Он увидел, какой трудный и большой путь позади, особенно последние десять лет.
Что они принесли ему — десять лет?Он недоволен последними годами своей жизни, сейчас он видел все последние годы, все десять, сложных, огромных, запутанных, и себя видел — где-то на отшибе, в стороне, он жил узко, сознательно узко, он берег себя и намеренно отодвигал все, что могло помешать покою. Машина — не в счет, он ведь не участвовал в борьбе, боролись Капица, Дерба-чев, он же был просто исполнителем. А люди, оказывается, работали и боролись, вон оно как вскрылось... А может, он больше прав, чем виноват. Разве не нашел он Катю, стариков Дротовых, много других хороших людей, разве прошли десять последних лет бесследно? Конечно, нет. Ведь приняли его за что-то в партию, и работал он честно, на совесть, сколь-
ко раз оказывался на Доске почета. А Катя, как она каждый раз радовалась. Все-таки нужно сейчас понять и ее. Немало ей пришлось повидать, и теперь все непривычное встречается с опаской.
Осмелевшие было мыши опять бросились в разные стороны от его движения, раскатились в щели юркими серыми шариками. И Дмитрий опять вспомнил Борисову и разговор с ней. Он представлял себе ее работу, ее состояние и все больше хмурился. Она была далека и так незнакома теперь, что он не мог остановиться на чем-то определенном. Он ее просто не знал и мог легко ошибаться.
Егор Лобов указал на широкую постель:
— О чем говорить, Дмитрий Романович. Только придется со мной в одной комнате, в другой мать ложится. Пожалуйста, хоть неделю, хоть месяц.
— Дней пять, Егор, не больше.— Поляков стряхнул с пальто паутину, разделся.
— Вон вешалка, Дмитрий Романович.
— Спасибо.
— Сейчас мать вернется, даст перекусить. Сало есть, яйца. Здесь у нас проще. Можно и поллитровочку, я как раз захватил по дороге.
— Не надо, успеем, Егор. Я не очень голоден, вот только мороз прохватил.
— В таком случае поллитровочка непременно нужна — мигом согреетесь. Я сам только ввалился. В баню вот сбегал. Линию тянем от ГЭС. Целый месяц, сейчас другая бригада сменила.
— Ну, как работается?
— Наше дело известное. Ямы долбили, провод тянем. Даже подвешивал как-то. Один монтажник показывал.
Потирая руки, Поляков на ходу повернулся:
— Пьешь, Егор?
Егор поморгал белесыми ресницами, шумно вздохнул.
— У нас тут один мужичок есть, Петрович, сосед.
— Знаю.
— Вот он часто говорит: не пьет один столб и то в дождь сыреет.— Егор засмеялся, подумал и добавил решительно:— А что, иногда приходится. Даже нужно. Сам редко пью. В армию вот-вот, наверное, весной принесут повестку. Еще и в стройбате придется топать.
— Почему в стройбате? Думаешь, из-за отца? Чепуха. Не мог Степан быть врагом. Подожди, разберутся.
Егор не ответил, отвернувшись к окну, натянул валенки, вышел.
— А может, меня совсем не возьмут,— сказал Егор, по-
являясь с тарелкой крупных соленых огурцов, с караваем хлеба и куском крутого, с желтинкой сала.— Нужно все-таки вам поесть. Мать на ферме, бывает, до темноты.— Мысли Егора перескакивали с одного на другое.— Не возьмут — и не надо, только рад буду. Лучше в техникум подготовлюсь, на второй курс, меня ведь со второго вышибли.
— Про отца ничего не слышно? — помолчав, спросил Поляков.
— Нет. Три года — как отрезало. Ни одной строчки. Скорее всего, пропал батя. А теперь разбирайся: культ не культ, виноват или прав. Поди доказывай. Здоровье у него неважнецкое было. Ну, садитесь, Дмитрий Романович.— Он опять вышел и вернулся с бутылкой водки, невесело и насмешливо улыбнулся.— Садитесь. Знаете, традиция, неловко гостя встречать и ничего на стол не поставить. Мы понемногу.
— А мать как? — спросил Поляков, не трогаясь с места.
— Что мать... Работает. Оба работаем. Она на ферме — дояркой, я по наряду — куда пошлют. Постарела она, правда, сильно, сами увидите. Садитесь.
Поляков взял стакан, сразу запотевший по краям от холодной, с мороза, водки, осторожно пододвинул его к себе, и Егор сказал:
— Ну, за ваше здоровье.
— Спасибо, Егор. Давай за твоего отца выпьем. Я недавно еще написал в ЦК, лично Дербачеву.
— Я тоже писал, сразу после съезда. Дела такие. Ну ладно, здоровье никогда не помешает.
Егор пил легко, как воду, крупными редкими глотками, прищурив глаза, и было приятно на него смотреть — чуть сутуловатый в плечах, с молодым и гибким, уже мужским телом и полудетским лицом, он чем-то напоминал годовалого бычка.
В нем было много отцовской мягкости и ласковости сейчас, и Поляков, откусывая хрустящий крепкий огурец, решил про себя, что парень хороший, только, видать, упрямый и себе на уме.
