Строил, строил пирамиду, а чуть не угадал — рухнул с самой вершины. А потом попробуй начинай сначала, карабкайся.
— Тоже сравнил, Платон.
— Сравнил. Тут нужна точность до микрона. Слыхала про микрон?
— Отстань, Платон. На кой мне твой дурацкий микрон? Надо к Галине Ивановне сходить,— озабоченно вздыхала Мария Петровна, расправляя складки на стареньком пуховом одеяле-перинке.— Цветы отнести.
Мария Петровна говорила о матери Дмитрия словно живой, и это почему-то действовало на Платона Николаевича неприятно. Он никогда не поддерживал такого разговора, и Мария Петровна все равно каждое воскресенье ходила к памятнику на Центральной площади. Платон Николаевич чувствовал в этом что-то враждебное и темное, но сказать вслух не решался.
Дмитрию в этот вечер совсем не хотелось читать, тем более новинки технической литературы, лежавшие у него на столе. От окна тянуло холодом. Дмитрий отложил
в сторону «Новейшие конструкции зерноуборочных комбайнов», оделся. Мария Петровна спросила, тепло ли он оделся, заботливо поправила на нем шарф.
Он вышел, и густая изморозь на окнах раздосадовала тетю Машу. Пока она, шумно дыша, протаивала кружочек на стекле, Дмитрий успел скрыться, она ничего не увидела, кроме огней в окнах на противоположной стороне улицы.
— Ушел,— сказала было она, но Платон Николаевич, вооружившись очками, демонстративно листал толстенный отчет, только переложил с колена на колено затекшие ноги.
Во время работы Платон Николаевич не любил помех и сердился. Мария Петровна знала. Присев недалеко у теплой плиты с вязаньем в руках (вязала Дмитрию синий пуловер — синий цвет должен был ему идти, по ее мнению), Мария Петровна молчала недолго.
— Слышь, Николаич, вчера пошла на рынок за мясом... Кого бы ты думал встретила?
— Не мешай, потом. Еще один раз пересчитаю.
— Ладно тебе, успеешь. Борисову, Зою Константиновну, мать Юленьки Борисовой, помнишь?
— Откуда ты ее знаешь?
— Господи, Платон, дети-то в одном классе учились десять лет. Мы же как-то, дай бог памяти, лет двенадцать тому, на родительском собрании рядом за партой сидели с Зоей Константиновной. Она ведь учительница по русской литературе. Вот мы встретились на рынке и разговорились. Про Диму говорили.
— Ну, давай, не тяни.
— Интересует он ее, Зою Константиновну, про дочку свою рассказывала. Она, Юленька, теперь в обкоме служит, чуть ли не секретарем. Самое любопытное, она сразу так и спросила, мол, как ваш приемный сын себя чувствует. И откуда знает?
Платон Николаевич отложил очки в сторону.
— Ну, ну...
— Вот тебе и ну! Какой он, говорю, приемный, родным он у нас стал давно.
— Ты, Маша, к делу, к делу давай быстрее.
— Да что ты раскомандовался! Летучка тебе здесь? — рассердилась Мария Петровна и стала обиженно собирать клубки шерсти в передник.
Платон Николаевич не дал, подошел и усадил на место. Она подняла на него глаза, и в них не было обиды — только спокойная усмешка.
Она размотала клубок, разобрала спицы, стала считать петли. Платон Николаевич терпеливо ждал.
— Не знаю, Платоша, показалось мне — неспроста был разговор. Ты, Платон, не утаивай, ты замечал за ним плохое?
— За кем?
— За Димой. Знаешь или нет?
Платон Николаевич дернул плечами и посмотрел насмешливо, и Мария Петровна не стала больше расспрашивать.
— Говорила она, Зоя Константиновна, о Диме. Вроде, мол, нашел он себе женщину, счастья желала. Они до войны вместе с ее старшей сестрой учились. Вроде ребенок у нее от немца, и она гулящая, пьет. Все беспокоилась она, Зоя Константиновна, подумать советовала...
— Постой, постой,— перебил Платон Николаевич.— Что ты врешь? Какая гулящая? При чем здесь Дмитрий?
— Ты Катьку Солонцову знаешь?
— Ну знаю. Токарем работает в третьем цехе. Откуда ей-то известно, этой учительнице?
— Не знаю. Слышала и говорю.
Платон Николаевич давно уже бегал по комнате, его насторожило совсем не то, что Дмитрий с кем-то живет,— мысли Платона Николаевича были о другом. Если с кем и связался молодой мужчина — не беда, осуждать его, неженатого, просто смешно. А вот необычность пути, по которому докатился слух, заинтересовала и встревожила Платона Николаевича. Он знал Юлию Сергеевну Борисову. Он думал и думал, словно разгадывал хитроумные вражеские планы. Ни к чему не придя, снова уселся за отчет.
