..
Несколько секунд она сидела очень прямо, на лице все резче проступали прямые брови.
Слушала, как в телефонной трубке потрескивало, смотрела на спинки стульев у большого стола для заседаний. Потом подняла трубку:
— Выпишите пропуск. Да, сейчас.
Марфа вошла в кабинет минут через десять, еще в дверях сказала «здравствуйте».
Юлия Сергеевна, стоявшая перед своим рабочим столом, подошла и подала руку. Провела ее к углу большого стола для заседаний.
— Садитесь, Марфа Андреевна.
— Спасибо, я постою.
— Садитесь, садитесь.
Усмешка на губах Юлии Сергеевны была замечена Марфой и правильно понята: Марфа села. Юлия Сергеевна села
тоже, положила руки на стол, думая, как начать разговор. Марфа внимательно наблюдала за нею, не стеснялась, не опускала глаз.
Она развязала концы платка и сдвинула его на плечи, ощупью поправляя волосы на лбу. Она подумала, что пришла напрасно, что уже все сделалось и по-другому не переделается и что начальству, сидевшему напротив, совсем ни к чему ни она сама, ни ее Степан. Видно это, и как она курит (баба, а курит!), и как отодвинула от себя бумагу, и как поглядела: ну, рассказывай, мол. И Марфе вдруг расхотелось говорить, захотелось домой. «С гонором»,— безразлично подумала в это время Юлия Сергеевна и подчеркнуто вежливо и мягко спросила:
— Что вас привело ко мне, Марфа Андреевна? Так ведь, Марфа Андреевна, кажется?
— Она и есть. Лобова Марфа.
— Слушаю вас,— опять повторила Юлия Сергеевна, незаметным движением руки поворачивая к себе часы, и опять это движение не ускользнуло от Марфы.
Она поправила, разгладила на груди концы платка. Нужно говорить. В конце концов, не зря она добиралась в грязь и распутицу в город, второй раз когда теперь вырвешься, да и к тому— все одно идти? Главнее этой утомленной, нездоровой на вид женщины в городе никого нет. Не в Москву же теперь переть, что ей сразу не по духу пришлось начальство. И то небось, не сладко и ему, начальству. Под глазами-то сине, а в самих глазах ничего не увидишь — черным-чер-но. Черный блеск так и ходит. По виду и упитана, и ухожена, и пахучая вся, вся как из мрамору обточена, а ты ей, Марфе, отруби голову, если под этим блеском да лоском не таится беда похуже, чем у нее самой. И звериным нутром, все видящим и замечающим, женщина в платке на плечах пожалела женщину с искусанной папироской, и та тоже это поняла, почувствовала и удивилась. И, прежде чем Марфа начала рассказывать, Юлия Сергеевна вспомнила. Она медленно положила папиросу в пепельницу и достала новую. Она вспомнила не только вчерашний список. Когда Марфа стала говорить, Юлия Сергеевна переменилась в лице, у нее дернулась кожа под глазами, она щелкнула зажигалкой и стала слушать, сосредоточенно глядя в сторону.
Потом она пересилила себя и стала глядеть на Марфу, хотя ей очень не хотелось. Она слушала, не меняя позы, не произнося ни слова.
Только ли одна эта судьба искалечена? Так сложилось, и как объяснить хотя бы вот ей, женщине с темными руками, с простым дубленым лицом? А много ли она понимает из того, что пронеслось за последние пять лет над страной, над человечеством, над всеми нами, наконец? Спроси ее об
этом, она тоже, наверное, не поймет: посмотрит и будет продолжать дальше рассказывать о своем Степане, об аресте, о коровах и трудодне, о пасынке.
Юлия Сергеевна смяла папиросу. «Ну и мысли»,— сказала она себе.
— Услышала я, приходить стали. Наши многие говорили: сходи узнай. Под лежач камень вода не бежит небось.
Юлия Сергеевна прошлась по дорожке, вернулась, взялась за спинку стула, на котором перед тем сидела.
— Марфа Андреевна, у вас должно хватить мужества. Ваш муж... ваш муж посмертно реабилитирован. Вчера получили списки. Вам должны были днями сообщить.
Марфа хотела встать и только пошевелила ступнями ног, сразу отяжелевшими и непослушными.
— Как ты сказала? — с усилием спросила она.— Посмертно ре... ре.. Не пойму.
— Марфа Андреевна, выпейте воды, успокойтесь. Это значит — он был невиновен, ваш Степан Иванович.
— Я всегда знала небось.— Марфа справилась наконец с собою и встала, и Юлии Сергеевне впервые бросилось в глаза ее лицо — правильное, очень русское, уже заметно стареющее; в его спокойном, ясном выражении было сейчас что-то неестественное. Марфа не заплакала, и это больше всего поразило Юлию Сергеевну.— А я небось помню тебя,— сказала Марфа вдруг, все с тем же ясным выражением глядя на Юлию Сергеевну.— Вот сейчас вспомнила. Ты у нас собрание проводила после войны. Я со Степаном тогда и близко не была. Только-только ему Егорку приволокла... В Германии баба его померла, а малец остался...
