— Я не могу ошибаться.
Юлия Сергеевна тоже встала. Медленно-медленно. Сейчас она забыла о своей высокой должности. Она чувствовала себя бесконечно несчастной и униженной. Он жил с ней, с этой Солонцовой! Кто ей отдаст те ночи с ним, с выдуманным, с несуществующим, ночи, похожие на бред? Возможно, в одну из них он и предал...
Юлию Сергеевну передернуло от отвращения и ненависти к нему и к той, несчастной и загнанной! Да она же счастливица, она...
Юлии Сергеевне хотелось разрыдаться, она засмеялась.
— Прости, пожалуйста,— тут же сказала она.— Ты смотришь на меня, словно я тебя вот-вот ограблю. Не бойся, я хорошая.
— А я не боюсь, не пугай.
— Какой ты сердитый.
— Не вижу причин для смеха, Юля.
— Какой уж тут смех, Дмитрий. Поздравляю. Тебе виднее. В таких делах и советовать бесполезно.
— Понятно, Юля, как-нибудь разберемся. До свидания.
— До свидания, Дмитрий.
Дверь закрылась бесшумно и мягко. Юлия Сергеевна опустилась в кресло. И сидела десять, двадцать минут, сидела совершенно неподвижно. Она никогда не плакала. Потом подняла трубку телефона и попросила вызвать парторга завода «Сельхозмаш» — Владислава Казимиро-вича Малюгина.
Юлия Сергеевна разговаривала с Дербачевым больше часа, и секретарша в приемной, священнодействуя, никого в кабинет первого не пускала. У Юлии Сергеевны длинные низкие брови и очень темные ресницы, отчего глаза казались глубокими и тоже черными. На самом деле они были серые, с едва заметной голубизной.
Дербачев очень удивился, обнаружив это. Он волновался и внутренне был собран в комок — разговор шел серьезный, ему очень важно заставить Борисову загореться его планами, начинаниями. Николай Гаврилович широко шагал по кабинету — от окна к креслу, в котором небрежно сидела Юлия Сергеевна. Всякий раз, останавливаясь перед ней и встречая ее взгляд, Дербачев круто поворачивался и шагал к окну.
Разговор продолжался, и все яснее вырисовывалась суть его. Юлия Сергеевна становилась настороженнее. В комнате заметно темнело, в толстом зеленоватом стекле во весь размер стола металась квадратная тень Дербачева.
— Насколько я поняла, Николай Гаврилович,— осторожно начала Юлия Сергеевна, чувствуя, что он ждет и молчать дальше нельзя,— дело касается значительных реформ?
— С какой стороны смотреть. Помните Маркса? «Закон всегда осуществляется через неосуществление».
— Вы все достаточно глубоко продумали?
Дербачев ждал такого вопроса, не от нее первой он слышал его. И для любого имел достаточно вескую аргументацию, железную логику и многолетний опыт блестящего пропагандиста. С ней он искал другого. Духовного общения. Не подавить эрудицией и силой логики, а найти отзвук своим мыслям, своим сомнениям. Дербачев искал соратника, друга.
Он не мог ошибиться в Борисовой: умна и характер есть. Не может человек с такой отчаянно-бесстрашной юностью в разгар борьбы остаться в стороне, уклониться от настоящего дела, мелко, по-обывательски заботясь о соблюдении буквы закона.
Он говорил горячо, увлеченно, отвечал резко, коротко. Юлия Сергеевна казалась спокойной и слушала с интересом. За долгие месяцы Дербачев наконец раскрылся, и очень неожиданно.
— Нужно искать. Искать, искать! — сказал Дербачев.— И главное — поверить. Я был в десятках колхозов, говорил с десятками людей. Нужно дать колхозникам заниматься тем, что им выгодно! Бездействовать дальше нельзя. Вы спросите, что и как. Ничего особенного. Посоветуемся, многое отыщется. Очень важно, например, найти возможности хорошо оплачивать пресловутый трудодень... Нужно выбрать по области десяток хозяйств, посоветоваться с колхозниками. Они сами изберут — и, посмотрите, не прогадают! — профиль хозяйства, его направление. Одним будет выгодно заниматься преимущественно животноводством, другие, возможно, станут усиленно развивать зерновое хозяйство. Мы застыли на месте, разучились искать более удобные и выгодные формы.
