Думая о нем, Юлия Сергеевна старалась представить его в другой, обыденной обстановке. Она видела, как он приходит домой, в пустынную одинокую квартиру, раздевается, ужинает, идет в ванную, ложится в постель. Наверно, он много читает и любит читать лежа. И наверное, сластена.
Она засмеялась, потрогала щеки. Щеки горели. Она снова засмеялась, пожала плечами. Трудно решиться.
Резко зазвонил телефон.
Юлия Сергеевна взяла трубку и, продолжая улыбаться, поздоровалась:
— Здравствуйте, Владислав Казимирович. Рада вас слышать. Ну, ну...
Улыбка медленно сползла с ее лица. Елизавета Ивановна, заглянувшая в кабинет, тихо отступила, беззвучно прикрыв за собой дверь.
— Любопытно, да, да, слушаю,— роняла Юлия Сергеевна скупо.— Так и заявил: ее сын теперь мой сын? Благодарю, Владислав Казимирович, за информацию... Будьте здоровы!
Несколько минут она сидела неподвижно, потом подняла трубку:
— Я занята. Никого не принимать сегодня. Что? Директор филармонии? Перенесите на завтра, я же сказала!
Она бросила трубку, прошлась по кабинету. Ковер гасил звуки шагов. Она ходила по кабинету безостановочно и долго. Затем подошла к столу, взяла газету, прочитала заголовок статьи Дербачева. Опустилась глубоко в кресло в углу, платье сползло с круглых, обтянутых чулками колен. Вновь прочитала заголовок статьи, скомкала газету и уронила ее на пол. Потом встала и пересела за свой рабочий стол в самом углу кабинета. Взглянула на часы. Почти два часа — время обеда. Она не выходила из кабинета еще часа полтора; всем звонившим и приходившим Елизавета Ивановна отвечала, что Юлии Сергеевны нет, уехала по срочному делу, и когда будет — неизвестно.
В конце рабочего дня, приводя в порядок бумаги на столе Юлии Сергеевны, Елизавета Ивановна обратила
внимание на скомканный и затем вновь тщательно разглаженный свежий номер газеты «Осторецкая правда». Одна из страниц ее была снизу доверху исписана одними и теми же густо зачеркнутыми словами.
Секретарша оглянулась, попыталась прочесть, не смогла, бросила газету в корзину для мусора.
Здание областного драмтеатра украшено транспарантами, лозунгами и флагами. Над главным входом — еловые ветки и огромное белым по красному: «Добро пожаловать, труженики села!»
Председатели колхозов, секретари парторганизаций, бригадиры, директора МТС, механизаторы и животноводы, звеньевые съезжались в город со всех уголков области, заполняли гостиницы, останавливались у знакомых. Дальние — поездом, на газиках и «Победах», у кого они были, большинство, и особенно ближние,— на розвальнях, кто чем богат. Ближние уезжали ночевать домой: пятнадцать — двадцать километров по зимней накатанной дороге — хорошая разрядка мозгам после всего, что услышишь на совещании. Газета «Осторецкая правда» на первой странице поместила подборку стихов местных поэтов. Их читали в чайных и столовых.
Из «Зеленой Поляны» приехали на совещание трое. Степан Лобов, бессменный секретарь парторганизации Чернояров Василь Васильевич и главный агроном Карасев, прозванный в колхозе за свою рыбью фамилию и драчливый, неспокойный норов «Ершом Ершовичем». Жена надавала Лобову перед поездкой в город массу поручений, он их начисто забыл. В городе сразу обступили другие заботы. В боковом кармане его пиджака лежал объемистый блокнот, исписанный для памяти всеми теми делами, которые необходимо сделать. Он несколько раз просматривал свой блокнот, и Чернояров косился на него и посмеивался:
— Ты, Степан, хоть в городе дай себе раздышку. Перед началом хоть в «Обрыве» позавтракаем. Тебе в чайной питаться не с руки. Три миллиона дохода — миллионер.
— Ладно скалиться, пока вниз головой летать не собираюсь,— отмахивался Лобов, думая о сыне. Нужно было выбрать время и увидеться, передать пакет с провизией, тщательно уложенной Марфой. Егор второй год учился в ветеринарном техникуме, и Лобов видел сына раз в месяц, когда тот, выбрав выходной, приезжал домой.
Сейчас Лобов, наскоро просматривая записи в блокноте, никак не мог сосредоточиться. Егорка из вихрастого мальчишки стал студентом, живет в городе своей жи-
знью, с отцом разговаривает сдержанно, и Лобов чувствовал, что свысока.