Юлия Сергеевна хотела ответить и увидела, что Лобовой это не нужно, она рассказывала и вспоминала для себя. Она, наверно, забыла, где она, и, вероятно, вот так стояла бы у себя в избе или где-нибудь в поле. И Юлия Сергеевна ее не перебивала. Поляков что-то такое рассказывал об этой женщине забавное. Сейчас, несмотря на сухой и теплый кабинет, Юлии Сергеевне было зябко.
Она незаметно оглядела Марфу еще раз с головы до ног: грубые солдатские башмаки, тщательно очищенные от грязи, бросились ей в глаза.
— Вот так мы и сошлись, человек он хороший был. Вот как сыну его скажу? Да ничего, сам скоро отцом будет.
Юлия Сергеевна поняла, что Лобова точно так же рассказывала бы любому подвернувшемуся на дороге.
— А неизвестно, когда случилось? — спросила Марфа.
— Мне неизвестно. Сейчас я позвоню...
— Не надо... Все одно теперь. Не надо... Вытирала, вытирала, а вот наследила тут,— она указала на грязные подтеки от ботинок на полу, и колючий, неприятный холодок в плечах у Юлии Сергеевны усилился, и она чуть-чуть не крикнула сквозь стиснутые зубы: «Уходи!..»
Эта женщина после известия о гибели мужа жалела, что наследила в ее кабинете.
— И могилки-то своей у него небось нету. Как же вы так недосмотрели? Степан мой хороший человек был, недосмотрели... Разве так делается? — сказала Марфа Юлии Сергеевне просто, точно пожаловалась. В этом вроде бы спокойном голосе было сейчас столько обиды, недоумения и силы, что лучше бы она кричала — было бы понятнее, легче.
Кого она сейчас спрашивает, кого обвиняет, думает ведь про себя что-то? Что? Почему так смотрит?
Юлия Сергеевна, с трудом сдвинувшись, встала, шагнула к ней.
— Марфа Андреевна, чем я могу помочь вам?..
— Чем ты можешь...
Марфа уже была у двери, вернулась, подошла к Юлии Сергеевне совсем близко, так, что стали видны сединки в линялых, гладко зачесанных волосах.
— Такие мы бабы все небось. Мужик-то есть?
— Нет...
— Нет. Ну, да если дети есть, ничего, с детьми можно прожить. Все горе они оттягивают небось. Как звать-то?
— Кого? Ах, дети... конечно, конечно...
— Моего Егорку женить вот-вот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Несколько секунд она сидела очень прямо, на лице все резче проступали прямые брови.
Слушала, как в телефонной трубке потрескивало, смотрела на спинки стульев у большого стола для заседаний. Потом подняла трубку:
— Выпишите пропуск. Да, сейчас.
Марфа вошла в кабинет минут через десять, еще в дверях сказала «здравствуйте».
Юлия Сергеевна, стоявшая перед своим рабочим столом, подошла и подала руку. Провела ее к углу большого стола для заседаний.
— Садитесь, Марфа Андреевна.
— Спасибо, я постою.
— Садитесь, садитесь.
Усмешка на губах Юлии Сергеевны была замечена Марфой и правильно понята: Марфа села. Юлия Сергеевна села
тоже, положила руки на стол, думая, как начать разговор. Марфа внимательно наблюдала за нею, не стеснялась, не опускала глаз.
Она развязала концы платка и сдвинула его на плечи, ощупью поправляя волосы на лбу. Она подумала, что пришла напрасно, что уже все сделалось и по-другому не переделается и что начальству, сидевшему напротив, совсем ни к чему ни она сама, ни ее Степан. Видно это, и как она курит (баба, а курит!), и как отодвинула от себя бумагу, и как поглядела: ну, рассказывай, мол. И Марфе вдруг расхотелось говорить, захотелось домой. «С гонором»,— безразлично подумала в это время Юлия Сергеевна и подчеркнуто вежливо и мягко спросила:
— Что вас привело ко мне, Марфа Андреевна? Так ведь, Марфа Андреевна, кажется?
— Она и есть. Лобова Марфа.
— Слушаю вас,— опять повторила Юлия Сергеевна, незаметным движением руки поворачивая к себе часы, и опять это движение не ускользнуло от Марфы.
Она поправила, разгладила на груди концы платка. Нужно говорить. В конце концов, не зря она добиралась в грязь и распутицу в город, второй раз когда теперь вырвешься, да и к тому— все одно идти? Главнее этой утомленной, нездоровой на вид женщины в городе никого нет. Не в Москву же теперь переть, что ей сразу не по духу пришлось начальство. И то небось, не сладко и ему, начальству. Под глазами-то сине, а в самих глазах ничего не увидишь — черным-чер-но. Черный блеск так и ходит. По виду и упитана, и ухожена, и пахучая вся, вся как из мрамору обточена, а ты ей, Марфе, отруби голову, если под этим блеском да лоском не таится беда похуже, чем у нее самой. И звериным нутром, все видящим и замечающим, женщина в платке на плечах пожалела женщину с искусанной папироской, и та тоже это поняла, почувствовала и удивилась. И, прежде чем Марфа начала рассказывать, Юлия Сергеевна вспомнила. Она медленно положила папиросу в пепельницу и достала новую. Она вспомнила не только вчерашний список. Когда Марфа стала говорить, Юлия Сергеевна переменилась в лице, у нее дернулась кожа под глазами, она щелкнула зажигалкой и стала слушать, сосредоточенно глядя в сторону.