— Ерунда. Он не ребенок, а вам бы только судачить. Хоть и учительница, а все баба. Вот ведь наговорила, наговорила, а к чему?
Сложные, далеко не всякому ясные пути сводят в жизни человека с человеком. Осторецкая область — большая сельскохозяйственная область. Много и заводов, есть и фабрики. Осторецк — город более древний, чем Москва. По крайней мере, так утверждают старые свитки и грамоты в областном историческом музее, и если кто интересуется историей города Осторецка, ему с гордостью покажут макет древнего тысячелетнего поселения — несколько
десятков бревенчатых изб, образующих посредине пустой неправильный квадрат, вероятно — площадь. Все — за дубовым, высоким частоколом, в крутом изгибе реки Острицы — в те времена она была куда шире, теперь сильно обмелела, хотя и сейчас по ней довольно свободно бегали катера с широкими приземистыми баржами и небольшие пароходики. Весной Острица широко разливалась, затопляя пойменные необозримые луга, становилась похожей на море. Потом на лугах брали добротные укосы, и стога стояли густо, и если плыть по реке — до самых горизонтов все стога и стога.
Теперь Осторецк давно перешагнул реку, еще в прошлом столетии ему стало тесно в речной излучине; разрастаясь, город ушел за правый берег реки.
В Осторецкой области сорок два района, пятнадцать совхозов и много колхозов. До укрупнения их было тысяча пятьсот, после укрупнения стало триста двенадцать. И заводы, и фабрики, и всякие мелкие предприятия связаны с городом Осторецком множеством нитей, и все самое главное и самое незначительное связано с обкомом партии.
Над Осторецком возвышается Вознесенский холм, в исторические времена на его вершине, сменяясь, стояли крепость деревянная, затем монастырь каменный, затем опять крепость, только каменная. Ее после сменила Вознесенская церковь. Теперь на Вознесенском холме горит Вечный огонь перед памятником Неизвестному солдату.
Все связано в жизни человеческой, и Юлия Сергеевна Борисова, сама того не желая, продолжала интересоваться Дмитрием Поляковым и его делами. Никто этого не знал, и, если бы не Зоя Константиновна, не узнали бы и старики Дротовы. В тот вечер, когда Мария Петровна рассказывала о встрече с учительницей Борисовой, в обкоме заседало бюро, и Юлия Сергеевна ни о чем не думала, кроме своего доклада. Бюро обсуждало вопрос об улучшении идеологической работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Тоже сравнил, Платон.
— Сравнил. Тут нужна точность до микрона. Слыхала про микрон?
— Отстань, Платон. На кой мне твой дурацкий микрон? Надо к Галине Ивановне сходить,— озабоченно вздыхала Мария Петровна, расправляя складки на стареньком пуховом одеяле-перинке.— Цветы отнести.
Мария Петровна говорила о матери Дмитрия словно живой, и это почему-то действовало на Платона Николаевича неприятно. Он никогда не поддерживал такого разговора, и Мария Петровна все равно каждое воскресенье ходила к памятнику на Центральной площади. Платон Николаевич чувствовал в этом что-то враждебное и темное, но сказать вслух не решался.
Дмитрию в этот вечер совсем не хотелось читать, тем более новинки технической литературы, лежавшие у него на столе. От окна тянуло холодом. Дмитрий отложил
в сторону «Новейшие конструкции зерноуборочных комбайнов», оделся. Мария Петровна спросила, тепло ли он оделся, заботливо поправила на нем шарф.
Он вышел, и густая изморозь на окнах раздосадовала тетю Машу. Пока она, шумно дыша, протаивала кружочек на стекле, Дмитрий успел скрыться, она ничего не увидела, кроме огней в окнах на противоположной стороне улицы.
— Ушел,— сказала было она, но Платон Николаевич, вооружившись очками, демонстративно листал толстенный отчет, только переложил с колена на колено затекшие ноги.
Во время работы Платон Николаевич не любил помех и сердился. Мария Петровна знала. Присев недалеко у теплой плиты с вязаньем в руках (вязала Дмитрию синий пуловер — синий цвет должен был ему идти, по ее мнению), Мария Петровна молчала недолго.
— Слышь, Николаич, вчера пошла на рынок за мясом... Кого бы ты думал встретила?
— Не мешай, потом. Еще один раз пересчитаю.
— Ладно тебе, успеешь. Борисову, Зою Константиновну, мать Юленьки Борисовой, помнишь?
— Откуда ты ее знаешь?
— Господи, Платон, дети-то в одном классе учились десять лет. Мы же как-то, дай бог памяти, лет двенадцать тому, на родительском собрании рядом за партой сидели с Зоей Константиновной. Она ведь учительница по русской литературе. Вот мы встретились на рынке и разговорились. Про Диму говорили.
