— Дербачев наморщил лоб.— Не припомнится, хоть убей.
Поляков ничего не ответил, только взглянул умно и понимающе, как старший. Дербачев почувствовал: перед ним человек совсем не такой, каким он его представлял. Интересно, что с ним произошло?
Дербачев закурил и придвинул пачку «Казбека» Дмитрию.
— Не курю, Николай Гаврилович...
— Совсем?
— Когда-то курил. А сейчас отвык. Попробовал раз — горько, лучше не надо.
— Мне не удается, тоже пробовал бросить. Высчитал по минутам. Ровно на восемь с половиной часов хватило. На что-нибудь разозлишься—сразу в рот тянешь. Тридцатилетняя привычка. Ну ладно. Расскажите лучше о себе.
— Не умею, Николай Гаврилович. Что рассказывать... Живу, работаю. Учусь понемногу.
— Точно и коротко,— засмеялся Дербачев.— Как у вас со свеклоуборочным?
— Движется. Со скрипом, правда, движется. Наша группа по ходовой части. Чертим, высчитываем. Интересное, конечно, дело. Думаю, получится. Капица — талантливый человек. Кстати, я и по этому делу тоже. Надо Капице помочь, Николай Гаврилович. Инженер с тридцатилетним стажем, конструктор блестящий. В оборонной промышленности много лет работал. А за себя Яков Клавдиевич постоять не может. Семья семь человек, четверо ребятишек, живут в одной комнате. Друг на друге сидят, я как-то заходил, и на деле отражается, никуда негоже. Вечно не высыпается. Дельный ведь человек, нужен заводу.
— А что Селиванов?
— Да что! Нету, говорит. Может, в самом деле нет... Дербачев быстро черкнул у себя в блокноте и спросил:
— Как отдохнули? То-то небось сейчас красота в деревне... Ходи, дыши, ничего не мешает. Вспомню порой молодость, вечерки — хорошо, черт возьми! Любите деревню?
Дербачев говорил искренне, так можно говорить с хорошо знакомым, близким человеком. Вспоминал войну, расспрашивал о Германии, опять возвращался к новой машине, к деревне. Он, кажется, совсем забыл о словах Дмитрия в самом начале, что пришел он по личному делу. Дмитрий вспомнил: «Ты кандидат партии?» Дербачев —
проще и человеческому разговору рад. Не зря его Лобов нахваливал.
— Деревня? Что же — деревня!—сказал он неожиданно.— Деревни-то настоящей, в старом понятии не существует, крестьянин тоже исчезает.
Он увидел мгновенно насторожившиеся глаза Дер-бачева, удивленный прищур, плотно сжатые, большие мужицкие губы. «Надо вести себя осмотрительней»,— подумал Дмитрий.
Дербачев подождал, а потом спросил:
— Вы говорите о перерождении крестьянства?
— Не знаю. Во всяком случае, что-то в этом роде происходит. Многие замечают. Слышал и в колхозе разговоры. Так считает и Лобов — председатель. Вы его знаете.
— Толковый мужик.
— Как мужик он, на мой взгляд, прав. С другой стороны, его правда — правда прошлого. Вот вы, секретарь обкома, как вы считаете? Класс крестьянства исчезает, не остановишь. По-моему, факт начинает принимать силу закона. Скорее всего, тут не беда, как думает Лобов, а закономерность.
— Любопытно. Вы можете пояснить свою мысль?
— Конечно. Вот мой дед, по матери дядька,— пояснил Дмитрий.— Он всю беду видит в начальстве: начальников, мол, стало больше, чем колхозников. Потом — Лобов. Тот говорит о другом, суть сводится к тому же. В колхозе не осталось людей. Люди уходят в город. Работать некому.
— С чем вы спорите? Действительно ведь колхозы обезлюдели.
— Николай Гаврилович, в колхозах людей больше, чем нужно! О какой производительности труда можно говорить? Колхозам нужен отток людей и приток машин. Взять ту же «Зеленую Поляну». Давайте посчитаем...
Дмитрий вместе с креслом придвинулся к столу — кресло скрипнуло.
Дербачев положил перед ним лист бумаги.
У Дмитрия стремительный косой почерк. Карандаш в больших, сильных пальцах похрустывал, цифры наскакивали друг на друга.
— Гм,— недоверчиво сказал Дербачев, вдумываясь.— Рассудил. А возможности государства? — И, переходя на «ты», быстро добавил:—Тебе вынь и положь, проще простого. Так каждый дурак сумеет. А где взять?
— Тогда о чем говорить, Николай Гаврилович? Это экономическая необходимость. В сельском хозяйстве нужна революция. Колхозник не прежний мужик. Знаете, лапти, обряды, паневы. С него и спрос современный.
Техника, машины. Колхозник должен стать механизатором широкого профиля — трактористом, механиком, комбайнером. Иначе — чепуха, тупик. Нужно промышленное сельское хозяйство.
Дербачев ожесточенно потер переносицу, посмеиваясь про себя: «Давай, давай. Толкай речь. Агитируй меня за советскую власть».
