Входите, пожалуйста.— И, отняв руку от двери, повернулась, но от слабости покачнулась и, не поддержи я ее за руку, наверняка упала бы.
Рука была хрупкая, тоненькая, как щепочка. Я испугался, что эта ее рука может переломиться в моей. Щемящая жалость к обреченному на голодную смерть человеку сжала мое сердце.
Еле волоча ноги, неверными шагами брела она, опираясь на мою руку, по затхлому коридору. Мы вошли в большую мрачную комнату. Заметив стоящий при входе стул, я хотел было усадить ее, но она уклонилась и сама, уже без моей помощи, направилась к столу посреди комнаты. Держась за край стола, добрела она до противоположного конца стола и, окончательно обессилев, не села — упала на стул.
Несколько секунд протекли в молчании.
Я огляделся и снова остановил взгляд на старухе. Она сидела, подперев подбородок ладонью, и молча глядела на меня.
Мне вспомнилась моя бедная бабушка, которая вот так же могла пристально смотреть. Сердце мое преисполнилось неизъяснимой жалости. Я плохо видел лицо хозяйки дома: она сидела спиной к окну, а я лицом. Свет, падавший из окна, мешал мне. Вероятно, она умышленно распределила стулья между нами таким образом.
Она сидела безмолвно, тихо, казалось, и не дышала. Но глаза ее по-прежнему блестели, они излучали какой-то необыкновенный фосфоресцирующий свет, совсем как глаза кошки в темноте.
От ее упорного взгляда мне стало не по себе. Не выдержав, я встал. Положил на стол вещмешок и принялся его развязывать.
Глаза старухи засветились еще ярче, мне показалось, что она шевельнулась в нетерпении, но тотчас взяла себя в руки и продолжала сидеть неподвижно, как изваяние.
На какой-то миг я с испугом подумал: вдруг она умрет у меня на глазах. Бедняжка продолжала сидеть все в той же позе, только смотрела сейчас не на меня, а на вещмешок.
Чтобы нарушить неловкое молчание, я спросил:
— Так вы наверняка знаете, что Лида в Кронштадте? Она подняла на меня глаза и смотрела не отрываясь.
— Да,— едва слышно промолвила моя собеседница и вдруг тряхнула головой совсем так, как делала это Лида, отбрасывая назад волосы.
«Видно, в свое время тетка с Лидой были похожи».
— Как она там, интересно? — словно про себя проговорил я.
Но вот чудо: памятная мне, только сейчас очень слабая вымученная улыбка тронула изможденные черты, и тут я снова увидел в ней что-то до боли знакомое.
— Лида чем-то похожа на вас.— Я пристально поглядел на нее.
Она улыбнулась той же вымученной улыбкой. Бесцветные губы на мгновенье разомкнулись, и я понял, что у нее не осталось ни одного зуба.
Эта улыбка возбудила во мне новый прилив сострадания и жалости, я торопливо выложил из вещмешка консервы, хлеб, колбасу, немного сахару — все, что я смог приберечь, и собрался уходить.
Старуха остановила меня движением руки.
— Благодарю вас за подарок... У меня к вам большая просьба: не забывайте Лиду...— Голова у нее затряслась, она уперлась обеими руками в стол, пытаясь встать, но не сумела. Силы окончательно покинули ее.
— Прощайте,— проговорил я в крайнем волнении и не вышел — выбежал из комнаты.
Сильным рывком растворил полуприкрытую тяжелую входную дверь и, с силой же захлопнув ее за собой, спустился по лестнице.
Когда я проходил мимо того окошка, давешняя старушка в очках, словно поджидая меня, распахнула форточку и крикнула:
— Ну что, видел Лиду?
— Нет,— отозвался я, - она переехала в Кронштадт, меня встретила ее тетушка...
— Чего, чего? — прервала меня старушка. Обожди-ка милый, я сейчас выйду.
Она и вправду вышла ко мне и с удивлением переспросила:
— Кто, говоришь, в Кронштадт переехал?
— Лида,— ответил я, несколько озадаченный.
— Господи, прости,— проговорила старушка и перекрестилась.— Да разве ж она могла в Кронштадт уехать, уж такая плохая, вот-вот душу богу отдаст.— Подняв голову, она поглядела на окна пятого этажа.
— Что это вы говорите? — ужаснулся я, и досада охватила меня.— Ведь получилось, что тетка не допустила меня к Лиде, выставила ни с чем... Но почему она так поступила? — Я направился было обратно, чтобы снова взбежать по той же лестнице на пятый этаж.
— Постой, постой, сынок,— засеменила за мной старушка,— какая там еще тетка, об ком это ты говорил?
— Да Лидина тетка! Которая дверь мне открыла и сказала, что Лида переехала в Кронштадт!..
— Ох, да тетка-то ее, Мария Федоровна, четыре месяца, как в сырой земле лежит!
— Так кто же была старуха, которая со мной говорила? — вскричал я, чувствуя, как у меня в жилах застывает кровь.
— То ж сама Лида и была, сынок!.. В глазах у меня потемнело.
— Ну да, она и была, Лида. Не признал? Да уж куда там, конечно, не признал, ведь этакая красавица была, голубонька, а во что обратилась... Э-эх, миленький, люди сами на себя теперь не похожи, нет, не похожи!..
Ничего больше я не слышал. Сорвавшись с места, понесся к подъезду Лиды. Я бежал не чуя ног. Одним духом взлетел по лестнице и остановился перед той дубовой дверью, которая опять была заперта.
— Лида! Лида! — кричал я, не помня себя, и что было мочи колотил в дверь.
Ни звука не раздавалось изнутри.
— Лида, Лида, отвори мне дверь, на одну лишь минуту отвори!..
Убийственная тишина была за дверью.
— Знай, я не уйду, Лида, я шагу отсюда не сделаю, я пробуду здесь всю ночь! Лида, не бери грех на душу, открой!..
Тишина... Тишина... Тишина...
Внезапно меня охватила смертельная усталость, как и в первый раз, когда я утратил силы и волю и присел на мраморной лестнице. Сейчас я снова сел на холодную ступеньку.
Помню, как во сне, я продолжал изо всех сил стучать в дверь ногой, но все было тщетно.
— Товарищ командир, товарищ командир!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95