А далеко хватит? Надо всем подумать, как жить дальше.
Лобов хотел сказать что-то еще, махнул рукой и стал спускаться со сцены, тяжело стуча сапогами. Огромный зал молчал, и только слышался стук подков. Дербачев захлопал первый, а в зале, в разных концах его, послышались жиденькие хлопки. Юлия Сергеевна тоже хлопала, она сразу оценила находчивость Дербачева. Еще немного тишины — и произошел бы срыв. Дербачев лишний раз почувствовал бы свою неправоту. Она и хотела и не хотела этого.
Она ведь тоже до некоторой степени отвечала за ход совещания.
Как только Лобов сел на свое место, к его уху потянулся незнакомый сосед.
— Намудрил ты, братишка,— сказал он веселым шепотком.— Я уж думал, пьян в стельку.
— А что намудрил? — вполголоса со злостью отозвался Лобов.
— Что... Такие вопросы разве нам решать? Я видел,-— он кивнул на сцену,— как на тебя глядели. Попомни мое слово, за здорово живешь не пройдет.
— Ладно, не пугай. У нас лейтенант говорил: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Хоть завтра с председателей готов, надоело со связанными руками работать.
Сосед осмотрел Лобова, сострил:
— У тебя-то и рука одна — связывать нечего. Выступил новый оратор — секретарь райкома. Во френче, подтянутый, энергичный, он говорил о том, что нет плохих колхозов, а есть плохие председатели, и все зависит, конечно, от руководства. Он помедлил и обрушился на Степана Лобова за панику, удивлялся, как человек с такими настроениями вообще может быть председателем.
— К счастью,— сказал он,— у нас таких единицы. Наступит время — совсем исчезнут. Хоть у Лобова и есть свои плюсы, а психологию надо ему пересмотреть. Чувствую и предвижу всей своей партийной совестью. Не всякое сотрясение воздуха рождает истину — надо помнить...
Дербачев недовольно морщился, делал резкие отметки в блокноте. Ведь совещание обещало быть совсем другим.Итак, один Лобов. Со сколькими людьми говорил Дербачев перед совещанием, стараясь докопаться до сердцевины и вытащить самое нутро наружу. Многие, каза-
лось, оттаивали, начинали говорить по-человечески, начинали мыслить. А здесь, в этом зале, сказать правду решился один Лобов. И тут дело не в заданности установки сверху,— рука Борисовой ясно чувствуется в ходе совещания, она много ездила последнее время по области, старый работник, всех знает. Черт дернул привлечь ее к этому делу! Что, без нее бы не справился? Доверился, болван, мало тебя били. Хотелось союзника? Как она легко заявила о своей оппозиции. Со смешком. Момент выбран отменно — удар в пах. Предала и еще предаст со своими очаровательными ямочками. А сидит сейчас и вместе со всеми хлопает Лобову. Совещание должно было пойти совсем иным путем, деловым, без говорильни, без трескучих фраз.
Дербачев сморщился от нового взрыва аплодисментов, наклонил тяжелую голову и глядел на свои стиснутые кулаки. Вспомнил свои поездки по области и колхозные собрания, похожие одно на другое, в холодных, стылых, прокуренных помещениях, с молчаливыми, привычно голосующими людьми в платках, полушубках, тулупах, и недоверчивые глаза председателей во время бесед один на один, темные, неподвижные, корявые ладони, неожиданный острый взгляд исподлобья, когда заденешь за живое. Расспросы, расспросы без конца и сбивчивый, путаный поток слов, как будто прорвало плотину. Неужели все впустую? Сначала ведь шло хорошо, и Борисову удалось в чем-то поколебать, заронить в ее самонадеянную голову зерно сомнения — ведь не мальчишка он, в конце концов, чтобы распустить романтические слюни. Крен произошел в последний момент, он его прохлопал, заваленный по горло текучкой дел.
Дербачев почувствовал сбоку чей-то упорный взгляд и поднял голову.Горизов был в штатском и дружески постучал ногтем по запястью: затянули прения, а? Глаза у него темные и беспокойные.
Зазвонил колокольчик председательствующего, объявили перерыв. Дмитрий, столкнувшись в проходе с Малюгиным, посторонился. Тот доверительно склонился к самому уху:
— Заварил кашу, как его, из «Зеленой Поляны». Один безграмотный осел всю обедню испортил.
— Будет вам, Владислав Казимирович. Этот осел бессменно председательствует с сорок четвертого.
— Стаж никого не избавляет от ответственности за слова и поступки,— уже строго и отчужденно возразил Владислав Казимирович, пробиваясь к буфету.— Молод ты еще, Поляков.
— Здравствуй, отец,— сказал Егорка.— Давно жду, замерз. А туда,— он кивнул на вестибюль,— не пускают.
Лобов пожал руку сына.
— Здравствуй. Ты что на той неделе не приезжал?
— Так получилось — дела были. Лобов усмехнулся.
