Для меня ты все та же, та, прежняя Юлька.
— Прежняя... Тебе хочется видеть меня прежней.— На морозе голос перехватывало. Она помолчала.— Если все так, как ты говоришь, тебе придется трудно, Дима.
— Знаю. Даже готов потерпеть поражение. И потом опять начать с того же.
— А не страшно?
— Нет.
Поляков осторожно освободил руку и стал доставать папиросы. Они закурили вдвоем, он старался не смотреть ей в лицо. Надо сказать ей до конца все, что он думает о ней. Он давно собирался.
— Подожди,— точно угадывая, перебила она его мысли.— Кого ты обвиняешь? Все это ложь.
— Если ты спрашиваешь, Юля, мне кажется, ты не имеешь права быть тем, что ты сейчас. Пойми меня правильно, тебе лучше отойти в сторонку, смотреть, думать. Кругом ломка. Ты умная, разберешься.
Она бросила папиросу и натянула перчатки.
— Пойдем,— услышал он голос Борисовой.— Поздно уже. Дядя Гриша заждался. К утру надо в обком. У меня к тебе один совет: не торопись с выводами.
Назад они шли молча.
— Да, кстати,— сказала Борисова у самой машины,— тебе придется поехать в конце марта в Москву. Готовится совещание по сельскому хозяйству. Нужно поехать, Дмитрий, ты включен в состав делегации от нашей области.
— Не понимаю... Колхоз самый захудалый, запущено все. Трудодень пустой, только и свету, что несколько парадных
доярок.
— Тем более, Дмитрий Романович. Если хочешь серьезно взяться за дело, в самый раз послушать, поглядеть. Не помешает ведь.
— Может, ты и права.
— Вот и хорошо. Буду рада, если справишься. Есть у тебя какие-то конкретные соображения? Ну хотя бы с чего начать?
— Планы мои простые. Надо прежде всего войти в дело. Тахинин совсем развалил зерновое хозяйство. К осени засеем понежские поля пшеницей, там же не земля — золото. О семенах уже договорились — «Партизан» в счет госпоставок даст. Нужно в районе провернуть. А сейчас деньги, деньги, давать по два-три рубля на трудодень. Помоги, Юля, вопрос этот решить, с закагатированной свеклой. Скот падает.
— Сделаем. Не жди — вскрывай кагаты. Если в чем другом трудно будет, звони,— сказала она, открывая дверцу машины.— Держи в курсе.
«Слова-то какие — держи в курсе»,— подумал он.
— Не надо. Оторвать от одного и дать другому, а в общем результате? Да, минутку, один вопрос. Меня спрашивали, будут ли отбирать коров. Будто бы в соседней области...
— Знаю. Такой вопрос ставился. На мой взгляд, если только в налаженном, богатом хозяйстве, с высокой оплатой трудодня. И то с оглядкой, когда люди сами предложат. Сейчас говорить слишком рано, будь здоров, Дмитрий.
— Счастливого пути. Еще только одно, к маю нам нужно внести на ГЭС еще двести тысяч. Это невозможно.
— Приберег?
— Сладкое всегда на закуску. Ты знаешь, сколько уже стоило колхозу? Около миллиона.
— Ладно, Дмитрий, готовится кое-что. Пока я тебе ничего не скажу. Еще раз...
— До свидания.
Машина тронулась, и он долго стоял, постукивая каблуком о каблук. Луна в бледном небе поднималась выше. Он втянул голову в настывший воротник, засунул руки в карманы и быстро зашагал: хотелось скорее в тепло. Пожалуй, зря он так, с ходу, отказался от помощи — мало ли какой оборот примет дело. Пора повзрослеть, здесь он поступил по-мальчишески. Обиделась она или нет? Если обиделась — пусть, сама напросилась. Почему он о ней думает? Не только сегодня. Ведь если честно, то он рад, что увидел ее и поговорил. Рад? Правда рад. Ну, что тут сделаешь, если действительно рад, самому себе можно признаться.
Почти две недели заняла передача дел и документации. Акты, акты, акты — Поляков раньше никогда не представлял, что в одном колхозе может быть столько имущества, зерна, машин, скота, помещений. Около десятка групп во главе с членами ревизионной комиссии пересчитывали, перевешивали, переписывали с утра до вечера скот и зерно, сельхозинвентарь и птицу. Наконец на шестой день Поляков и Тахинин подписали передаточный акт и, встревоженный упорным молчанием жены (ни одного письма за месяц, ни одного звонка), Поляков уехал в город с тем, чтобы на другой день вернуться. Уже к двенадцати часам дня он подходил к знакомому домику в Тихом тупичке, усталый и довольный, придумывая десятки оправданий за долгое отсутствие и втайне убежденный, что Катя все примет как надо и поймет. «Скажу, обязательно скажу: мол, давай-ка поближе друг к другу от греха,— решил он внезапно.— Поговорим, кончать надо эту канитель. Побросаем вещи в машину — и до места. Некогда будет объясняться, разговаривать, все пройдет».
