Он крепко пожал руку старшему лейтенанту, потом сержанту Чурилину, еще нескольким стоявшим поблизости офицерам и вразвалку пошел к выходу. На меня и генерала Пудовкина он даже не взглянул.
— Видите, как здорово все получилось.— Стоявший передо мной Бушнев довольно потирал руки. Подмигивая, он глотнул слюну: видно, всеми силами крепился, чтобы не плюнуть.
—- Что здорово получилось?
— Как это что?.. Да то, что пальму спасли!..
— Вы думаете, я в самом деле разрешил бы ее выбросить? — прищурившись, спросил я.
Бушнев удивленно посмотрел на меня и, когда понял, что я не шучу, не удержался и с чувством плюнул...
— Идите сдайте ее снова Селиванову и скажите, чтобы как следует за ней смотрел.
Размахивая руками, Бушнев направился к пальме. Он обрадовался, что можно было уйти от меня: говорить со мной ему всегда было трудно. Не знаю почему, но при виде его у меня появлялось какое-то легкомысленное желание подшутить.
До дома, где я жил с десятком других офицеров из моей части, было далеко, поэтому в ту ночь я остался ночевать в казарме. По опыту я знал, что коли уж Хижняк наведался один раз — обязательно жди его еще: или в ту же ночь поднимет по тревоге, или перед сном заглянет, или на утренней поверке объявится.
Я лег на запасную койку (она стояла у дверей) не раздеваясь, но, вопреки моим ожиданиям, ночь прошла спокойно.
Проснулся я на рассвете. В казарме все еще спали. Я решил проверить бойцов во время подъема.
И тут я услышал, что в конце казармы, как раз там, где стояла пальма, кто-то тихо разговаривает, там чувствовалось какое-то движение.
Прячась за койки, я незаметно подкрался к подозрительному месту и застал там нескольких бойцов, хлопотавших вокруг пальмы.
Окружив ее, они вытирали тряпками листья. Один из них поливал пальму водой из канистры. Серьезный Селиванов поучал одного из них, как когда-то я его самого:
— Да не лей ты на одно и то же место, будто старый керосинщик. Вокруг пройдись, чтобы вода везде равномерно распределялась... Поливать тоже надо уметь... по-разному можно поливать...
— Здравствуйте, товарищи,— негромко приветствовал их я. Только тут они увидели меня и вытянулись но стойке «смирно».
Ответить, правда, никто не ответил, так как подъема еще не было.
— Почему так рано встали? — спросил я, с любопытством разглядывая их. Меня заинтересовало, кто они были и почему так старались. Кроме одного, все принадлежали к группе «стариков». Солдаты нашей части делились на две категории: «молодые», двадцати пяти - тридцати лет, и «старики» — старше сорока.
Передо мной стояли пожилые люди, возмужавшие в труде и жаждавшие работы. Я знал, что такие, как они, и на фронте не изменяли годами выработавшейся привычке и просыпались с рассветом, словно боясь опоздать на сенокос или жатву.
Я взял Селиванова под локоть и отвел в сторону.
— Старина, - шутливо обратился я к нему, — зачем ты сам мучаешься и людей мучаешь?.. Вернее, обманываешь?
Селиванов улыбнулся доброй, но такой смущенной улыбкой, будто его застали за каким-то постыдным делом.
- Вы не можете себе представить, как они с ней нянчатся... Что делать - крестьяне. Им каждый зеленый росток отрада для души... Да я сам, когда смотрю на эти зеленые листья, забываю, что они ненастоящие! До сих нор дежурные и старшины караулили курильщиков, но ничего не помогало. А сейчас ни один не закурит: боятся, как бы пальма не засохла. (Словно дети малые ей радуются. За день раньше каждый начинаем просить, чтобы я его назначил поливать пальму...
Вдруг я вспомнил вопрос, который столько времени мучит меня.
Ты мне одно только скажи,- прервал я Селиванова,— почему листья гак блестит, будто каким-то жиром смазаны?
Потому что они и намазаны жиром.
Каким жиром, о чем ты говоришь?
Как-то раз я поднялся на чердак ваше о дома, потому что крыша протекала, хотел поправить черепицу. Там я наткнулся на ящики, полные маленьких бутылочек. На них была нарисована пальма и что то написано. Переводчик прочитал мне, что это средство для полировки листьев искусственных растении. Вот им мы и натирали пальму, потому у нее такие зеленые блестящие листья...
- Па-а-дь-ем! - раздалось в казарме, и железные койки так заскрежетали и заскрипели, точно в огромном сказочном горшке сказочным половником начали мешать собранный со всего света железный лом.
Несколько сотен людей очумело вскочили с иск тел ей. еще не отошедши ото сна, быстро оделись и стали строиться в ряды.