Потом она пересилила себя и стала глядеть на Марфу, хотя ей очень не хотелось. Она слушала, не меняя позы, не произнося ни слова.
Только ли одна эта судьба искалечена? Так сложилось, и как объяснить хотя бы вот ей, женщине с темными руками, с простым дубленым лицом? А много ли она понимает из того, что пронеслось за последние пять лет над страной, над человечеством, над всеми нами, наконец? Спроси ее об
этом, она тоже, наверное, не поймет: посмотрит и будет продолжать дальше рассказывать о своем Степане, об аресте, о коровах и трудодне, о пасынке.
Юлия Сергеевна смяла папиросу. «Ну и мысли»,— сказала она себе.
— Услышала я, приходить стали. Наши многие говорили: сходи узнай. Под лежач камень вода не бежит небось.
Юлия Сергеевна прошлась по дорожке, вернулась, взялась за спинку стула, на котором перед тем сидела.
— Марфа Андреевна, у вас должно хватить мужества. Ваш муж... ваш муж посмертно реабилитирован. Вчера получили списки. Вам должны были днями сообщить.
Марфа хотела встать и только пошевелила ступнями ног, сразу отяжелевшими и непослушными.
— Как ты сказала? — с усилием спросила она.— Посмертно ре... ре.. Не пойму.
— Марфа Андреевна, выпейте воды, успокойтесь. Это значит — он был невиновен, ваш Степан Иванович.
— Я всегда знала небось.— Марфа справилась наконец с собою и встала, и Юлии Сергеевне впервые бросилось в глаза ее лицо — правильное, очень русское, уже заметно стареющее; в его спокойном, ясном выражении было сейчас что-то неестественное. Марфа не заплакала, и это больше всего поразило Юлию Сергеевну.— А я небось помню тебя,— сказала Марфа вдруг, все с тем же ясным выражением глядя на Юлию Сергеевну.— Вот сейчас вспомнила. Ты у нас собрание проводила после войны. Я со Степаном тогда и близко не была. Только-только ему Егорку приволокла... В Германии баба его померла, а малец остался...
Юлия Сергеевна хотела ответить и увидела, что Лобовой это не нужно, она рассказывала и вспоминала для себя. Она, наверно, забыла, где она, и, вероятно, вот так стояла бы у себя в избе или где-нибудь в поле. И Юлия Сергеевна ее не перебивала. Поляков что-то такое рассказывал об этой женщине забавное. Сейчас, несмотря на сухой и теплый кабинет, Юлии Сергеевне было зябко.
Она незаметно оглядела Марфу еще раз с головы до ног: грубые солдатские башмаки, тщательно очищенные от грязи, бросились ей в глаза.
— Вот так мы и сошлись, человек он хороший был. Вот как сыну его скажу? Да ничего, сам скоро отцом будет.
Юлия Сергеевна поняла, что Лобова точно так же рассказывала бы любому подвернувшемуся на дороге.
— А неизвестно, когда случилось? — спросила Марфа.
— Мне неизвестно. Сейчас я позвоню...
— Не надо... Все одно теперь. Не надо... Вытирала, вытирала, а вот наследила тут,— она указала на грязные подтеки от ботинок на полу, и колючий, неприятный холодок в плечах у Юлии Сергеевны усилился, и она чуть-чуть не крикнула сквозь стиснутые зубы: «Уходи!..»
Эта женщина после известия о гибели мужа жалела, что наследила в ее кабинете.
— И могилки-то своей у него небось нету. Как же вы так недосмотрели? Степан мой хороший человек был, недосмотрели... Разве так делается? — сказала Марфа Юлии Сергеевне просто, точно пожаловалась. В этом вроде бы спокойном голосе было сейчас столько обиды, недоумения и силы, что лучше бы она кричала — было бы понятнее, легче.
Кого она сейчас спрашивает, кого обвиняет, думает ведь про себя что-то? Что? Почему так смотрит?
Юлия Сергеевна, с трудом сдвинувшись, встала, шагнула к ней.
— Марфа Андреевна, чем я могу помочь вам?..
— Чем ты можешь...
Марфа уже была у двери, вернулась, подошла к Юлии Сергеевне совсем близко, так, что стали видны сединки в линялых, гладко зачесанных волосах.
— Такие мы бабы все небось. Мужик-то есть?
— Нет...
— Нет. Ну, да если дети есть, ничего, с детьми можно прожить. Все горе они оттягивают небось. Как звать-то?
— Кого? Ах, дети... конечно, конечно...
— Моего Егорку женить вот-вот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142