Он подумал о том, что убеждает сам себя, торопливо прошагал через дворик. Дома никого не было. Он нашел ключ там, где всегда, под старым ведром. Походил по домику: все чисто, прибрано, вымыто, в выскобленный желтый пол упирался солнечный столб. На столе, где Вася делал уроки, накрытая газетой, стояла незаконченная модель самолета.
«Значит, будет теперь к пяти»,— подумал он, не раздеваясь, присел к столу и написал записку. Дел в городе хватит дотемна еще, успеть бы к старикам забежать.
Только к пяти часам он зашел к Дротовым. «Не разорваться мне,— подумал он.— Приду домой позднее...»
В кухне тепло, на столике стертая клеенка. Дмитрия разморило от тепла, от вкусных запахов, окруживших его, тетя Маша успела сварить свежий мясной суп, изжарить пирожки. Пирожки хрустели и таяли во рту — Дмитрий давно так вкусно не ел.
«Вот ведь как,— думала тетя Маша.— Ничего не поймешь в этой жизни. После войны люди не те стали. Чего ему было, спрашивается, в колхоз? Парень здоровый, видный, работник, водку не пьет. И на заводе, Платон говорил, ценили».
Она жалела Дмитрия, сердилась на Солонцову,— муж в деревне похудел, три шкуры с себя дерет, а она и не чешется. Тетя Маша всегда считала Катю неровней Дмитрию и только не говорила вслух, даже старику. Сейчас она ругала ее разными словами, ругала про себя и все хлопотала, что бы еще сообразить повкуснее своему любимцу.
— Выпей чаю со мной, тетя Маша, хватит тебе топтаться,— сказал Дмитрий.— Да сядь, сам налью.
— Что ты... что ты,— притворно возмутилась она и, утерев губы, села в уголок на краешек стула, довольная.
— Чай какой ароматный, я еще налью,— сказал он задумчиво.
— Пей, Дима, пей. Вон как ты за этот месяц обрезался,
щеки ввалились. Когда же назад?
— Завтра утром поеду.
— Дима,— начала она робко,— ты на меня не сердись, если что не так...— Она видела, как у него напряглись скулы.— Я вот думала, все думала: один там будешь? Катя-то что же, поедет? Нехорошо одному, Дима. Житье-то дают?
— Конечно, вот устроюсь окончательно, не в квартире
дело.
— Устраиваться вместе надо, Дима. Вон и носки у тебя грязные, рубашка — ворот лоснится. Знаешь, приедет Платон, скажу ему... Если ты решил насовсем в деревню, что нам в городе делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Прежняя... Тебе хочется видеть меня прежней.— На морозе голос перехватывало. Она помолчала.— Если все так, как ты говоришь, тебе придется трудно, Дима.
— Знаю. Даже готов потерпеть поражение. И потом опять начать с того же.
— А не страшно?
— Нет.
Поляков осторожно освободил руку и стал доставать папиросы. Они закурили вдвоем, он старался не смотреть ей в лицо. Надо сказать ей до конца все, что он думает о ней. Он давно собирался.
— Подожди,— точно угадывая, перебила она его мысли.— Кого ты обвиняешь? Все это ложь.
— Если ты спрашиваешь, Юля, мне кажется, ты не имеешь права быть тем, что ты сейчас. Пойми меня правильно, тебе лучше отойти в сторонку, смотреть, думать. Кругом ломка. Ты умная, разберешься.
Она бросила папиросу и натянула перчатки.
— Пойдем,— услышал он голос Борисовой.— Поздно уже. Дядя Гриша заждался. К утру надо в обком. У меня к тебе один совет: не торопись с выводами.
Назад они шли молча.
— Да, кстати,— сказала Борисова у самой машины,— тебе придется поехать в конце марта в Москву. Готовится совещание по сельскому хозяйству. Нужно поехать, Дмитрий, ты включен в состав делегации от нашей области.
— Не понимаю... Колхоз самый захудалый, запущено все. Трудодень пустой, только и свету, что несколько парадных
доярок.
— Тем более, Дмитрий Романович. Если хочешь серьезно взяться за дело, в самый раз послушать, поглядеть. Не помешает ведь.
— Может, ты и права.
— Вот и хорошо. Буду рада, если справишься. Есть у тебя какие-то конкретные соображения? Ну хотя бы с чего начать?
— Планы мои простые. Надо прежде всего войти в дело. Тахинин совсем развалил зерновое хозяйство. К осени засеем понежские поля пшеницей, там же не земля — золото. О семенах уже договорились — «Партизан» в счет госпоставок даст. Нужно в районе провернуть. А сейчас деньги, деньги, давать по два-три рубля на трудодень. Помоги, Юля, вопрос этот решить, с закагатированной свеклой. Скот падает.
— Сделаем. Не жди — вскрывай кагаты. Если в чем другом трудно будет, звони,— сказала она, открывая дверцу машины.— Держи в курсе.
«Слова-то какие — держи в курсе»,— подумал он.