- Смиррна-а! - истерично закричал дежурный, и в казарму быстрым шагом, вразвалку вошел Хижняк. В руке он держал искусно вырезанную из дерева толстую палку, которой сильно стучал по койкам.
- Ну-ка быстро, быстро!- кричал при этом он.— Бабы, сони, стоя спите, как лошади! Кто только назвал вас солдатами?! Быстрей, черт вас подери!.. Увидев меня, он нахмурился. - Чего ты здесь торчишь как пень? Что. у тебя дела нет? Пройди по казарме, приведи их в чувство, прикрикни как следует хотя бы.
Еще несколько минут, и весь дивизион был построен. Хижняк не скрывал своего удовольствия. Взглянув исподлобья на дело рук своих, он одобрительно подмигнул мне и дал новый приказ:
- К орудиям!
...Только поздно вечером вернутся дивизион с учений. Мы так устали, что еле держались на ногах. В сражениях не бывало так трудно.
Хижняк прямо-таки вымотал нас. Но и ему самому будь здоров как досталось! Насилу забрался в свою машину. Весь день он долбил нам одно и то же: «Солдат нужно вывести из неподвижности, на которую их обрекла оборонительная тактика. Нужно разжечь их, чтобы превратить в подвижную и гибкую силу наступательного характера».
Не знаю, самому ли ему пришла в голову эта разумная мысль, или он действовал по чьему-то указанию. Так или иначе, но его требования были весьма своевременными и нужными: ведь мы готовились к наступлению.
Вернувшись домой, я прямо завалился на кровать, но чрезмерная усталость мешала заснуть.
В соседней комнате жили четыре офицера моего штаба, и, чтобы прийти в себя, я решил навестить их. Двое из них уже спали, Бушнев лежал, устроившись на боку, и только кровать Булавинцева пустовала. Я махнул рукой попытавшемуся было встать Бушневу, чтобы он лежал, и сел на свободную кровать.
На выцветшем и потертом байковом одеяле лежал томик Пушкина. Засаленная обложка от частого употребления совершенно обтрепалась, разлохматилась. Я взял книжку и наугад открыл ее. В глаза мне бросилось подчеркнутое черным карандашом название стиха — «Герой». Я не помнил этого стихотворения. Мое внимание привлек эпиграф к нему: «Что есть истина?» Он тоже был выделен карандашом.
Заинтересованный, я прочел стихотворение и последние строки поразили меня.
Эти слова были подчеркнуты более жирной линией, а сбоку стоял огромный вопросительный знак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Видите, как здорово все получилось.— Стоявший передо мной Бушнев довольно потирал руки. Подмигивая, он глотнул слюну: видно, всеми силами крепился, чтобы не плюнуть.
—- Что здорово получилось?
— Как это что?.. Да то, что пальму спасли!..
— Вы думаете, я в самом деле разрешил бы ее выбросить? — прищурившись, спросил я.
Бушнев удивленно посмотрел на меня и, когда понял, что я не шучу, не удержался и с чувством плюнул...
— Идите сдайте ее снова Селиванову и скажите, чтобы как следует за ней смотрел.
Размахивая руками, Бушнев направился к пальме. Он обрадовался, что можно было уйти от меня: говорить со мной ему всегда было трудно. Не знаю почему, но при виде его у меня появлялось какое-то легкомысленное желание подшутить.
До дома, где я жил с десятком других офицеров из моей части, было далеко, поэтому в ту ночь я остался ночевать в казарме. По опыту я знал, что коли уж Хижняк наведался один раз — обязательно жди его еще: или в ту же ночь поднимет по тревоге, или перед сном заглянет, или на утренней поверке объявится.
Я лег на запасную койку (она стояла у дверей) не раздеваясь, но, вопреки моим ожиданиям, ночь прошла спокойно.
Проснулся я на рассвете. В казарме все еще спали. Я решил проверить бойцов во время подъема.
И тут я услышал, что в конце казармы, как раз там, где стояла пальма, кто-то тихо разговаривает, там чувствовалось какое-то движение.
Прячась за койки, я незаметно подкрался к подозрительному месту и застал там нескольких бойцов, хлопотавших вокруг пальмы.
Окружив ее, они вытирали тряпками листья. Один из них поливал пальму водой из канистры. Серьезный Селиванов поучал одного из них, как когда-то я его самого:
— Да не лей ты на одно и то же место, будто старый керосинщик. Вокруг пройдись, чтобы вода везде равномерно распределялась... Поливать тоже надо уметь... по-разному можно поливать...
— Здравствуйте, товарищи,— негромко приветствовал их я. Только тут они увидели меня и вытянулись но стойке «смирно».
Ответить, правда, никто не ответил, так как подъема еще не было.