Почти не закусывая, Егор разлил остаток водки.
— А вы, Дмитрий Романович, по какому делу к нам? Или просто навестить родные места?
— Нет, Егор, не просто. Рекомендуют меня к вам в председатели. Слышал?
— Нет. Вместо Тахинина?
— Говорят так.
— Вот новость. Зачем вам, Дмитрий Романович? На вашем месте ни за какие бы деньги не согласился. Когда-то был колхоз, а сейчас... Хуже не сыщешь... Вы совсем решились?
— Решил, Егор.
— Голубчик! — сердечно сказал Анатолий Ефимович Тахинин, сдергивая с начинающей лысеть головы картуз и протягивая руки.— Милости прошу, ради бога! — заговорил он быстро-быстро, чуть надтреснутым голосом.— Голубчик! Душевно рад! Буду обязан по гроб жизни. Я вам уже обязан — спаситель вы мой. Все, все передам из рук в руки, хоть сейчас, честненько! Пойдемте, я вас покормлю, родной мой.
— Не так скоро,— засмеялся Поляков.— Колхоз не завод. Изберут, вот тогда и потолкуем.
— Изберут, Дмитрий Романович, изберут! Захочешь — сей же час изберут. Они меня тут за пустое место считают, хоть сейчас рады избавиться. Когда, вы думаете, собрание?
— Из райкома разве не звонили, Анатолий Ефимович?
— Ах, да... Еще нет. Видать, выпустили из виду...
— Вряд ли, просто дают время ознакомиться с хозяйством. Потом и решить: отказываться ли, браться...
— А что тут решать, Дмитрий Романович? — испугался Тахинин.— Человек вы молодой, с инженерским образованием. Слышал я — свой в этих краях.— Он вопросильно взглянул на Полякова и, оставаясь до конца откровенным, решительно продолжал:— Ну, меня невзлюбили, и сам не знаю — за что. Вот почти три года бьюсь как рыба об лед. В машинах не разбираюсь, тут они меня, мерзавцы, любой вокруг пальца обведет. Идешь, стоит трактор — тракторист с прицепщиком спины жарят. Спрашиваешь, в чем дело, а он, паршивец, сонную свою харю подымет, тычет в гусеницу. Видишь, говорит, трак отвалился? Ну, посмотришь, посмотришь, вроде бы ничего не отвалилось, а сказать не скажешь: стыдно. Вдруг опростоволосишься? Ну, с тем и уходишь. А с вами другое дело, вы разбираетесь. Не так страшен черт, как его малюют. Правда, хозяйство большое, я все на попутных разъезжал, а вам советую газик приобрести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Что они принесли ему — десять лет?Он недоволен последними годами своей жизни, сейчас он видел все последние годы, все десять, сложных, огромных, запутанных, и себя видел — где-то на отшибе, в стороне, он жил узко, сознательно узко, он берег себя и намеренно отодвигал все, что могло помешать покою. Машина — не в счет, он ведь не участвовал в борьбе, боролись Капица, Дерба-чев, он же был просто исполнителем. А люди, оказывается, работали и боролись, вон оно как вскрылось... А может, он больше прав, чем виноват. Разве не нашел он Катю, стариков Дротовых, много других хороших людей, разве прошли десять последних лет бесследно? Конечно, нет. Ведь приняли его за что-то в партию, и работал он честно, на совесть, сколь-
ко раз оказывался на Доске почета. А Катя, как она каждый раз радовалась. Все-таки нужно сейчас понять и ее. Немало ей пришлось повидать, и теперь все непривычное встречается с опаской.
Осмелевшие было мыши опять бросились в разные стороны от его движения, раскатились в щели юркими серыми шариками. И Дмитрий опять вспомнил Борисову и разговор с ней. Он представлял себе ее работу, ее состояние и все больше хмурился. Она была далека и так незнакома теперь, что он не мог остановиться на чем-то определенном. Он ее просто не знал и мог легко ошибаться.
Егор Лобов указал на широкую постель:
— О чем говорить, Дмитрий Романович. Только придется со мной в одной комнате, в другой мать ложится. Пожалуйста, хоть неделю, хоть месяц.
— Дней пять, Егор, не больше.— Поляков стряхнул с пальто паутину, разделся.
— Вон вешалка, Дмитрий Романович.
— Спасибо.
— Сейчас мать вернется, даст перекусить. Сало есть, яйца. Здесь у нас проще. Можно и поллитровочку, я как раз захватил по дороге.
— Не надо, успеем, Егор. Я не очень голоден, вот только мороз прохватил.
— В таком случае поллитровочка непременно нужна — мигом согреетесь. Я сам только ввалился. В баню вот сбегал. Линию тянем от ГЭС. Целый месяц, сейчас другая бригада сменила.
— Ну, как работается?
— Наше дело известное. Ямы долбили, провод тянем. Даже подвешивал как-то. Один монтажник показывал.
Потирая руки, Поляков на ходу повернулся:
— Пьешь, Егор?
Егор поморгал белесыми ресницами, шумно вздохнул.
— У нас тут один мужичок есть, Петрович, сосед.
— Знаю.
