— Мама, а Димку приняли,— сказала она, разбирая постель.
— Куда?
— В эту... военную школу. Сколько он добивался — только происхождение его и выручило.
— В какую школу? — опять, ни во что не вдумываясь, спросила Зоя Константиновна.
— Училище... Не знаю, он даже мне не сказал. Трехгодичное.— Юля, смешно выпятив губы, прошептала:— Секретно, мама. Мама... ты что?
Юля бросила стелить постель, подошла, опустилась на колени:
— Что случилось, мама? Ну, не молчи, что?
— Позавчера арестовали Геннадия Александровича,— сказала Зоя Константиновна.
— Дядю Гену?
Зоя Константиновна заплакала.
— Ты узнавала?
— Да... Многих арестовали. Его обвинили... вроде утвердил вредительский план работ в среднем течении Острицы... Ничего не понимаю. Говорят, воды в Острице не будет, вредительство.
Дочь, вероятно, хотела утешить, успокоить.
— Сейчас никому нельзя верить, кругом враги,— сказала она, и Зоя Константиновна, побледнев, встала:
— Что ты говоришь! Я тебе никогда, слышишь, никогда этого не прощу!
— Мама!
— Замолчи! Я не хочу с тобой разговаривать! Как вы будете жить, никому не веря?
— Мама, тише!
— Никогда, никогда!
Это был страшный тридцать седьмой год, он ушел, а сейчас, почти через двадцать лет, Зоя Константиновна опять разволновалась. С годами все стерлось, да и какая мать не простит?
Зоя Константиновна прислушивается: наверное, за ночь много снегу набьет, утром Карповна будет расчищать дорожки в саду.
Перед отъездом в Москву Юлия Сергеевна долго сидела у матери. Хотелось отдохнуть, собраться с мыслями, уйти хоть на время от деловых разговоров. Карповна принесла чай, Юлия Сергеевна любила крепкий, до черноты. Разговаривали очень тихо и мало, Юлия Сергеевна с нежностью глядела на седые, гладко причесанные волосы матери, слушала ее рассуждения о Толстом.
«Повторяться начинает мама»,— подумала она с неожиданно острой жалостью.
— Мама, сделать тебе бутерброд с икрой? Икра и сыр, хочешь?
— Юленька, право же, у тебя все больше развиваются мужские замашки. Помилуй: сыр с икрой...
Зоя Константиновна пожимает сухонькими плечами, смеется. Улыбается и Юлия Сергеевна. Им сейчас хорошо вдвоем, редко бывают вот такие моменты единения, когда больше никого и ничего не надо.
— Мама,— говорит Юлия Сергеевна, устраиваясь удобнее.— Я давно хотела... Расскажи мне об отце.
Рука у Зои Константиновны на мгновение замирает над столом — хотела взять сухарик из вазы. Юлия Сергеевна встречает ее взгляд: взгляд человека, прожившего большую и трудную жизнь.
— Ты мне так мало о нем рассказывала...
Зоя Константиновна сидит, опустив руки на колени, по привычке прямая и строгая. Такого вопроса она не ждала. Наверно, в самом деле очень трудно дочери. Зоя Константиновна вспоминает двадцать второй год, себя, его, Сережу Борисова, двухлетнюю, забавную толстушку Юленьку; на хлеб и молоко ей приходилось менять последние вещи, особенно после смерти Сережи. Даже его любимые книги пришлось продать.
— Мама...
— Ты очень похожа на отца,— говорит Зоя Константиновна.— Очень... В народе говорят: если дочь похожа на отца, она должна быть счастливой...
Юлия Сергеевна молчит.
— Тяжело мне, Юленька, вспоминать. Если бы Сережа тогда не согласился, не поехал... Все бы в жизни по-другому
могло сложиться. Нет, я сейчас не могу его винить: никто из нас не выбирал. Все мы горели — нести знания в народ, что может быть выше? Он, не раздумывая, согласился. Сейчас Саловский район, а тогда уезд — самый темный и нищий. Школу было труднее организовать, чем сейчас, верно, построить большой завод. Тиф по всей губернии, привезли его при смерти... Двадцать восемь лет, Юленька, твоему отцу было.
— Мама... Ты все обо мне говоришь... А сама, разве ты никого потом не встречала... Прости, я не то хотела... Скажи, ты очень любила дядю Гену?
Зоя Константиновна сидит все так же спокойно и прямо.
— Зачем тебе это, Юленька? Любила, не любила... Он был хорошим другом, для тебя много сделал.
— Мама...
— Ты сегодня не в себе, Юленька. В трудное время пришлось нам жить. Ты не волнуйся за меня, поверь, все перегорело. Я тебе хочу сказать: мертвым тоже нужна правда, Юленька. Я ничего не знаю и сейчас не знаю... Подожди, почему ты об этом вспомнила?
Юлия Сергеевна опустила глаза. «Скажу,— подумала она.— Скажу потом, приеду и скажу, этого нельзя не сказать...»
— Мне трудно сейчас, мама...
Зоя Константиновна встала, подошла к ней.
— Я понимаю. Только ты никогда меня не слушала. Большие дороги требуют от человека гораздо больше, чем обычно. Ты когда едешь?
— Завтра, мама. В три пятнадцать.
Юлия Сергеевна отодвинула от себя чашку. Ей о многом хотелось сейчас рассказать матери, хотя бы просто по-женски пожаловаться. Разве она виновата в своем одиночестве? Это просто какой-то рок. Тогда, с Дмитрием... А Дербачев? А Славка Коломийцев? Ей всегда что-нибудь мешало, и сейчас она даже вспоминать боится. Все одно к одному. А вдруг в ней действительно есть что-то такое, что всех отталкивает?
Юлия Сергеевна встала:
— Я пойду, мама, посмотреть кое-что надо.
Февраль — предвесенний месяц.
«Внимание! Внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза!»
День первый.
«Отчетный доклад ЦК КПСС XX съезду партии».
Да, да, да... Осторецк большой город, но есть больше, например город Москва.
День второй.
«Внимание! Внимание! Говорят все радиостанции Советского Союза! На утреннем заседании выступили товарищи...»
Прения, прения... Затем закрытое заседание...
Да, все это зрело, зрело... Но она никогда не думала, что будет столь беспощадно, что выявится так много темного, почти необъяснимого. Во что же теперь можно верить?
«Говорит Москва!»
Дочь, похожая на отца, будет счастливой... Мама, милая, ты не знаешь, что такое быть несчастливой.
Взгляды, лица, улицы...
Спокойно, спокойно. Все можно и нужно пережить. Что ей останется, если отбросить работу? Только зубы стиснуть. Она должна выдержать, она не имеет права — некуда отступать. Это последний и самый страшный предел.
Она должна выдержать.
«Внимание! Внимание!»
Возможно, она собиралась под землей, капля за каплей и век за веком. Тысячелетия уходят, как годы и как минуты, а капли, сливаясь в море, оставались, приобретая новый вкус и запах.
Все меняется, все меняется... Капли тоже меняются, и теперь, вырываясь из-под земли мутным потоком, вода тоже менялась. Капли и годы, капли и годы... Что? Что она хотела сказать? Да ничего. Просто подземная вода в самом деле хороша, прогоняет усталость, и тело становится легким, не чувствуется, и просто не замечаешь, как проносятся годы.
Капля медленно сползала по запотевшему стакану. Перед Юлией Сергеевной стояла бутылка минеральной воды «Дремушинская». Ее назвали так по месту, где она вырвалась на поверхность земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142