— Почему так рано встали? — спросил я, с любопытством разглядывая их. Меня заинтересовало, кто они были и почему так старались. Кроме одного, все принадлежали к группе «стариков». Солдаты нашей части делились на две категории: «молодые», двадцати пяти - тридцати лет, и «старики» — старше сорока.
Передо мной стояли пожилые люди, возмужавшие в труде и жаждавшие работы. Я знал, что такие, как они, и на фронте не изменяли годами выработавшейся привычке и просыпались с рассветом, словно боясь опоздать на сенокос или жатву.
Я взял Селиванова под локоть и отвел в сторону.
— Старина, - шутливо обратился я к нему, — зачем ты сам мучаешься и людей мучаешь?.. Вернее, обманываешь?
Селиванов улыбнулся доброй, но такой смущенной улыбкой, будто его застали за каким-то постыдным делом.
- Вы не можете себе представить, как они с ней нянчатся... Что делать - крестьяне. Им каждый зеленый росток отрада для души... Да я сам, когда смотрю на эти зеленые листья, забываю, что они ненастоящие! До сих нор дежурные и старшины караулили курильщиков, но ничего не помогало. А сейчас ни один не закурит: боятся, как бы пальма не засохла. (Словно дети малые ей радуются. За день раньше каждый начинаем просить, чтобы я его назначил поливать пальму...
Вдруг я вспомнил вопрос, который столько времени мучит меня.
Ты мне одно только скажи,- прервал я Селиванова,— почему листья гак блестит, будто каким-то жиром смазаны?
Потому что они и намазаны жиром.
Каким жиром, о чем ты говоришь?
Как-то раз я поднялся на чердак ваше о дома, потому что крыша протекала, хотел поправить черепицу. Там я наткнулся на ящики, полные маленьких бутылочек. На них была нарисована пальма и что то написано. Переводчик прочитал мне, что это средство для полировки листьев искусственных растении. Вот им мы и натирали пальму, потому у нее такие зеленые блестящие листья...
- Па-а-дь-ем! - раздалось в казарме, и железные койки так заскрежетали и заскрипели, точно в огромном сказочном горшке сказочным половником начали мешать собранный со всего света железный лом.
Несколько сотен людей очумело вскочили с иск тел ей. еще не отошедши ото сна, быстро оделись и стали строиться в ряды.
- Смиррна-а! - истерично закричал дежурный, и в казарму быстрым шагом, вразвалку вошел Хижняк. В руке он держал искусно вырезанную из дерева толстую палку, которой сильно стучал по койкам.
- Ну-ка быстро, быстро!- кричал при этом он.— Бабы, сони, стоя спите, как лошади! Кто только назвал вас солдатами?! Быстрей, черт вас подери!.. Увидев меня, он нахмурился. - Чего ты здесь торчишь как пень? Что. у тебя дела нет? Пройди по казарме, приведи их в чувство, прикрикни как следует хотя бы.
Еще несколько минут, и весь дивизион был построен. Хижняк не скрывал своего удовольствия. Взглянув исподлобья на дело рук своих, он одобрительно подмигнул мне и дал новый приказ:
- К орудиям!
...Только поздно вечером вернутся дивизион с учений. Мы так устали, что еле держались на ногах. В сражениях не бывало так трудно.
Хижняк прямо-таки вымотал нас. Но и ему самому будь здоров как досталось! Насилу забрался в свою машину. Весь день он долбил нам одно и то же: «Солдат нужно вывести из неподвижности, на которую их обрекла оборонительная тактика. Нужно разжечь их, чтобы превратить в подвижную и гибкую силу наступательного характера».
Не знаю, самому ли ему пришла в голову эта разумная мысль, или он действовал по чьему-то указанию. Так или иначе, но его требования были весьма своевременными и нужными: ведь мы готовились к наступлению.
Вернувшись домой, я прямо завалился на кровать, но чрезмерная усталость мешала заснуть.
В соседней комнате жили четыре офицера моего штаба, и, чтобы прийти в себя, я решил навестить их. Двое из них уже спали, Бушнев лежал, устроившись на боку, и только кровать Булавинцева пустовала. Я махнул рукой попытавшемуся было встать Бушневу, чтобы он лежал, и сел на свободную кровать.
На выцветшем и потертом байковом одеяле лежал томик Пушкина. Засаленная обложка от частого употребления совершенно обтрепалась, разлохматилась. Я взял книжку и наугад открыл ее. В глаза мне бросилось подчеркнутое черным карандашом название стиха — «Герой». Я не помнил этого стихотворения. Мое внимание привлек эпиграф к нему: «Что есть истина?» Он тоже был выделен карандашом.
Заинтересованный, я прочел стихотворение и последние строки поразили меня.
Эти слова были подчеркнуты более жирной линией, а сбоку стоял огромный вопросительный знак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95