Почувствовав затянувшуюся паузу, она подняла глаза и улыбнулась:
— Хорошо, Елизавета Ивановна.
— Товарищ Поляков ждет внизу. — Пусть приходит.
Секретарша вышла. Юлия Сергеевна придвинула к себе бумаги и тут же отложила их. Подумала, достала из верхнего ящика стола зеркальце, поправила волосы, чуть припудрила под глазами и шею — губы она никогда не красила. Как просто — после стольких лет взять и прийти! Что ему понадобилось? Ради прошлого она готова потерять час-другой. Пусть войдет, надо и увидеть его наконец. Все, чем она жила последние годы, отступило. И детство, и юность, и война, и первая ее встреча с ним после войны — тогда она его любила. Нет, этот человек не для нее. Его сломила жизнь, а ей нужен сильный, если не выше ее по духу, то хотя бы ровня. Дмитрий оказался слишком слаб. Теперь любопытно взглянуть, узнать: зачем понадобилось ему приходить? Она постарается помочь, несомненно. Он слишком обездолен войной, слухам о нем и Солонцовой Юлия Сергеевна не верила, женская гордость не допускала даже мысли, что ее кому-то предпочли.
Юлия Сергеевна не видела своего лица и не могла видеть сурово сжатых губ, напряженного выражения глаз, старившего ее.
Стук в дверь кабинета не застал ее врасплох, она успела развернуть какую-то брошюру и склониться над ней и подняла голову совершенно другой — человек власти и достоинства. Подала руку и улыбнулась:
— Здравствуй, Дима.
Она усадила его в кресло, села напротив и закурила. Так ей легче было скрыть свое волнение и жадное любопытство. Она незаметно и быстро оглядела его. Высокий, светлоглазый, тщательно выбритый, в хорошо сидящем костюме. Ему определенно шел серый цвет. Она насторожилась. Он держался чересчур спокойно и, кажется, был счастлив — она почувствовала это той половиной души, где все неопределенно, непонятно, запутанно. У него живое, одухотворенное лицо. Она подумала о нем как о мужчине и поразилась остроте охватившего ее чувства, она впервые поняла, что упустила в жизни что-то важное. Ей стало больно и грустно, захотелось, чтобы он ушел. Она взяла себя в руки и с мягкой, понимающей улыбкой продолжала разглядывать его, не торопясь начинать разговор.
Не спешил и Дмитрий, с интересом и подробно осматривал кабинет.
Она ожидала увидеть его слабым и робким. Он вошел широким, мужским шагом, спокойный, уверенный в себе, и, по-видимому, совсем в ней не нуждался. Он, е е Дмит-
рий, ради которого она похоронила свою юность, он, которого она вычеркнула из списка живых.
Уголки губ у Юлии Сергеевны чуть приподнялись, и глаза засмеялись. Она собралась его осчастливить своим радушием, а он неторопливо разглядывал достопримечательности ее кабинета, очевидно стараясь определить характер, за ними скрывавшийся. Он пришел с каким-то делом и не торопился. Она не стала бы утверждать, что это ей очень нравится. Чтобы оборвать внутренний ход его мыслей, ей недоступный, она сказала задушевно и просто:
— Давно мы не виделись, Дима.
— Да, давно. Ты почти не изменилась. Она покачала головой, усмехнулась.
— В этом «почти» все и заключается. Легко сказать — не изменилась. Время не щадит никого. Ты разве не чувствуешь по себе? И ты ведь пять лет назад был чуть-чуть другим. Совсем другой.
— Наверно. Я не о том. Ты внешне мало изменилась.
— Разве помнишь?
— Я не забывал.
Ее опять захлестнул приступ острой близости к нему, она ничего не ответила, поправила воротничок, прикрывая шею рукой,— проглотила тугой ком. Может быть, он почувствовал и не хотел этого. Неожиданно резко и очень твердо он произнес:
— Пришел вот поговорить с тобой о деле Солонцовой, Юля.
— Слушаю, Дима, пожалуйста.
Голос ее по-прежнему звучал задушевно, она улыбалась, а в лице словно что-то захлопнулось, и дрожащий робкий свет, идущий изнутри и смягчавший ее неподвижное сейчас лицо, погас. «Напрасно пришел»,— решил Дмитрий.
— Слушаю тебя,— повторила Юлия Сергеевна.
— Ты ведь в курсе происходящего, мне Малюгин сказал. Хочу знать твое мнение.
Она глубоко затянулась. «Вот, значит, ты какой. Пытался бороться сам и защитить ту.— Теперь Борисова не сомневалась в верности ходивших слухов.— Значит, только необходимость привела тебя».
Дмитрий ждал. Придется же ей так или иначе высказаться. Медленно, как бы через силу превозмогая внутреннее нежелание огорчить его, она произнесла устало:
— Не знаю, Дмитрий. Дело Солонцовой приняло крутой оборот. Трудно вмешиваться, еще труднее помочь.
— Солонцова не виновата, она мне все рассказала. Она не виновата.
