Первым очнулся тот же Яблочкин и вскочил на ноги.
— Эй-эй! Тебе не следует забывать, что ты пока еще только младший лейтенант. И первым можешь получить только и инок под зад, а во всех остальных делах — последний, понял! Ты разве не видишь, что здесь три капитана!
— Вижу, но, извините, не утерпел,— признался Пересыпкин.
— <<Не утерпел»! - передразнил его капитан.- А мы как же утерпели?
Тем временем Кругляков снова наполнил стакан. Докучаев протянул было к нему руку, но великан Яблочкин взревел, словно бык:
— Вы что, сукины дети, уморить меня решили? Когда наконец мой черед настанет? Уж ни о чем другом не говоря — я инициатор этого мероприятия, а вы, несчастные...
Докучаев щелчком подвинул стакан Яблочкину. При этом драгоценная влага едва не выплеснулась.
— Ты что делаешь, ты...— задохнулся от возмущения Яблочкин.— Чуть не опрокинул, раззява! Но, убедившись, что на его долю никто не претендует, сгреб стакан огромной пятерней, понюхал и в мгновение ока осушил. Не отрывая стакана от губ, томно смежил веки и так передернул плечами, как будто его пробрал озноб.
— Ай-ай-ай! Есть ли на свете что-нибудь прекраснее! А? - едва слышно прошептал он.
— Есть! — твердо сказал Пересыпкин, у которого от спирта уже заблестели глаза и развязался язык.
Яблочкин, уже пришедший в себя, буравя Пересыпкина своими большими глазами, грозно отчеканил:
— Тогда где оно и что оно такое, ответь, железнодорожная крыса?
— Самое прекрасное на свете — это женщины, товарищ капитан! — молодецки доложил Пересыпкин и обвел всех присутствующих взглядом, ища поддержки.
Наступила тишина.
Кругляков сосредоточенно отмерял следующую порцию. Остальные молчали.
Яблочкин, казалось, был смущен. Некоторое время он смотрел на Пересыпкина, смотрел, смотрел и неожиданно согласился:
— Этот деревенский лапоть на сей раз прав. Я и не ожидал, что он способен изречь что-нибудь толковое!
Один за другим опрокинули спирт Докучаев, Ваганян и я, но Яблочкин никак не мог простить Пересыпкину того, что он всех опередил. Капитан пронизывал взором черного как головешка, волосатого Пересыпкина и, качая головой, беззлобно повторял:
— Оказывается, и железнодорожная крыса знает женщине цену!
— А\ кто ее не знает, бабью цену-то,— самодовольно скалился Пересыпкин, тоже качая головой. Судя по всему, его совсем не обижали нападки заместителя командира, к которым он, очевидно, давно привык.
Кругляков наконец всех оделил драгоценной влагой и остатки налил себе, причем получилось явно больше остальных порций.
— Это за труды, - извиняющимся тоном объяснил он, - не думайте, что так просто разливать семерым с одной-то бутылки!
— А кто тебя просил? Мы бы сами справились, и притом бесплатно,— ворчал Яблочкин.
— Ну ладно, ладно, хочешь, чтоб хозяину козы даже хвоста не осталось?
Кругляков залпом осушил стакан, передернул плечами, совсем как Яблочкин, посидел с открытым ртом, потом с силой выдохнул и откинулся на спинку стула.
Все почему-то выжидающе на него смотрели.
— Нот что я вам скажу,— после минутного молчания начал Кругляков. — Мы здесь коснулись очень важной проблемы.
— Чего, чего мы коснулись? — наивно переспросил Пересыпкин.
— Проблемы, валенок ты рязанский, про-бле-мы,— повторил Яблочкин.
— Ага-а,— так глубокомысленно протянул Пересыпкин, как будто всю жизнь размышлял именно над этой проблемой. Он был образован, глубок, и я не понимал, почему техник-лейтенант прикидывается дурачком.
— Какой именно проблемы? — уточнил Ваганян, как всякий политработник любивший во всем ясность.
— Проблемы женской сущности, ее роли и практического назначения и освоения,— высокопарно и многозначительно пояснил Кругляков.
— Как-то странно вы говорите, понять вас невозможно. Что это такое за освоение? — то ли в шутку, то ли всерьез пожаловался Пересыпкин.
— Ха-ха-ха, гениально сформулировал! - Яблочкин восхищенно стукнул своей медвежьей лапой по столу.
— Так вот, если эта проблема вас интересует,— продолжал Кругляков,— у меня есть интересное предложение...
— Валяй, валяй,— подбодрил его Докучаев,— ты у нас мудрый, все равно как архиерей.
— Дайте же человеку сказать! — закричал Яблочкин, которому на мгновение показалось, что интендант сейчас вытащит еще одну бутылку, но он ошибся.
— Пусть каждый расскажет эпизод из своей жизни, связанный с женщиной. С одним только условием: эпизод обязательно должен быть смешной, правдивый, невыдуманный. Будем говорить только о том, что пережили сами.