— Вот он часто говорит: не пьет один столб и то в дождь сыреет.— Егор засмеялся, подумал и добавил решительно:— А что, иногда приходится. Даже нужно. Сам редко пью. В армию вот-вот, наверное, весной принесут повестку. Еще и в стройбате придется топать.
— Почему в стройбате? Думаешь, из-за отца? Чепуха. Не мог Степан быть врагом. Подожди, разберутся.
Егор не ответил, отвернувшись к окну, натянул валенки, вышел.
— А может, меня совсем не возьмут,— сказал Егор, по-
являясь с тарелкой крупных соленых огурцов, с караваем хлеба и куском крутого, с желтинкой сала.— Нужно все-таки вам поесть. Мать на ферме, бывает, до темноты.— Мысли Егора перескакивали с одного на другое.— Не возьмут — и не надо, только рад буду. Лучше в техникум подготовлюсь, на второй курс, меня ведь со второго вышибли.
— Про отца ничего не слышно? — помолчав, спросил Поляков.
— Нет. Три года — как отрезало. Ни одной строчки. Скорее всего, пропал батя. А теперь разбирайся: культ не культ, виноват или прав. Поди доказывай. Здоровье у него неважнецкое было. Ну, садитесь, Дмитрий Романович.— Он опять вышел и вернулся с бутылкой водки, невесело и насмешливо улыбнулся.— Садитесь. Знаете, традиция, неловко гостя встречать и ничего на стол не поставить. Мы понемногу.
— А мать как? — спросил Поляков, не трогаясь с места.
— Что мать... Работает. Оба работаем. Она на ферме — дояркой, я по наряду — куда пошлют. Постарела она, правда, сильно, сами увидите. Садитесь.
Поляков взял стакан, сразу запотевший по краям от холодной, с мороза, водки, осторожно пододвинул его к себе, и Егор сказал:
— Ну, за ваше здоровье.
— Спасибо, Егор. Давай за твоего отца выпьем. Я недавно еще написал в ЦК, лично Дербачеву.
— Я тоже писал, сразу после съезда. Дела такие. Ну ладно, здоровье никогда не помешает.
Егор пил легко, как воду, крупными редкими глотками, прищурив глаза, и было приятно на него смотреть — чуть сутуловатый в плечах, с молодым и гибким, уже мужским телом и полудетским лицом, он чем-то напоминал годовалого бычка.
В нем было много отцовской мягкости и ласковости сейчас, и Поляков, откусывая хрустящий крепкий огурец, решил про себя, что парень хороший, только, видать, упрямый и себе на уме.
Почти не закусывая, Егор разлил остаток водки.
— А вы, Дмитрий Романович, по какому делу к нам? Или просто навестить родные места?
— Нет, Егор, не просто. Рекомендуют меня к вам в председатели. Слышал?
— Нет. Вместо Тахинина?
— Говорят так.
— Вот новость. Зачем вам, Дмитрий Романович? На вашем месте ни за какие бы деньги не согласился. Когда-то был колхоз, а сейчас... Хуже не сыщешь... Вы совсем решились?
— Решил, Егор.
— Голубчик! — сердечно сказал Анатолий Ефимович Тахинин, сдергивая с начинающей лысеть головы картуз и протягивая руки.— Милости прошу, ради бога! — заговорил он быстро-быстро, чуть надтреснутым голосом.— Голубчик! Душевно рад! Буду обязан по гроб жизни. Я вам уже обязан — спаситель вы мой. Все, все передам из рук в руки, хоть сейчас, честненько! Пойдемте, я вас покормлю, родной мой.
— Не так скоро,— засмеялся Поляков.— Колхоз не завод. Изберут, вот тогда и потолкуем.
— Изберут, Дмитрий Романович, изберут! Захочешь — сей же час изберут. Они меня тут за пустое место считают, хоть сейчас рады избавиться. Когда, вы думаете, собрание?
— Из райкома разве не звонили, Анатолий Ефимович?
— Ах, да... Еще нет. Видать, выпустили из виду...
— Вряд ли, просто дают время ознакомиться с хозяйством. Потом и решить: отказываться ли, браться...
— А что тут решать, Дмитрий Романович? — испугался Тахинин.— Человек вы молодой, с инженерским образованием. Слышал я — свой в этих краях.— Он вопросильно взглянул на Полякова и, оставаясь до конца откровенным, решительно продолжал:— Ну, меня невзлюбили, и сам не знаю — за что. Вот почти три года бьюсь как рыба об лед. В машинах не разбираюсь, тут они меня, мерзавцы, любой вокруг пальца обведет. Идешь, стоит трактор — тракторист с прицепщиком спины жарят. Спрашиваешь, в чем дело, а он, паршивец, сонную свою харю подымет, тычет в гусеницу. Видишь, говорит, трак отвалился? Ну, посмотришь, посмотришь, вроде бы ничего не отвалилось, а сказать не скажешь: стыдно. Вдруг опростоволосишься? Ну, с тем и уходишь. А с вами другое дело, вы разбираетесь. Не так страшен черт, как его малюют. Правда, хозяйство большое, я все на попутных разъезжал, а вам советую газик приобрести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142