— Не надо. Оторвать от одного и дать другому, а в общем результате? Да, минутку, один вопрос. Меня спрашивали, будут ли отбирать коров. Будто бы в соседней области...
— Знаю. Такой вопрос ставился. На мой взгляд, если только в налаженном, богатом хозяйстве, с высокой оплатой трудодня. И то с оглядкой, когда люди сами предложат. Сейчас говорить слишком рано, будь здоров, Дмитрий.
— Счастливого пути. Еще только одно, к маю нам нужно внести на ГЭС еще двести тысяч. Это невозможно.
— Приберег?
— Сладкое всегда на закуску. Ты знаешь, сколько уже стоило колхозу? Около миллиона.
— Ладно, Дмитрий, готовится кое-что. Пока я тебе ничего не скажу. Еще раз...
— До свидания.
Машина тронулась, и он долго стоял, постукивая каблуком о каблук. Луна в бледном небе поднималась выше. Он втянул голову в настывший воротник, засунул руки в карманы и быстро зашагал: хотелось скорее в тепло. Пожалуй, зря он так, с ходу, отказался от помощи — мало ли какой оборот примет дело. Пора повзрослеть, здесь он поступил по-мальчишески. Обиделась она или нет? Если обиделась — пусть, сама напросилась. Почему он о ней думает? Не только сегодня. Ведь если честно, то он рад, что увидел ее и поговорил. Рад? Правда рад. Ну, что тут сделаешь, если действительно рад, самому себе можно признаться.
Почти две недели заняла передача дел и документации. Акты, акты, акты — Поляков раньше никогда не представлял, что в одном колхозе может быть столько имущества, зерна, машин, скота, помещений. Около десятка групп во главе с членами ревизионной комиссии пересчитывали, перевешивали, переписывали с утра до вечера скот и зерно, сельхозинвентарь и птицу. Наконец на шестой день Поляков и Тахинин подписали передаточный акт и, встревоженный упорным молчанием жены (ни одного письма за месяц, ни одного звонка), Поляков уехал в город с тем, чтобы на другой день вернуться. Уже к двенадцати часам дня он подходил к знакомому домику в Тихом тупичке, усталый и довольный, придумывая десятки оправданий за долгое отсутствие и втайне убежденный, что Катя все примет как надо и поймет. «Скажу, обязательно скажу: мол, давай-ка поближе друг к другу от греха,— решил он внезапно.— Поговорим, кончать надо эту канитель. Побросаем вещи в машину — и до места. Некогда будет объясняться, разговаривать, все пройдет».
Он подумал о том, что убеждает сам себя, торопливо прошагал через дворик. Дома никого не было. Он нашел ключ там, где всегда, под старым ведром. Походил по домику: все чисто, прибрано, вымыто, в выскобленный желтый пол упирался солнечный столб. На столе, где Вася делал уроки, накрытая газетой, стояла незаконченная модель самолета.
«Значит, будет теперь к пяти»,— подумал он, не раздеваясь, присел к столу и написал записку. Дел в городе хватит дотемна еще, успеть бы к старикам забежать.
Только к пяти часам он зашел к Дротовым. «Не разорваться мне,— подумал он.— Приду домой позднее...»
В кухне тепло, на столике стертая клеенка. Дмитрия разморило от тепла, от вкусных запахов, окруживших его, тетя Маша успела сварить свежий мясной суп, изжарить пирожки. Пирожки хрустели и таяли во рту — Дмитрий давно так вкусно не ел.
«Вот ведь как,— думала тетя Маша.— Ничего не поймешь в этой жизни. После войны люди не те стали. Чего ему было, спрашивается, в колхоз? Парень здоровый, видный, работник, водку не пьет. И на заводе, Платон говорил, ценили».
Она жалела Дмитрия, сердилась на Солонцову,— муж в деревне похудел, три шкуры с себя дерет, а она и не чешется. Тетя Маша всегда считала Катю неровней Дмитрию и только не говорила вслух, даже старику. Сейчас она ругала ее разными словами, ругала про себя и все хлопотала, что бы еще сообразить повкуснее своему любимцу.
— Выпей чаю со мной, тетя Маша, хватит тебе топтаться,— сказал Дмитрий.— Да сядь, сам налью.
— Что ты... что ты,— притворно возмутилась она и, утерев губы, села в уголок на краешек стула, довольная.
— Чай какой ароматный, я еще налью,— сказал он задумчиво.
— Пей, Дима, пей. Вон как ты за этот месяц обрезался,
щеки ввалились. Когда же назад?
— Завтра утром поеду.
— Дима,— начала она робко,— ты на меня не сердись, если что не так...— Она видела, как у него напряглись скулы.— Я вот думала, все думала: один там будешь? Катя-то что же, поедет? Нехорошо одному, Дима. Житье-то дают?
— Конечно, вот устроюсь окончательно, не в квартире
дело.
— Устраиваться вместе надо, Дима. Вон и носки у тебя грязные, рубашка — ворот лоснится. Знаешь, приедет Платон, скажу ему... Если ты решил насовсем в деревню, что нам в городе делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142