— Поверил на слово? Слышала, ты ведь кандидат в члены партии.
— Не вижу никакого отношения к разговору.
— Очень плохо,— сказала Юлия Сергеевна.
Он стиснул подлокотники кресла и придвинулся; она знала за ним эту вспыльчивость и своеволие — однажды его чуть не исключили из школы, когда он отказался наотрез извиниться перед директором за сорванный урок. Юлия Сергеевна улыбнулась и добавила мягче:
— Солонцова — не девочка пятнадцати лет. Пора научиться отвечать за себя. За сына тоже. Уж за него она должна отвечать по всем законам.— Юлия Сергеевна в упор поглядела на Дмитрия.— Я не сентиментальна, Дима. Конечно, понимаю, тебе неприятно. Мне не хотелось бы плохого осадка после нашего разговора. Знаешь, Дима, что значит по-гречески имя Катерина? «Вечно чистая».— Юлия Сергеевна стряхнула с папиросы пепел.— Вот так, Дима.
— Кроме законов есть простая человечность. Взять и втоптать в грязь его, зачеркнуть человека?
— Какой ты жалостливый. Прямо христосик. Здесь ты не по адресу. Всегда презирала их — жалостливых. Ты же знаешь. Василек тоже красив. А его во имя пользы — раз! — с корнем. Травка такая есть...
— Знаю,— оборвал Дмитрий.— Трава — и человек. Не узнаю тебя совсем.
— А я тебя, Дмитрий. Возьми вспомни сорок первый. Всего десять лет, и все, все забыто. Я так не могу. Вспомни себя десять лет назад, хотя бы свою мать...
— Мать не трогай. Всю жизнь прожила ради людей.
— Не таких, Дмитрий.
— Брось, она всегда оставалась врачом. Если хочешь — гражданином. Я понимаю: борьба, борьба, борьба. Если перед тобой враг. А здесь? Мать сумела бы отделить одно от другого. Зря тебя побеспокоил. Будь здорова.
— Уходишь?
Он стоял широкоплечий, крепкий, светлоголовый. Он был рядом — и бесконечно далек от нее. Юлия Сергеевна глядела на него снизу вверх и чувствовала себя по-женски беспомощной, она не могла удержать, не хватало самых обычных и нужных человеческих слов, они будто не существовали для нее. Ей хотелось сказать: «Подожди». Она подняла голову от неожиданного вопроса:
— Только одно, Юля, ты уверена, что не ошибаешься? — А ты, Дмитрий?
— Она мне близка! — Он точно споткнулся на последнем слове и, поправляя себя, подчеркнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Хорошо, Елизавета Ивановна.
— Товарищ Поляков ждет внизу. — Пусть приходит.
Секретарша вышла. Юлия Сергеевна придвинула к себе бумаги и тут же отложила их. Подумала, достала из верхнего ящика стола зеркальце, поправила волосы, чуть припудрила под глазами и шею — губы она никогда не красила. Как просто — после стольких лет взять и прийти! Что ему понадобилось? Ради прошлого она готова потерять час-другой. Пусть войдет, надо и увидеть его наконец. Все, чем она жила последние годы, отступило. И детство, и юность, и война, и первая ее встреча с ним после войны — тогда она его любила. Нет, этот человек не для нее. Его сломила жизнь, а ей нужен сильный, если не выше ее по духу, то хотя бы ровня. Дмитрий оказался слишком слаб. Теперь любопытно взглянуть, узнать: зачем понадобилось ему приходить? Она постарается помочь, несомненно. Он слишком обездолен войной, слухам о нем и Солонцовой Юлия Сергеевна не верила, женская гордость не допускала даже мысли, что ее кому-то предпочли.
Юлия Сергеевна не видела своего лица и не могла видеть сурово сжатых губ, напряженного выражения глаз, старившего ее.
Стук в дверь кабинета не застал ее врасплох, она успела развернуть какую-то брошюру и склониться над ней и подняла голову совершенно другой — человек власти и достоинства. Подала руку и улыбнулась:
— Здравствуй, Дима.
Она усадила его в кресло, села напротив и закурила. Так ей легче было скрыть свое волнение и жадное любопытство. Она незаметно и быстро оглядела его. Высокий, светлоглазый, тщательно выбритый, в хорошо сидящем костюме. Ему определенно шел серый цвет. Она насторожилась. Он держался чересчур спокойно и, кажется, был счастлив — она почувствовала это той половиной души, где все неопределенно, непонятно, запутанно. У него живое, одухотворенное лицо. Она подумала о нем как о мужчине и поразилась остроте охватившего ее чувства, она впервые поняла, что упустила в жизни что-то важное. Ей стало больно и грустно, захотелось, чтобы он ушел. Она взяла себя в руки и с мягкой, понимающей улыбкой продолжала разглядывать его, не торопясь начинать разговор.
Не спешил и Дмитрий, с интересом и подробно осматривал кабинет.