— А что такое эпизод? - спросил Пересыпкин.— Что это еще за чертовщина?
Но никто ему не ответил. Все, видимо, задумались над предложением Круглякова.
— Э-эх,— с сожалением протянул Яблочкин.— Как хорошо начал и все скомкал.
— Что скомкал-то? — опять спросил Пересыпкин.
Я понял, что он нарочно прикидывается. Такая у него была манера шутить: там, где его не знали, он сходил за придурковатого и сам этим забавлялся.
— Знаешь, что я тебе скажу,— с явной угрозой прошипел Яблочкин, — если ты сейчас же не прекратишь задавать свои дурацкие вопросы, я вышвырну тебя отсюда. Понял?
— Итак,— заключил Кругляков,— мы устраиваем мальчишник!.. Поскольку время у нас военное и с угощением плохо, мы будем потчевать друг друга забавными историями,— уточнил наш интендант.— В этой проклятой Окуловке нам придется просидеть как минимум неделю, и если мы что-нибудь не придумаем, с тоски заплесневеем. Кино и танцы у них только по воскресеньям. А так — мы посидим, посмеемся, душу отведем.
— Я в этой игре не участвую! — категорически заявил Пересыпкин.
— Это почему же? — накинулись на него со всех сторон.
— Потому что с женщинами у меня ничего смешного не бывало. Если расскажу, то будете не смеяться, а плакать!
— Да ну тебя! — поморщился Яблочкин.— Лучше расскажи, как ты по льду на брюхе полз...
— А-а, это я сейчас,— обрадовался путеец,— совсем забыл, а ведь и впрямь смешно...
— Не сейчас,— остановил его Кругляков,— когда твой черед придет. Сегодняшний вечер мы с горем пополам скоротали, а завтра начнем мальчишник. Кто расскажет самую смешную историю, получит пол-литра. Я даю гарантию. Первое слово — капитану Яблочкину.
— Почему именно мне?
— Когда я разливал водку, ты, между прочим, заявил, что ты самый старший здесь.
— Нет, самый старший — Хведурели,— указал на меня Яблочкин.
Но Кругляков стоял на своем:
— Ты начнешь, а дальше передашь слово кому хочешь. Тот — следующему, и так расскажут все по очереди.
— Решено! — пристукнул кулаком Яблочкин и встал.— Пойду вспомню что-нибудь интересное. Больно хочется, чтобы эта бутылка стала моей.
— Постарайся, может, и выйдет,— подбодрил его Кругляков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Эй-эй! Тебе не следует забывать, что ты пока еще только младший лейтенант. И первым можешь получить только и инок под зад, а во всех остальных делах — последний, понял! Ты разве не видишь, что здесь три капитана!
— Вижу, но, извините, не утерпел,— признался Пересыпкин.
— <<Не утерпел»! - передразнил его капитан.- А мы как же утерпели?
Тем временем Кругляков снова наполнил стакан. Докучаев протянул было к нему руку, но великан Яблочкин взревел, словно бык:
— Вы что, сукины дети, уморить меня решили? Когда наконец мой черед настанет? Уж ни о чем другом не говоря — я инициатор этого мероприятия, а вы, несчастные...
Докучаев щелчком подвинул стакан Яблочкину. При этом драгоценная влага едва не выплеснулась.
— Ты что делаешь, ты...— задохнулся от возмущения Яблочкин.— Чуть не опрокинул, раззява! Но, убедившись, что на его долю никто не претендует, сгреб стакан огромной пятерней, понюхал и в мгновение ока осушил. Не отрывая стакана от губ, томно смежил веки и так передернул плечами, как будто его пробрал озноб.
— Ай-ай-ай! Есть ли на свете что-нибудь прекраснее! А? - едва слышно прошептал он.
— Есть! — твердо сказал Пересыпкин, у которого от спирта уже заблестели глаза и развязался язык.
Яблочкин, уже пришедший в себя, буравя Пересыпкина своими большими глазами, грозно отчеканил:
— Тогда где оно и что оно такое, ответь, железнодорожная крыса?
— Самое прекрасное на свете — это женщины, товарищ капитан! — молодецки доложил Пересыпкин и обвел всех присутствующих взглядом, ища поддержки.
Наступила тишина.
Кругляков сосредоточенно отмерял следующую порцию. Остальные молчали.
Яблочкин, казалось, был смущен. Некоторое время он смотрел на Пересыпкина, смотрел, смотрел и неожиданно согласился:
— Этот деревенский лапоть на сей раз прав. Я и не ожидал, что он способен изречь что-нибудь толковое!
Один за другим опрокинули спирт Докучаев, Ваганян и я, но Яблочкин никак не мог простить Пересыпкину того, что он всех опередил. Капитан пронизывал взором черного как головешка, волосатого Пересыпкина и, качая головой, беззлобно повторял:
— Оказывается, и железнодорожная крыса знает женщине цену!