— Дела, говоришь?
— Да так...
Егорка почти одного роста с отцом, может быть, чуточку повыше, такой же скуластый, с теми же добрыми серыми глазами, только слегка поярче. «И когда успел вымахать?» — изумился Степан Лобов, впервые по-настоящему понимая, что у сына действительно могут быть свои дела, о которых он не хотел говорить и которые помешали ему приехать на той неделе домой. «Восемнадцатый парню,— подумал он,— чего доброго, женится — не узнаешь».
— Обедать куда пойдем? — спросил он.— Там поговорим, в самом деле морозно.
— Двадцать девять с утра. Есть одна столовка тут, недалеко, может, туда? Как мать? — спросил Егорка.
— Ничего. Харчей тебе привез, ты к вечерку подойди к дяде Терентию, заберешь.
— Приду.
— Приходи, вечер-то свободный?
— Что ты, отец,— недовольно сказал Егорка,— я глупостями не занимаюсь. В прошлое воскресенье у нас воскресник был.
Сын обиделся. Лобов почувствовал это и, усмехнувшись, сказал:
— Ты не дуйся. Все законно — о глупостях я не думал, зря говоришь. В твои годы я тоже за девками бегал.
Егорка засмеялся, не выдержал.
— Да нет, я честно. Ну, что... Правда, есть одна...
— Ничего?
— Ничего, вроде красивая.
— Красивая... Вот это зря, Егор. Ты мне поверь. Красивые — ветреный народ. А звать-то как? — с неожиданной для себя затаенной ревностью спросил Лобов.
— Валей. Пошли, отец, очередь соберется. Мне к трем в техникум поспеть надо.
Мимо них, громко разговаривая и споря, проходили участники совещания.
Лобова окликнул Чернояров и сказал:
— Тебя, Степан, Дербачев просил зайти вечером. Через нашего первого передал. Здорово, Егор!
— Здравствуйте, Василь Васильевич.
— Как, учишься?
— Учусь.
— Смотри в колхоз вертайся. Разыщем, на веревке притащим, как заблудшего телка. Ну ладно, не буду мешать. Не забудь к Дербачеву, Степан.
— Не забуду.
— Ты чего, отец, не в духе сегодня? Интересное совещание?
— Ругаемся. Выступал сейчас. Легче десять возов дров нарубить.
— Жалко, послушать нельзя. Я бы, наверно, не смог — народу-то сколько.
— Поживешь — привыкнешь, дело такое,— ответил Степан, выковыривая из пачки папиросу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Лобов хотел сказать что-то еще, махнул рукой и стал спускаться со сцены, тяжело стуча сапогами. Огромный зал молчал, и только слышался стук подков. Дербачев захлопал первый, а в зале, в разных концах его, послышались жиденькие хлопки. Юлия Сергеевна тоже хлопала, она сразу оценила находчивость Дербачева. Еще немного тишины — и произошел бы срыв. Дербачев лишний раз почувствовал бы свою неправоту. Она и хотела и не хотела этого.
Она ведь тоже до некоторой степени отвечала за ход совещания.
Как только Лобов сел на свое место, к его уху потянулся незнакомый сосед.
— Намудрил ты, братишка,— сказал он веселым шепотком.— Я уж думал, пьян в стельку.
— А что намудрил? — вполголоса со злостью отозвался Лобов.
— Что... Такие вопросы разве нам решать? Я видел,-— он кивнул на сцену,— как на тебя глядели. Попомни мое слово, за здорово живешь не пройдет.
— Ладно, не пугай. У нас лейтенант говорил: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Хоть завтра с председателей готов, надоело со связанными руками работать.
Сосед осмотрел Лобова, сострил:
— У тебя-то и рука одна — связывать нечего. Выступил новый оратор — секретарь райкома. Во френче, подтянутый, энергичный, он говорил о том, что нет плохих колхозов, а есть плохие председатели, и все зависит, конечно, от руководства. Он помедлил и обрушился на Степана Лобова за панику, удивлялся, как человек с такими настроениями вообще может быть председателем.
— К счастью,— сказал он,— у нас таких единицы. Наступит время — совсем исчезнут. Хоть у Лобова и есть свои плюсы, а психологию надо ему пересмотреть. Чувствую и предвижу всей своей партийной совестью. Не всякое сотрясение воздуха рождает истину — надо помнить...
Дербачев недовольно морщился, делал резкие отметки в блокноте. Ведь совещание обещало быть совсем другим.Итак, один Лобов. Со сколькими людьми говорил Дербачев перед совещанием, стараясь докопаться до сердцевины и вытащить самое нутро наружу. Многие, каза-
лось, оттаивали, начинали говорить по-человечески, начинали мыслить. А здесь, в этом зале, сказать правду решился один Лобов. И тут дело не в заданности установки сверху,— рука Борисовой ясно чувствуется в ходе совещания, она много ездила последнее время по области, старый работник, всех знает. Черт дернул привлечь ее к этому делу! Что, без нее бы не справился? Доверился, болван, мало тебя били. Хотелось союзника? Как она легко заявила о своей оппозиции. Со смешком. Момент выбран отменно — удар в пах. Предала и еще предаст со своими очаровательными ямочками. А сидит сейчас и вместе со всеми хлопает Лобову. Совещание должно было пойти совсем иным путем, деловым, без говорильни, без трескучих фраз.
