Дмитрию до нее нет никакого дела, весь вечер он будет говорить о колхозе, советоваться о перспективном плане, вежливо проводит до дверей, вежливо подождет, пока она закроет за собой дверь, потом отправится к себе. Дверь скрипнет — она уже не один раз просила что-нибудь сделать с дверью.
Так всю неделю, пока идет совещание. Ему безразлична ее жизнь за дверью в пустом двойном номере «люкс», он делает вид, что ничего не замечает. Теперь она уверена: он далеко пойдет и сможет многое. Он одержим своими планами, и она поневоле увлекается, поневоле спорит. А в сущности, какое ей дело до его планов? Просто не умерла еще та детская нелепая привязанность к нему. Хватит себя обманывать. А подумать — так смешно... Она еще любит, еще к кому-то привязана.
Они прошли мимо собора, обогнули Кремль и углубились в путаницу улиц и переулков. Поляков замолчал и шел, поглядывая по сторонам, всматриваясь в лица прохожих.
— Что с тобой, Юля? — мягко спросил он наконец, когда они забрели куда-то во двор, окруженный со всех сторон высокими обшарпанными зданиями.
Она тихонько сжала его руку, и он понял: просит молчать. Они стояли словно на дне глубокого колодца и смотрели на далекое угасающее небо. За каждым светящимся окном шла своя жизнь, скрытая от посторонних взглядов. К ним подошел высокий старик в теплом пальто.
— Вы кого-нибудь ищете?
Они посмотрели на него, не понимая, и он вежливо извинился, приподняв шляпу. Они прошли через двор, вышли на другую улицу, на глаза им попалась вывеска кафе. Они переглянулись и вошли. Дмитрий нагрузил круглый поднос сосисками, пивом, паюсной икрой, прихватил компот из чернослива. Юлия Сергеевна сидела за столиком и, наблюдая за ним, улыбалась. Ей не хотелось есть, но настроение как-то переломилось, и она вместе с Дмитрием пила пиво, делала бутерброды.
— Сейчас бы посмотреть что-нибудь веселое...— неожиданно сказала она.
— А мне, знаешь, и так весело.
Он взял ее за руку у локтя, указал глазами. В дверь ломился тучный, с багровым лицом человек; такая же объемистая женщина в белой форменной куртке стояла насмерть — кафе закрывалось. Разговор зашел уже о жалобной книге, женщина в куртке, сверху перегибаясь через плечо настойчивого посетителя, пронзительно звала милиционера.
Юлия Сергеевна засмеялась и тут же примолкла. Женщина оглянулась на нее, ухватившись за ручку, потеснила тучного человека, захлопнула дверь и поплыла по залу. Проходя мимо, она приостановилась, оглядела Юлию Сергеевну и сказала Дмитрию:
— Вы, гражданин, не очень-то рассиживайтесь со своей девушкой. Закрывать надо.
Юлия Сергеевна смеялась в кулак, улыбались и за соседними столиками. Улыбаясь, Дмитрий становился моложе и проще.
В заполненном тенями номере они не сразу включили свет. Обоим было неловко: пришедшее им в холле гостиницы внезапное решение скоротать остаток вечера за чаем казалось сейчас надуманным и смешным. Дмитрий снял пиджак. «Можно? Ужасно тесный!» — смущенно улыбнулся он Юлии Сергеевне и остался в клетчатой рубашке, которая очень шла ему. Если бы не седеющие виски, он казался бы сейчас совсем молодым, не старше тридцати. «До чего же я его не знаю,— подумала Юлия Сергеевна.— Вот с ним действительно встречаешься всякий раз впервые».
Она с любопытством обежала комнату: аккуратно увязанные пачки книг, свертки, мешочки с семенами, арифмометр, портативная пишущая машинка, еще несколько незнакомых аппаратов в футлярах, высоких и плоских, какие-то папки, расчеты, чертежи. «Ничего-то я о нем не знаю»,— снова грустно подумала Юлия Сергеевна, а вслух сказала полунасмешливо:
— Сразу видно, руководитель современного типа. Тут тебе все налицо. Кругозор, запросы, размах.
Дмитрий оторвался от своего занятия — он расчищал стол от свертков и пакетов — и внимательно посмотрел на нее. Она с вызовом встретила его взгляд и, чувствуя, что краснеет, натянуто улыбнулась.
— Брось издеваться, тебя что-то тревожит. Никак не докопаюсь что.
— А чай? Как обстоит с нашим чаем?
— С чаем нормально, чай будет через десять минут,— сказал он, возвращаясь от коридорной.— Вот только...
— Да?
— Есть бутылка «КВ». Как высокое начальство, снизойдет?
— Снизойдет, отчего же?
— Тогда закажем ужин? Ведь сосиски не в счет.
— Ничего больше. Никого не хочется видеть, не хочу людей. Тебя не касается,— ответила она на вопросительный взгляд Дмитрия.— Чужих людей.
— И много их у тебя?