— Ну, давай, не тяни.
— Интересует он ее, Зою Константиновну, про дочку свою рассказывала. Она, Юленька, теперь в обкоме служит, чуть ли не секретарем. Самое любопытное, она сразу так и спросила, мол, как ваш приемный сын себя чувствует. И откуда знает?
Платон Николаевич отложил очки в сторону.
— Ну, ну...
— Вот тебе и ну! Какой он, говорю, приемный, родным он у нас стал давно.
— Ты, Маша, к делу, к делу давай быстрее.
— Да что ты раскомандовался! Летучка тебе здесь? — рассердилась Мария Петровна и стала обиженно собирать клубки шерсти в передник.
Платон Николаевич не дал, подошел и усадил на место. Она подняла на него глаза, и в них не было обиды — только спокойная усмешка.
Она размотала клубок, разобрала спицы, стала считать петли. Платон Николаевич терпеливо ждал.
— Не знаю, Платоша, показалось мне — неспроста был разговор. Ты, Платон, не утаивай, ты замечал за ним плохое?
— За кем?
— За Димой. Знаешь или нет?
Платон Николаевич дернул плечами и посмотрел насмешливо, и Мария Петровна не стала больше расспрашивать.
— Говорила она, Зоя Константиновна, о Диме. Вроде, мол, нашел он себе женщину, счастья желала. Они до войны вместе с ее старшей сестрой учились. Вроде ребенок у нее от немца, и она гулящая, пьет. Все беспокоилась она, Зоя Константиновна, подумать советовала...
— Постой, постой,— перебил Платон Николаевич.— Что ты врешь? Какая гулящая? При чем здесь Дмитрий?
— Ты Катьку Солонцову знаешь?
— Ну знаю. Токарем работает в третьем цехе. Откуда ей-то известно, этой учительнице?
— Не знаю. Слышала и говорю.
Платон Николаевич давно уже бегал по комнате, его насторожило совсем не то, что Дмитрий с кем-то живет,— мысли Платона Николаевича были о другом. Если с кем и связался молодой мужчина — не беда, осуждать его, неженатого, просто смешно. А вот необычность пути, по которому докатился слух, заинтересовала и встревожила Платона Николаевича. Он знал Юлию Сергеевну Борисову. Он думал и думал, словно разгадывал хитроумные вражеские планы. Ни к чему не придя, снова уселся за отчет.
— Ерунда. Он не ребенок, а вам бы только судачить. Хоть и учительница, а все баба. Вот ведь наговорила, наговорила, а к чему?
Сложные, далеко не всякому ясные пути сводят в жизни человека с человеком. Осторецкая область — большая сельскохозяйственная область. Много и заводов, есть и фабрики. Осторецк — город более древний, чем Москва. По крайней мере, так утверждают старые свитки и грамоты в областном историческом музее, и если кто интересуется историей города Осторецка, ему с гордостью покажут макет древнего тысячелетнего поселения — несколько
десятков бревенчатых изб, образующих посредине пустой неправильный квадрат, вероятно — площадь. Все — за дубовым, высоким частоколом, в крутом изгибе реки Острицы — в те времена она была куда шире, теперь сильно обмелела, хотя и сейчас по ней довольно свободно бегали катера с широкими приземистыми баржами и небольшие пароходики. Весной Острица широко разливалась, затопляя пойменные необозримые луга, становилась похожей на море. Потом на лугах брали добротные укосы, и стога стояли густо, и если плыть по реке — до самых горизонтов все стога и стога.
Теперь Осторецк давно перешагнул реку, еще в прошлом столетии ему стало тесно в речной излучине; разрастаясь, город ушел за правый берег реки.
В Осторецкой области сорок два района, пятнадцать совхозов и много колхозов. До укрупнения их было тысяча пятьсот, после укрупнения стало триста двенадцать. И заводы, и фабрики, и всякие мелкие предприятия связаны с городом Осторецком множеством нитей, и все самое главное и самое незначительное связано с обкомом партии.
Над Осторецком возвышается Вознесенский холм, в исторические времена на его вершине, сменяясь, стояли крепость деревянная, затем монастырь каменный, затем опять крепость, только каменная. Ее после сменила Вознесенская церковь. Теперь на Вознесенском холме горит Вечный огонь перед памятником Неизвестному солдату.
Все связано в жизни человеческой, и Юлия Сергеевна Борисова, сама того не желая, продолжала интересоваться Дмитрием Поляковым и его делами. Никто этого не знал, и, если бы не Зоя Константиновна, не узнали бы и старики Дротовы. В тот вечер, когда Мария Петровна рассказывала о встрече с учительницей Борисовой, в обкоме заседало бюро, и Юлия Сергеевна ни о чем не думала, кроме своего доклада. Бюро обсуждало вопрос об улучшении идеологической работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142