— У нас немало намудрили, черт-те что намудрили, напутали! Главного не увидели — вот беда. Денежная, товарная система налицо, заинтересованность побоку. Этот процесс идет, его повернуть нельзя. Остается один выход, по-моему: скорее идти вперед. Слить крестьянина с рабочим, приравнять к индустриальному рабочему. И долой всякие побасенки. Ахают, охают о патриархальном мужике, о лаптях и паневах. Что за чушь? Слышал я как-то, читал. Наше спасение—в скорейшей индустриализации сельского хозяйства.— Дмитрий смял листок бумаги, сунул в карман.— Простите, Николай Гаврилович, собственно, не за тем пришел.
— Ладно, Дмитрий Романович, извиняться не стоит. Получился разговор такой — хорошо.— Он откровенно разглядывал собеседника.— Давно сельским хозяйством интересуешься?
— Я ведь родом из Зеленой Поляны. Мужицкого корня по матери. Читаю помаленьку, стараюсь быть в курсе. По роду профессии приходится думать о деревне. Что-то у нас не до конца продумано. Клепаем по раз утвержденному стандарту, и точка! Ни тебе ни вправо, ни влево от ГОСТа. Это аналогия. Чтобы поразмыслить да к местным почвам приспособить или что-то в этом роде — шалишь! Прожектер! Знай свой шесток. До сих пор никак не могу согласовать тему дипломной работы с шефом. «Сельхозмашины и повышение производительности труда». Иронизирует. «Поуже, говорит, возьми, поконкретнее, понадежнее». И с деревней так же. Ну где, скажите, записано, чтобы мужик без хлеба сидел? Простите, задержал я вас.
— Ничего. Вечер свободный? Едем ко мне. Перекусим. Самое время. Водки не обещаю, а чай будет. У меня тетя Глаша строгая. Там и договорим. Едем?
Не ожидая согласия, он нажал кнопку звонка. Ноготь на указательном пальце у него был искривлен и темнее остальных.
— Машину, Варвара Семеновна. Кончайте на сегодня. Вот отправьте, и все.
— Хорошо, Николай Гаврилович,— кивнула секретарша, забирая пакет, и через несколько минут Дмитрий сидел в машине рядом с Дербачевым, а еще через четверть
часа рассматривал просторную столовую в его квартире, тетю Глашу, принесшую дымящийся борщ, горячие тонкие, как папиросная бумага, блины, желтоватую сметану и кофе в затейливом фаянсовом кофейнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Поляков ничего не ответил, только взглянул умно и понимающе, как старший. Дербачев почувствовал: перед ним человек совсем не такой, каким он его представлял. Интересно, что с ним произошло?
Дербачев закурил и придвинул пачку «Казбека» Дмитрию.
— Не курю, Николай Гаврилович...
— Совсем?
— Когда-то курил. А сейчас отвык. Попробовал раз — горько, лучше не надо.
— Мне не удается, тоже пробовал бросить. Высчитал по минутам. Ровно на восемь с половиной часов хватило. На что-нибудь разозлишься—сразу в рот тянешь. Тридцатилетняя привычка. Ну ладно. Расскажите лучше о себе.
— Не умею, Николай Гаврилович. Что рассказывать... Живу, работаю. Учусь понемногу.
— Точно и коротко,— засмеялся Дербачев.— Как у вас со свеклоуборочным?
— Движется. Со скрипом, правда, движется. Наша группа по ходовой части. Чертим, высчитываем. Интересное, конечно, дело. Думаю, получится. Капица — талантливый человек. Кстати, я и по этому делу тоже. Надо Капице помочь, Николай Гаврилович. Инженер с тридцатилетним стажем, конструктор блестящий. В оборонной промышленности много лет работал. А за себя Яков Клавдиевич постоять не может. Семья семь человек, четверо ребятишек, живут в одной комнате. Друг на друге сидят, я как-то заходил, и на деле отражается, никуда негоже. Вечно не высыпается. Дельный ведь человек, нужен заводу.
— А что Селиванов?
— Да что! Нету, говорит. Может, в самом деле нет... Дербачев быстро черкнул у себя в блокноте и спросил:
— Как отдохнули? То-то небось сейчас красота в деревне... Ходи, дыши, ничего не мешает. Вспомню порой молодость, вечерки — хорошо, черт возьми! Любите деревню?
Дербачев говорил искренне, так можно говорить с хорошо знакомым, близким человеком. Вспоминал войну, расспрашивал о Германии, опять возвращался к новой машине, к деревне. Он, кажется, совсем забыл о словах Дмитрия в самом начале, что пришел он по личному делу. Дмитрий вспомнил: «Ты кандидат партии?» Дербачев —
проще и человеческому разговору рад. Не зря его Лобов нахваливал.
— Деревня? Что же — деревня!—сказал он неожиданно.— Деревни-то настоящей, в старом понятии не существует, крестьянин тоже исчезает.