— Все. Почти все,— поправилась она.— А своих нет, не обзавелась.
— Что я должен сказать? Что ты еще молодая и все впереди?
Дмитрий с неловкой бестолковостью топтался у стола, и Юлия Сергеевна, оценивающе наблюдавшая за его неумелыми хлопотами, поднялась и решительно его отстранила:
— Эх ты, мужчина! Займись лучше приемником.
Она незаметно и быстро накрыла на стол, нарезала колбасу, кекс и сыр, вымыла стаканы, разлила чай.
Они сидела друг против друга в низких креслах у приемника. По просьбе Юлии Сергеевны Дмитрий выключил верхний свет, и холодный, казенно убранный номер в мягком свете торшера стал уютнее и теплее. Никелированный пузатый чайник с тоненькой струйкой пара и накрытый стол делали его почти домом, их общим домом. «До чего же немного надо для простого человеческого уюта»,— подумала Борисова.
— Как у тебя ловко получилось,— сказал Дмитрий, оглядывая накрытый стол и преобразившуюся комнату.— Ты, оказывается, умеешь не только речи говорить.
— Умею, Дима, вот только не оценили... Еще одно загубленное дарование.
— Ты над всем смеешься, Юля.
— Неужели?
— Ладно, перестань...
— Ты все так же сентиментален...
— Юля!
— Ну хорошо, хорошо! Давай вместе оплакивать мой прах. «Она была так чиста и так одинока! Но она стремилась к высокому идеалу и почти достигла его, и это служило ей утешением».
— Послушай, я не читал этого романа. Если ты не замолчишь, я тебя стукну.
— Вот теперь ты говоришь дело, Димка,— как-то буднично и вяло согласилась она.— Послушай, сколько лет мы уже знаем друг друга?
— Не задумывался. Что-то очень много.
— Двадцать шесть. С тридцатого года. Нам было тогда по десять, вот сколько.
Дмитрий считал, по-детски шевеля губами. Она молча смотрела на него.
— Димка,— неожиданно тронула она его за руку.— Димка, а знаешь, какой ты был двадцать лет назад? Худой, длинный, очень воинственный, помнишь? Только шея беззащитная и какая-то цыплячья.
— Ну уж,— обиделся он.— Почему цыплячья? У меня была нормальная шея, как у всех, по-моему.
— Цыплячья, цыплячья, Димка! Ужасно цыплячья. Сейчас она не такая, Димка.
— Какая же?
— Добротная, самонадеянная. Так и просится в хороший хомут.
— Что ты и сделала, между прочим.
Она пристально глядела, как в стаканы льется коньяк,— в электрическом свете он казался черным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Так всю неделю, пока идет совещание. Ему безразлична ее жизнь за дверью в пустом двойном номере «люкс», он делает вид, что ничего не замечает. Теперь она уверена: он далеко пойдет и сможет многое. Он одержим своими планами, и она поневоле увлекается, поневоле спорит. А в сущности, какое ей дело до его планов? Просто не умерла еще та детская нелепая привязанность к нему. Хватит себя обманывать. А подумать — так смешно... Она еще любит, еще к кому-то привязана.
Они прошли мимо собора, обогнули Кремль и углубились в путаницу улиц и переулков. Поляков замолчал и шел, поглядывая по сторонам, всматриваясь в лица прохожих.
— Что с тобой, Юля? — мягко спросил он наконец, когда они забрели куда-то во двор, окруженный со всех сторон высокими обшарпанными зданиями.
Она тихонько сжала его руку, и он понял: просит молчать. Они стояли словно на дне глубокого колодца и смотрели на далекое угасающее небо. За каждым светящимся окном шла своя жизнь, скрытая от посторонних взглядов. К ним подошел высокий старик в теплом пальто.
— Вы кого-нибудь ищете?
Они посмотрели на него, не понимая, и он вежливо извинился, приподняв шляпу. Они прошли через двор, вышли на другую улицу, на глаза им попалась вывеска кафе. Они переглянулись и вошли. Дмитрий нагрузил круглый поднос сосисками, пивом, паюсной икрой, прихватил компот из чернослива. Юлия Сергеевна сидела за столиком и, наблюдая за ним, улыбалась. Ей не хотелось есть, но настроение как-то переломилось, и она вместе с Дмитрием пила пиво, делала бутерброды.
— Сейчас бы посмотреть что-нибудь веселое...— неожиданно сказала она.
— А мне, знаешь, и так весело.
Он взял ее за руку у локтя, указал глазами. В дверь ломился тучный, с багровым лицом человек; такая же объемистая женщина в белой форменной куртке стояла насмерть — кафе закрывалось. Разговор зашел уже о жалобной книге, женщина в куртке, сверху перегибаясь через плечо настойчивого посетителя, пронзительно звала милиционера.