А ведь Степан Лобов далеко не тот, что несколько лет назад, когда он тянул председательскую лямку в разоренном войной, нищем колхозе и не пытался возражать ни в чем уполномоченным и всякому заезжему начальству, хотя порой кое-кому из них за тупость и самодовольство очень хотелось сунуть своей единственной рукой в физиономию. Теперь Степан Лобов научился обходить всякие директивы, приказы, устные и письменные, и незаметно делать по-своему. Неожиданно для себя он открыл множество лазеек, о них раньше не подозревал. Тут он впервые понял мудрость пословицы, родившейся не иначе как в какое-нибудь лихое время: «Закон что дышло — куда повернешь, туда и вышло». Он не воровал и не пил, и к нему постепенно возрастало уважение колхозников, дошедшее до масштабов района, потом области и сыгравшее во время укрупнения колхозов решающую роль. Его оставили председателем колхоза «Зеленая Поляна», вобравшего в себя добрый десяток прежних хозяйств. Он обратился в райком партии и честно признался, что не справится, и потребовал освобождения. Он был коммунистом, и ему пришлось забрать назад свое заявление. «Сейчас не время хвастаться своей неграмотностью,— сказали ему в райкоме.— Нет времени учиться, набираться знаний? Нужно найти. Стыдно спекулировать на этом! Гордиться надо, вас из десяти выбрали, сотни людей доверили свои судьбы, а вы в кусты? Вы фронтовик, Лобов, вам и книги в руки!»
Потом приезжали, хвалили: «Ну вот, видишь, Лобов? А ты говорил!» А что он? Ядром все-таки послужило хозяйство самой «Зеленой Поляны», его особая и, пожалуй, основная статья — молочное животноводство. Он лишь додумался до того, чего не скумекал бы только дурак. Грубых кормов сколько угодно рядом. Газеты писали о каком-то особом умении хозяйствовать. Куда там, в самом деле,— тысячное стадо коров...
Степан Иванович, откладывая газеты, прятал усмешку. Нашли особое умение! Ведь и в полеводстве он вроде придерживался планов, да умело гнул свое. Взять хотя бы то же огородничество. Есть скот — есть и навоз. А легко ли все это давалось? Пришлось засесть и за книги. Вначале он разбирался в них с трудом, с недоверием заглядывая за каждую следующую страницу. Марфа, просыпаясь за полночь, видя его, насквозь прокуренного, склоненным за тетрадками, насильно волокла в постель, стаскивала сапоги и неизвестно кого кляла на чем свет стоит. Он засыпал мгновенно, прося разбудить пораньше. Марфа жалела му-
жа и не будила. Шутка ли, человек ворочает чуть ли не четвертью района, надо же ему и отдохнуть и поспать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Она засмеялась, потрогала щеки. Щеки горели. Она снова засмеялась, пожала плечами. Трудно решиться.
Резко зазвонил телефон.
Юлия Сергеевна взяла трубку и, продолжая улыбаться, поздоровалась:
— Здравствуйте, Владислав Казимирович. Рада вас слышать. Ну, ну...
Улыбка медленно сползла с ее лица. Елизавета Ивановна, заглянувшая в кабинет, тихо отступила, беззвучно прикрыв за собой дверь.
— Любопытно, да, да, слушаю,— роняла Юлия Сергеевна скупо.— Так и заявил: ее сын теперь мой сын? Благодарю, Владислав Казимирович, за информацию... Будьте здоровы!
Несколько минут она сидела неподвижно, потом подняла трубку:
— Я занята. Никого не принимать сегодня. Что? Директор филармонии? Перенесите на завтра, я же сказала!
Она бросила трубку, прошлась по кабинету. Ковер гасил звуки шагов. Она ходила по кабинету безостановочно и долго. Затем подошла к столу, взяла газету, прочитала заголовок статьи Дербачева. Опустилась глубоко в кресло в углу, платье сползло с круглых, обтянутых чулками колен. Вновь прочитала заголовок статьи, скомкала газету и уронила ее на пол. Потом встала и пересела за свой рабочий стол в самом углу кабинета. Взглянула на часы. Почти два часа — время обеда. Она не выходила из кабинета еще часа полтора; всем звонившим и приходившим Елизавета Ивановна отвечала, что Юлии Сергеевны нет, уехала по срочному делу, и когда будет — неизвестно.
В конце рабочего дня, приводя в порядок бумаги на столе Юлии Сергеевны, Елизавета Ивановна обратила
внимание на скомканный и затем вновь тщательно разглаженный свежий номер газеты «Осторецкая правда». Одна из страниц ее была снизу доверху исписана одними и теми же густо зачеркнутыми словами.
Секретарша оглянулась, попыталась прочесть, не смогла, бросила газету в корзину для мусора.
Здание областного драмтеатра украшено транспарантами, лозунгами и флагами. Над главным входом — еловые ветки и огромное белым по красному: «Добро пожаловать, труженики села!»