Он увидел мгновенно насторожившиеся глаза Дер-бачева, удивленный прищур, плотно сжатые, большие мужицкие губы. «Надо вести себя осмотрительней»,— подумал Дмитрий.
Дербачев подождал, а потом спросил:
— Вы говорите о перерождении крестьянства?
— Не знаю. Во всяком случае, что-то в этом роде происходит. Многие замечают. Слышал и в колхозе разговоры. Так считает и Лобов — председатель. Вы его знаете.
— Толковый мужик.
— Как мужик он, на мой взгляд, прав. С другой стороны, его правда — правда прошлого. Вот вы, секретарь обкома, как вы считаете? Класс крестьянства исчезает, не остановишь. По-моему, факт начинает принимать силу закона. Скорее всего, тут не беда, как думает Лобов, а закономерность.
— Любопытно. Вы можете пояснить свою мысль?
— Конечно. Вот мой дед, по матери дядька,— пояснил Дмитрий.— Он всю беду видит в начальстве: начальников, мол, стало больше, чем колхозников. Потом — Лобов. Тот говорит о другом, суть сводится к тому же. В колхозе не осталось людей. Люди уходят в город. Работать некому.
— С чем вы спорите? Действительно ведь колхозы обезлюдели.
— Николай Гаврилович, в колхозах людей больше, чем нужно! О какой производительности труда можно говорить? Колхозам нужен отток людей и приток машин. Взять ту же «Зеленую Поляну». Давайте посчитаем...
Дмитрий вместе с креслом придвинулся к столу — кресло скрипнуло.
Дербачев положил перед ним лист бумаги.
У Дмитрия стремительный косой почерк. Карандаш в больших, сильных пальцах похрустывал, цифры наскакивали друг на друга.
— Гм,— недоверчиво сказал Дербачев, вдумываясь.— Рассудил. А возможности государства? — И, переходя на «ты», быстро добавил:—Тебе вынь и положь, проще простого. Так каждый дурак сумеет. А где взять?
— Тогда о чем говорить, Николай Гаврилович? Это экономическая необходимость. В сельском хозяйстве нужна революция. Колхозник не прежний мужик. Знаете, лапти, обряды, паневы. С него и спрос современный.
Техника, машины. Колхозник должен стать механизатором широкого профиля — трактористом, механиком, комбайнером. Иначе — чепуха, тупик. Нужно промышленное сельское хозяйство.
Дербачев ожесточенно потер переносицу, посмеиваясь про себя: «Давай, давай. Толкай речь. Агитируй меня за советскую власть».
— У нас немало намудрили, черт-те что намудрили, напутали! Главного не увидели — вот беда. Денежная, товарная система налицо, заинтересованность побоку. Этот процесс идет, его повернуть нельзя. Остается один выход, по-моему: скорее идти вперед. Слить крестьянина с рабочим, приравнять к индустриальному рабочему. И долой всякие побасенки. Ахают, охают о патриархальном мужике, о лаптях и паневах. Что за чушь? Слышал я как-то, читал. Наше спасение—в скорейшей индустриализации сельского хозяйства.— Дмитрий смял листок бумаги, сунул в карман.— Простите, Николай Гаврилович, собственно, не за тем пришел.
— Ладно, Дмитрий Романович, извиняться не стоит. Получился разговор такой — хорошо.— Он откровенно разглядывал собеседника.— Давно сельским хозяйством интересуешься?
— Я ведь родом из Зеленой Поляны. Мужицкого корня по матери. Читаю помаленьку, стараюсь быть в курсе. По роду профессии приходится думать о деревне. Что-то у нас не до конца продумано. Клепаем по раз утвержденному стандарту, и точка! Ни тебе ни вправо, ни влево от ГОСТа. Это аналогия. Чтобы поразмыслить да к местным почвам приспособить или что-то в этом роде — шалишь! Прожектер! Знай свой шесток. До сих пор никак не могу согласовать тему дипломной работы с шефом. «Сельхозмашины и повышение производительности труда». Иронизирует. «Поуже, говорит, возьми, поконкретнее, понадежнее». И с деревней так же. Ну где, скажите, записано, чтобы мужик без хлеба сидел? Простите, задержал я вас.
— Ничего. Вечер свободный? Едем ко мне. Перекусим. Самое время. Водки не обещаю, а чай будет. У меня тетя Глаша строгая. Там и договорим. Едем?
Не ожидая согласия, он нажал кнопку звонка. Ноготь на указательном пальце у него был искривлен и темнее остальных.
— Машину, Варвара Семеновна. Кончайте на сегодня. Вот отправьте, и все.
— Хорошо, Николай Гаврилович,— кивнула секретарша, забирая пакет, и через несколько минут Дмитрий сидел в машине рядом с Дербачевым, а еще через четверть
часа рассматривал просторную столовую в его квартире, тетю Глашу, принесшую дымящийся борщ, горячие тонкие, как папиросная бумага, блины, желтоватую сметану и кофе в затейливом фаянсовом кофейнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142