— А\ кто ее не знает, бабью цену-то,— самодовольно скалился Пересыпкин, тоже качая головой. Судя по всему, его совсем не обижали нападки заместителя командира, к которым он, очевидно, давно привык.
Кругляков наконец всех оделил драгоценной влагой и остатки налил себе, причем получилось явно больше остальных порций.
— Это за труды, - извиняющимся тоном объяснил он, - не думайте, что так просто разливать семерым с одной-то бутылки!
— А кто тебя просил? Мы бы сами справились, и притом бесплатно,— ворчал Яблочкин.
— Ну ладно, ладно, хочешь, чтоб хозяину козы даже хвоста не осталось?
Кругляков залпом осушил стакан, передернул плечами, совсем как Яблочкин, посидел с открытым ртом, потом с силой выдохнул и откинулся на спинку стула.
Все почему-то выжидающе на него смотрели.
— Нот что я вам скажу,— после минутного молчания начал Кругляков. — Мы здесь коснулись очень важной проблемы.
— Чего, чего мы коснулись? — наивно переспросил Пересыпкин.
— Проблемы, валенок ты рязанский, про-бле-мы,— повторил Яблочкин.
— Ага-а,— так глубокомысленно протянул Пересыпкин, как будто всю жизнь размышлял именно над этой проблемой. Он был образован, глубок, и я не понимал, почему техник-лейтенант прикидывается дурачком.
— Какой именно проблемы? — уточнил Ваганян, как всякий политработник любивший во всем ясность.
— Проблемы женской сущности, ее роли и практического назначения и освоения,— высокопарно и многозначительно пояснил Кругляков.
— Как-то странно вы говорите, понять вас невозможно. Что это такое за освоение? — то ли в шутку, то ли всерьез пожаловался Пересыпкин.
— Ха-ха-ха, гениально сформулировал! - Яблочкин восхищенно стукнул своей медвежьей лапой по столу.
— Так вот, если эта проблема вас интересует,— продолжал Кругляков,— у меня есть интересное предложение...
— Валяй, валяй,— подбодрил его Докучаев,— ты у нас мудрый, все равно как архиерей.
— Дайте же человеку сказать! — закричал Яблочкин, которому на мгновение показалось, что интендант сейчас вытащит еще одну бутылку, но он ошибся.
— Пусть каждый расскажет эпизод из своей жизни, связанный с женщиной. С одним только условием: эпизод обязательно должен быть смешной, правдивый, невыдуманный. Будем говорить только о том, что пережили сами.
— А что такое эпизод? - спросил Пересыпкин.— Что это еще за чертовщина?
Но никто ему не ответил. Все, видимо, задумались над предложением Круглякова.
— Э-эх,— с сожалением протянул Яблочкин.— Как хорошо начал и все скомкал.
— Что скомкал-то? — опять спросил Пересыпкин.
Я понял, что он нарочно прикидывается. Такая у него была манера шутить: там, где его не знали, он сходил за придурковатого и сам этим забавлялся.
— Знаешь, что я тебе скажу,— с явной угрозой прошипел Яблочкин, — если ты сейчас же не прекратишь задавать свои дурацкие вопросы, я вышвырну тебя отсюда. Понял?
— Итак,— заключил Кругляков,— мы устраиваем мальчишник!.. Поскольку время у нас военное и с угощением плохо, мы будем потчевать друг друга забавными историями,— уточнил наш интендант.— В этой проклятой Окуловке нам придется просидеть как минимум неделю, и если мы что-нибудь не придумаем, с тоски заплесневеем. Кино и танцы у них только по воскресеньям. А так — мы посидим, посмеемся, душу отведем.
— Я в этой игре не участвую! — категорически заявил Пересыпкин.
— Это почему же? — накинулись на него со всех сторон.
— Потому что с женщинами у меня ничего смешного не бывало. Если расскажу, то будете не смеяться, а плакать!
— Да ну тебя! — поморщился Яблочкин.— Лучше расскажи, как ты по льду на брюхе полз...
— А-а, это я сейчас,— обрадовался путеец,— совсем забыл, а ведь и впрямь смешно...
— Не сейчас,— остановил его Кругляков,— когда твой черед придет. Сегодняшний вечер мы с горем пополам скоротали, а завтра начнем мальчишник. Кто расскажет самую смешную историю, получит пол-литра. Я даю гарантию. Первое слово — капитану Яблочкину.
— Почему именно мне?
— Когда я разливал водку, ты, между прочим, заявил, что ты самый старший здесь.
— Нет, самый старший — Хведурели,— указал на меня Яблочкин.
Но Кругляков стоял на своем:
— Ты начнешь, а дальше передашь слово кому хочешь. Тот — следующему, и так расскажут все по очереди.
— Решено! — пристукнул кулаком Яблочкин и встал.— Пойду вспомню что-нибудь интересное. Больно хочется, чтобы эта бутылка стала моей.
— Постарайся, может, и выйдет,— подбодрил его Кругляков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95