Дербачев сморщился от нового взрыва аплодисментов, наклонил тяжелую голову и глядел на свои стиснутые кулаки. Вспомнил свои поездки по области и колхозные собрания, похожие одно на другое, в холодных, стылых, прокуренных помещениях, с молчаливыми, привычно голосующими людьми в платках, полушубках, тулупах, и недоверчивые глаза председателей во время бесед один на один, темные, неподвижные, корявые ладони, неожиданный острый взгляд исподлобья, когда заденешь за живое. Расспросы, расспросы без конца и сбивчивый, путаный поток слов, как будто прорвало плотину. Неужели все впустую? Сначала ведь шло хорошо, и Борисову удалось в чем-то поколебать, заронить в ее самонадеянную голову зерно сомнения — ведь не мальчишка он, в конце концов, чтобы распустить романтические слюни. Крен произошел в последний момент, он его прохлопал, заваленный по горло текучкой дел.
Дербачев почувствовал сбоку чей-то упорный взгляд и поднял голову.Горизов был в штатском и дружески постучал ногтем по запястью: затянули прения, а? Глаза у него темные и беспокойные.
Зазвонил колокольчик председательствующего, объявили перерыв. Дмитрий, столкнувшись в проходе с Малюгиным, посторонился. Тот доверительно склонился к самому уху:
— Заварил кашу, как его, из «Зеленой Поляны». Один безграмотный осел всю обедню испортил.
— Будет вам, Владислав Казимирович. Этот осел бессменно председательствует с сорок четвертого.
— Стаж никого не избавляет от ответственности за слова и поступки,— уже строго и отчужденно возразил Владислав Казимирович, пробиваясь к буфету.— Молод ты еще, Поляков.
— Здравствуй, отец,— сказал Егорка.— Давно жду, замерз. А туда,— он кивнул на вестибюль,— не пускают.
Лобов пожал руку сына.
— Здравствуй. Ты что на той неделе не приезжал?
— Так получилось — дела были. Лобов усмехнулся.
— Дела, говоришь?
— Да так...
Егорка почти одного роста с отцом, может быть, чуточку повыше, такой же скуластый, с теми же добрыми серыми глазами, только слегка поярче. «И когда успел вымахать?» — изумился Степан Лобов, впервые по-настоящему понимая, что у сына действительно могут быть свои дела, о которых он не хотел говорить и которые помешали ему приехать на той неделе домой. «Восемнадцатый парню,— подумал он,— чего доброго, женится — не узнаешь».
— Обедать куда пойдем? — спросил он.— Там поговорим, в самом деле морозно.
— Двадцать девять с утра. Есть одна столовка тут, недалеко, может, туда? Как мать? — спросил Егорка.
— Ничего. Харчей тебе привез, ты к вечерку подойди к дяде Терентию, заберешь.
— Приду.
— Приходи, вечер-то свободный?
— Что ты, отец,— недовольно сказал Егорка,— я глупостями не занимаюсь. В прошлое воскресенье у нас воскресник был.
Сын обиделся. Лобов почувствовал это и, усмехнувшись, сказал:
— Ты не дуйся. Все законно — о глупостях я не думал, зря говоришь. В твои годы я тоже за девками бегал.
Егорка засмеялся, не выдержал.
— Да нет, я честно. Ну, что... Правда, есть одна...
— Ничего?
— Ничего, вроде красивая.
— Красивая... Вот это зря, Егор. Ты мне поверь. Красивые — ветреный народ. А звать-то как? — с неожиданной для себя затаенной ревностью спросил Лобов.
— Валей. Пошли, отец, очередь соберется. Мне к трем в техникум поспеть надо.
Мимо них, громко разговаривая и споря, проходили участники совещания.
Лобова окликнул Чернояров и сказал:
— Тебя, Степан, Дербачев просил зайти вечером. Через нашего первого передал. Здорово, Егор!
— Здравствуйте, Василь Васильевич.
— Как, учишься?
— Учусь.
— Смотри в колхоз вертайся. Разыщем, на веревке притащим, как заблудшего телка. Ну ладно, не буду мешать. Не забудь к Дербачеву, Степан.
— Не забуду.
— Ты чего, отец, не в духе сегодня? Интересное совещание?
— Ругаемся. Выступал сейчас. Легче десять возов дров нарубить.
— Жалко, послушать нельзя. Я бы, наверно, не смог — народу-то сколько.
— Поживешь — привыкнешь, дело такое,— ответил Степан, выковыривая из пачки папиросу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142