Юлия Сергеевна засмеялась и тут же примолкла. Женщина оглянулась на нее, ухватившись за ручку, потеснила тучного человека, захлопнула дверь и поплыла по залу. Проходя мимо, она приостановилась, оглядела Юлию Сергеевну и сказала Дмитрию:
— Вы, гражданин, не очень-то рассиживайтесь со своей девушкой. Закрывать надо.
Юлия Сергеевна смеялась в кулак, улыбались и за соседними столиками. Улыбаясь, Дмитрий становился моложе и проще.
В заполненном тенями номере они не сразу включили свет. Обоим было неловко: пришедшее им в холле гостиницы внезапное решение скоротать остаток вечера за чаем казалось сейчас надуманным и смешным. Дмитрий снял пиджак. «Можно? Ужасно тесный!» — смущенно улыбнулся он Юлии Сергеевне и остался в клетчатой рубашке, которая очень шла ему. Если бы не седеющие виски, он казался бы сейчас совсем молодым, не старше тридцати. «До чего же я его не знаю,— подумала Юлия Сергеевна.— Вот с ним действительно встречаешься всякий раз впервые».
Она с любопытством обежала комнату: аккуратно увязанные пачки книг, свертки, мешочки с семенами, арифмометр, портативная пишущая машинка, еще несколько незнакомых аппаратов в футлярах, высоких и плоских, какие-то папки, расчеты, чертежи. «Ничего-то я о нем не знаю»,— снова грустно подумала Юлия Сергеевна, а вслух сказала полунасмешливо:
— Сразу видно, руководитель современного типа. Тут тебе все налицо. Кругозор, запросы, размах.
Дмитрий оторвался от своего занятия — он расчищал стол от свертков и пакетов — и внимательно посмотрел на нее. Она с вызовом встретила его взгляд и, чувствуя, что краснеет, натянуто улыбнулась.
— Брось издеваться, тебя что-то тревожит. Никак не докопаюсь что.
— А чай? Как обстоит с нашим чаем?
— С чаем нормально, чай будет через десять минут,— сказал он, возвращаясь от коридорной.— Вот только...
— Да?
— Есть бутылка «КВ». Как высокое начальство, снизойдет?
— Снизойдет, отчего же?
— Тогда закажем ужин? Ведь сосиски не в счет.
— Ничего больше. Никого не хочется видеть, не хочу людей. Тебя не касается,— ответила она на вопросительный взгляд Дмитрия.— Чужих людей.
— И много их у тебя?
— Все. Почти все,— поправилась она.— А своих нет, не обзавелась.
— Что я должен сказать? Что ты еще молодая и все впереди?
Дмитрий с неловкой бестолковостью топтался у стола, и Юлия Сергеевна, оценивающе наблюдавшая за его неумелыми хлопотами, поднялась и решительно его отстранила:
— Эх ты, мужчина! Займись лучше приемником.
Она незаметно и быстро накрыла на стол, нарезала колбасу, кекс и сыр, вымыла стаканы, разлила чай.
Они сидела друг против друга в низких креслах у приемника. По просьбе Юлии Сергеевны Дмитрий выключил верхний свет, и холодный, казенно убранный номер в мягком свете торшера стал уютнее и теплее. Никелированный пузатый чайник с тоненькой струйкой пара и накрытый стол делали его почти домом, их общим домом. «До чего же немного надо для простого человеческого уюта»,— подумала Борисова.
— Как у тебя ловко получилось,— сказал Дмитрий, оглядывая накрытый стол и преобразившуюся комнату.— Ты, оказывается, умеешь не только речи говорить.
— Умею, Дима, вот только не оценили... Еще одно загубленное дарование.
— Ты над всем смеешься, Юля.
— Неужели?
— Ладно, перестань...
— Ты все так же сентиментален...
— Юля!
— Ну хорошо, хорошо! Давай вместе оплакивать мой прах. «Она была так чиста и так одинока! Но она стремилась к высокому идеалу и почти достигла его, и это служило ей утешением».
— Послушай, я не читал этого романа. Если ты не замолчишь, я тебя стукну.
— Вот теперь ты говоришь дело, Димка,— как-то буднично и вяло согласилась она.— Послушай, сколько лет мы уже знаем друг друга?
— Не задумывался. Что-то очень много.
— Двадцать шесть. С тридцатого года. Нам было тогда по десять, вот сколько.
Дмитрий считал, по-детски шевеля губами. Она молча смотрела на него.
— Димка,— неожиданно тронула она его за руку.— Димка, а знаешь, какой ты был двадцать лет назад? Худой, длинный, очень воинственный, помнишь? Только шея беззащитная и какая-то цыплячья.
— Ну уж,— обиделся он.— Почему цыплячья? У меня была нормальная шея, как у всех, по-моему.
— Цыплячья, цыплячья, Димка! Ужасно цыплячья. Сейчас она не такая, Димка.
— Какая же?
— Добротная, самонадеянная. Так и просится в хороший хомут.
— Что ты и сделала, между прочим.
Она пристально глядела, как в стаканы льется коньяк,— в электрическом свете он казался черным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142