Она ожидала увидеть его слабым и робким. Он вошел широким, мужским шагом, спокойный, уверенный в себе, и, по-видимому, совсем в ней не нуждался. Он, е е Дмит-
рий, ради которого она похоронила свою юность, он, которого она вычеркнула из списка живых.
Уголки губ у Юлии Сергеевны чуть приподнялись, и глаза засмеялись. Она собралась его осчастливить своим радушием, а он неторопливо разглядывал достопримечательности ее кабинета, очевидно стараясь определить характер, за ними скрывавшийся. Он пришел с каким-то делом и не торопился. Она не стала бы утверждать, что это ей очень нравится. Чтобы оборвать внутренний ход его мыслей, ей недоступный, она сказала задушевно и просто:
— Давно мы не виделись, Дима.
— Да, давно. Ты почти не изменилась. Она покачала головой, усмехнулась.
— В этом «почти» все и заключается. Легко сказать — не изменилась. Время не щадит никого. Ты разве не чувствуешь по себе? И ты ведь пять лет назад был чуть-чуть другим. Совсем другой.
— Наверно. Я не о том. Ты внешне мало изменилась.
— Разве помнишь?
— Я не забывал.
Ее опять захлестнул приступ острой близости к нему, она ничего не ответила, поправила воротничок, прикрывая шею рукой,— проглотила тугой ком. Может быть, он почувствовал и не хотел этого. Неожиданно резко и очень твердо он произнес:
— Пришел вот поговорить с тобой о деле Солонцовой, Юля.
— Слушаю, Дима, пожалуйста.
Голос ее по-прежнему звучал задушевно, она улыбалась, а в лице словно что-то захлопнулось, и дрожащий робкий свет, идущий изнутри и смягчавший ее неподвижное сейчас лицо, погас. «Напрасно пришел»,— решил Дмитрий.
— Слушаю тебя,— повторила Юлия Сергеевна.
— Ты ведь в курсе происходящего, мне Малюгин сказал. Хочу знать твое мнение.
Она глубоко затянулась. «Вот, значит, ты какой. Пытался бороться сам и защитить ту.— Теперь Борисова не сомневалась в верности ходивших слухов.— Значит, только необходимость привела тебя».
Дмитрий ждал. Придется же ей так или иначе высказаться. Медленно, как бы через силу превозмогая внутреннее нежелание огорчить его, она произнесла устало:
— Не знаю, Дмитрий. Дело Солонцовой приняло крутой оборот. Трудно вмешиваться, еще труднее помочь.
— Солонцова не виновата, она мне все рассказала. Она не виновата.
— Поверил на слово? Слышала, ты ведь кандидат в члены партии.
— Не вижу никакого отношения к разговору.
— Очень плохо,— сказала Юлия Сергеевна.
Он стиснул подлокотники кресла и придвинулся; она знала за ним эту вспыльчивость и своеволие — однажды его чуть не исключили из школы, когда он отказался наотрез извиниться перед директором за сорванный урок. Юлия Сергеевна улыбнулась и добавила мягче:
— Солонцова — не девочка пятнадцати лет. Пора научиться отвечать за себя. За сына тоже. Уж за него она должна отвечать по всем законам.— Юлия Сергеевна в упор поглядела на Дмитрия.— Я не сентиментальна, Дима. Конечно, понимаю, тебе неприятно. Мне не хотелось бы плохого осадка после нашего разговора. Знаешь, Дима, что значит по-гречески имя Катерина? «Вечно чистая».— Юлия Сергеевна стряхнула с папиросы пепел.— Вот так, Дима.
— Кроме законов есть простая человечность. Взять и втоптать в грязь его, зачеркнуть человека?
— Какой ты жалостливый. Прямо христосик. Здесь ты не по адресу. Всегда презирала их — жалостливых. Ты же знаешь. Василек тоже красив. А его во имя пользы — раз! — с корнем. Травка такая есть...
— Знаю,— оборвал Дмитрий.— Трава — и человек. Не узнаю тебя совсем.
— А я тебя, Дмитрий. Возьми вспомни сорок первый. Всего десять лет, и все, все забыто. Я так не могу. Вспомни себя десять лет назад, хотя бы свою мать...
— Мать не трогай. Всю жизнь прожила ради людей.
— Не таких, Дмитрий.
— Брось, она всегда оставалась врачом. Если хочешь — гражданином. Я понимаю: борьба, борьба, борьба. Если перед тобой враг. А здесь? Мать сумела бы отделить одно от другого. Зря тебя побеспокоил. Будь здорова.
— Уходишь?
Он стоял широкоплечий, крепкий, светлоголовый. Он был рядом — и бесконечно далек от нее. Юлия Сергеевна глядела на него снизу вверх и чувствовала себя по-женски беспомощной, она не могла удержать, не хватало самых обычных и нужных человеческих слов, они будто не существовали для нее. Ей хотелось сказать: «Подожди». Она подняла голову от неожиданного вопроса:
— Только одно, Юля, ты уверена, что не ошибаешься? — А ты, Дмитрий?
— Она мне близка! — Он точно споткнулся на последнем слове и, поправляя себя, подчеркнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142