Женщины в ватниках по наклонным полкам-лесенкам носили раствор и кирпич, фигуры их казались массивными, даже издали было видно, что им тяжело, и шагали они грузно, медленно, промороженные доски тяжело оседали у них под ногами. Юлия Сергеевна остановилась и стала глядеть на них, ее тянуло туда, к ним, в кирпичи и цементную пыль, в рокот машин и крики, и она, нетвердо ступая высокими теплыми ботинками по мусору, битому кирпичу, прошла к лесам, по привычке здороваясь со встречными, стала всходить вверх, придерживаясь за холодные шершавые перила с намерзшим кое-где раствором. Когда ей попадались навстречу женщины с порожними носилками, она жалась в сторонку. Взобравшись на самый верх и пряча озябшие руки в рукава, долго гля-
дела на каменщиков, молчаливо и споро делающих свое дело. Яркое снизу освещение было здесь недостаточно. Они работали в полумраке, отбрасывая длинные тени, изредка негромко переговариваясь, и косились на незнакомую, не по-рабочему одетую высокую женщину.
Один из каменщиков, рядом с ней, совсем молодой, гибко и ловко двигаясь, шлепал в стену раствор, разравнивал, хватал кирпич. В его руках кирпичи казались невесомыми, Юлии Сергеевне захотелось один из них подержать, чтобы убедиться в обмане. Под взглядом Юлии Сергеевны каменщик стал двигаться еще быстрее, стал покрикивать на подсобниц, таскавших ему раствор и кирпич. «Сколько ему? — пыталась определить Юлия Сергеевна.— Двадцать или чуть больше?» Она сейчас завидовала ему, он видел результат своего труда сразу, и он словно знал, что она завидовала, теперь кирпичи шли через его руки сплошной полосой. Их подавала толстенькая от телогрейки, невысокая женщина, она тоже все учащала и учащала движения и по временам начинала звонко смеяться. К Юлии Сергеевне подошел наконец бригадир каменщиков — низенький, усатый, глаза его в полумраке казались темными и рассерженными.
— Я не помешаю? Весь город строится, прямо щетиной оброс. Интересно.
— Кому как,— возразил бригадир, приглядываясь к незнакомой, хорошо одетой женщине.— Проторчишь на морозе с мастерком ночь — весь интерес соскочит. Да еще неполадки тут, нехватки... Без раствору сутками сидим. Вон кирпича на два часа осталось. А смена только началась. Простой в карман не положишь.
— Подвезут.
— Как же, надейся, подвезут! Одно наше управление тридцать объектов возводит. Прорва, разве напасешься?
— Все закономерно.
— Что закономерно? — переспросил бригадир сердито.— И вообще кто вы такая? Забралась куда не просят, да еще разные слова.
— Не сердитесь. Я здешняя — осторечанка. Захотела взглянуть, нельзя, что ли? Кругом так много строят.
— Взглянуть, оно не дорого,— проворчал он невнятно себе под нос.— Здесь не кино, гражданка. Посторонним сюда запрещается. Расшибетесь, кому влетит?
— Я не расшибусь.
— Все равно сойдите. Здесь нельзя.
— Оставь ты ее, Фомич,— неожиданно вмешался молодой каменщик.— Пусть поглядит. Может, к нам на стройку айда, девушка? Место будет.
— Ладно, репей, прицепился, успел. Тоже мне, отдел кадров.— Усатый бригадир опять повернулся к Юлии Сергеевне.
— Хорошо, хорошо,— торопливо сказала она и стала спускаться.
Перед нею, кругом нее жил, дышал, трудился многоглазый ночной город.
Низенький бригадир шел за нею следом. Он проводил ее до выхода на улицу молча, не говоря ни слова; она услышала, как он выругался, возвращаясь. Она не обиделась. Люди складывали дома из кирпичей, делали станки, писали картины и продолжали бы делать это и без нее. А ей нечего было им противопоставить, после нее не останется ничего. Она нащупала перчатку в кармане, натянула. Привяжется такая философская чушь, попробуй докажи себе.
Юлия Сергеевна шла по холодным пустым улицам, деревья стояли в снегу — два дня назад была сильная метель. Окна нижних этажей светились. Ей не хотелось домой. Она шла тихо, уступая дорогу шумным и веселым молодым парам, и они пробегали мимо, и их голоса весело звучали на морозе. Много лиц усталых, стертых, озабоченных. Есть и скучающие, но таких меньше. С виду сразу не определишь, каков человек, счастлив ли, одинок ли, устроен.
Юлия Сергеевна давно растеряла старые, довоенные и военные, знакомства. Годы примирили ее с последней, самой ощутимой утратой — Дмитрием. Она знала, где он работает и живет, и не раз уже совсем решалась было пойти и поговорить, и всякий раз откладывала. Острота постепенно стиралась. Дмитрий существовал для нее уже отвлеченно, это было какой-то второй жизнью, несуществующей в отличие от той, настоящей, где она спала, ела, обдумывала свои статьи и выступления, работала. И не то чтобы у нее не было воли одним разом кончить и приказать себе забыть. У нее нашлась бы и воля такая, и сила. Она не хотела приказывать себе. К чему? Другое дело, если бы встретился человек достойный, друг. А пробавляться случайными знакомствами, урывать счастье по клочку не в ее характере. Вот и оставалась она один на один со своим прошлым. Она почти забыла того реального мужчину, с которым когда-то разговаривала и была в таких дружеских отношениях, она забыла его лицо, руки, голос. Время постепенно вылепило в ее душе образ Дмитрия по-своему, по ночам она беседовала с созданным ее воображением человеком, и, может быть, поэтому она не хотела и не могла встретиться и поговорить с ним, в самом деле существующим. Она боялась уви-
деть совершенно другое и услышать другое, ей чуждое и незнакомое. Но она не упускала его из виду и пристально следила за его жизнью. Она делала это незаметно — никто ничего не знал, тем более сам Дмитрий.
Борисова шла по скудно освещенному морозному ночному городу и, глядя в молодые веселые лица, чувствовала себя одинокой, никому не нужной.
Ее высокая фигура затерялась среди прохожих, спешащих в этот поздний час по улице. И всех вобрал в себя ночной город, и каждый был со своей судьбой, со своей жизнью и мыслями.
Район у Вознесенского холма, на котором горел Вечный огонь, у подножия памятника Неизвестному солдату, назывался Прихолмским районом. Здесь жили рабочие заводов и фабрик, расположенных на другом берегу Острицы. В часы пересмен, будь то утром или ночью, Прихолмский район оживал, толпы людей устремлялись к мосту через реку.
Шли пешком, ехали на автобусах и велосипедах. Спешили к станкам и машинам; через полчаса такой же чумазый, пропахший машинным маслом, дымом и железом людской поток переливался через мост в обратном направлении. Отработавшая смена растекалась по улицам и кварталам, исчезала в подъездах, за многочисленными дверями домов.
В то время как Борисова, погруженная в свои невеселые мысли, заканчивала одинокую прогулку, направляясь к дому, Дмитрий Поляков шел тесными улочками Прихолмья, скудно освещенными — фонарь от фонаря за сотню метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142