Председатели колхозов, секретари парторганизаций, бригадиры, директора МТС, механизаторы и животноводы, звеньевые съезжались в город со всех уголков области, заполняли гостиницы, останавливались у знакомых. Дальние — поездом, на газиках и «Победах», у кого они были, большинство, и особенно ближние,— на розвальнях, кто чем богат. Ближние уезжали ночевать домой: пятнадцать — двадцать километров по зимней накатанной дороге — хорошая разрядка мозгам после всего, что услышишь на совещании. Газета «Осторецкая правда» на первой странице поместила подборку стихов местных поэтов. Их читали в чайных и столовых.
Из «Зеленой Поляны» приехали на совещание трое. Степан Лобов, бессменный секретарь парторганизации Чернояров Василь Васильевич и главный агроном Карасев, прозванный в колхозе за свою рыбью фамилию и драчливый, неспокойный норов «Ершом Ершовичем». Жена надавала Лобову перед поездкой в город массу поручений, он их начисто забыл. В городе сразу обступили другие заботы. В боковом кармане его пиджака лежал объемистый блокнот, исписанный для памяти всеми теми делами, которые необходимо сделать. Он несколько раз просматривал свой блокнот, и Чернояров косился на него и посмеивался:
— Ты, Степан, хоть в городе дай себе раздышку. Перед началом хоть в «Обрыве» позавтракаем. Тебе в чайной питаться не с руки. Три миллиона дохода — миллионер.
— Ладно скалиться, пока вниз головой летать не собираюсь,— отмахивался Лобов, думая о сыне. Нужно было выбрать время и увидеться, передать пакет с провизией, тщательно уложенной Марфой. Егор второй год учился в ветеринарном техникуме, и Лобов видел сына раз в месяц, когда тот, выбрав выходной, приезжал домой.
Сейчас Лобов, наскоро просматривая записи в блокноте, никак не мог сосредоточиться. Егорка из вихрастого мальчишки стал студентом, живет в городе своей жи-
знью, с отцом разговаривает сдержанно, и Лобов чувствовал, что свысока.
А ведь Степан Лобов далеко не тот, что несколько лет назад, когда он тянул председательскую лямку в разоренном войной, нищем колхозе и не пытался возражать ни в чем уполномоченным и всякому заезжему начальству, хотя порой кое-кому из них за тупость и самодовольство очень хотелось сунуть своей единственной рукой в физиономию. Теперь Степан Лобов научился обходить всякие директивы, приказы, устные и письменные, и незаметно делать по-своему. Неожиданно для себя он открыл множество лазеек, о них раньше не подозревал. Тут он впервые понял мудрость пословицы, родившейся не иначе как в какое-нибудь лихое время: «Закон что дышло — куда повернешь, туда и вышло». Он не воровал и не пил, и к нему постепенно возрастало уважение колхозников, дошедшее до масштабов района, потом области и сыгравшее во время укрупнения колхозов решающую роль. Его оставили председателем колхоза «Зеленая Поляна», вобравшего в себя добрый десяток прежних хозяйств. Он обратился в райком партии и честно признался, что не справится, и потребовал освобождения. Он был коммунистом, и ему пришлось забрать назад свое заявление. «Сейчас не время хвастаться своей неграмотностью,— сказали ему в райкоме.— Нет времени учиться, набираться знаний? Нужно найти. Стыдно спекулировать на этом! Гордиться надо, вас из десяти выбрали, сотни людей доверили свои судьбы, а вы в кусты? Вы фронтовик, Лобов, вам и книги в руки!»
Потом приезжали, хвалили: «Ну вот, видишь, Лобов? А ты говорил!» А что он? Ядром все-таки послужило хозяйство самой «Зеленой Поляны», его особая и, пожалуй, основная статья — молочное животноводство. Он лишь додумался до того, чего не скумекал бы только дурак. Грубых кормов сколько угодно рядом. Газеты писали о каком-то особом умении хозяйствовать. Куда там, в самом деле,— тысячное стадо коров...
Степан Иванович, откладывая газеты, прятал усмешку. Нашли особое умение! Ведь и в полеводстве он вроде придерживался планов, да умело гнул свое. Взять хотя бы то же огородничество. Есть скот — есть и навоз. А легко ли все это давалось? Пришлось засесть и за книги. Вначале он разбирался в них с трудом, с недоверием заглядывая за каждую следующую страницу. Марфа, просыпаясь за полночь, видя его, насквозь прокуренного, склоненным за тетрадками, насильно волокла в постель, стаскивала сапоги и неизвестно кого кляла на чем свет стоит. Он засыпал мгновенно, прося разбудить пораньше. Марфа жалела му-
жа и не будила. Шутка ли, человек ворочает чуть ли не четвертью района, надо же ему и отдохнуть и поспать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142