— Широкий эксперимент, хотите вы сказать. Простите, все на свой риск и страх?
Квадратная тень в стекле приостановила свой решительный бег:
— Вы угадали, Юлия Сергеевна. Именно — на свой риск и страх.
— Понимаю.
Они поглядели в глаза друг другу, и она действительно поняла. Раньше Дербачев был просто незнаком, теперь становился опасным. Реформаторство, пусть даже талантливое, несущее за собой определенные возможности
и перспективы, ей не улыбалось. Она не думала, как отнесутся к этому верха. Нет, в ней что-то яростно восставало, пока бездоказательно. Нутром, не умом, она чувствовала крупную ставку. О прежней жизни Дерба-чева она слышала немало. Ходили противоречивые слухи. Раньше он работал в аппарате ЦК, и никто не знал, почему его направили в область. Говорили разное, предполагали, и она понимала, что это только догадки. Его прислали из ЦК, и не кем-нибудь, а первым секретарем обкома. Это тоже кое о чем говорило. Ну хорошо, хочет она или не хочет, ей придется выполнить указание п е р в о -г о , она обязана будет взять на себя пропагандистскую сторону, но она имеет право не высказывать ему прямо свое мнение.
За окном шел снег, сверкающий, пушистый,— первое предвестие далекой весны. Снег на тротуарах, на крышах, на людях — белый-белый снег, ложась на землю бесшумно и мягко, вызывал ощущение хрустящей белизны. Дербачев задумчиво тер пальцем кончик крупного своего носа.
Борисова искоса, с любопытством наблюдала за Дер-бачевым. Она никогда не думала, что в этом властном сорокасемилетнем человеке с крепким бритым черепом и тяжелым взглядом умных глаз так много энергии, столько мальчишеского безрассудства. Сцепив тонкие смуглые пальцы, Юлия Сергеевна напряженно думала над последними словами Дербачева — брови ее сошлись в сплошную линию. Дербачев стоял, широко расставив ноги, и чувствовалось: с места его так просто не сдвинешь, со своей крепкой мужицкой приземистостью он выдержит один на один не одну схватку.
Юлия Сергеевна уже знала свое решение, в какой-то момент ей мучительно захотелось прислониться к силе, почувствовать рядом мужское плечо, принять на себя шквальный огонь, как в далекой юности, когда в гашетку автомата она вкладывала всю свою ярость и тоску по пропавшему без вести Дмитрию, когда она искала смерти и не находила. Случались и такие моменты. С нее достаточно одной потери.
Она хрустнула пальцами и подняла голову. Ее встретил тяжелый взгляд в упор. Она выдержала, улыбнулась.
— Расскажу вам, Николай Гаврилович, один случай, похожий больше на анекдот. Не против?
— С удовольствием.
— На экзаменах в пединституте, на литфаке, отвечает студент и говорит: «Гоголь? Нам не подходит. Ну, что у него за герои? Манилов? Собакевич?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Юлия Сергеевна тоже встала. Медленно-медленно. Сейчас она забыла о своей высокой должности. Она чувствовала себя бесконечно несчастной и униженной. Он жил с ней, с этой Солонцовой! Кто ей отдаст те ночи с ним, с выдуманным, с несуществующим, ночи, похожие на бред? Возможно, в одну из них он и предал...
Юлию Сергеевну передернуло от отвращения и ненависти к нему и к той, несчастной и загнанной! Да она же счастливица, она...
Юлии Сергеевне хотелось разрыдаться, она засмеялась.
— Прости, пожалуйста,— тут же сказала она.— Ты смотришь на меня, словно я тебя вот-вот ограблю. Не бойся, я хорошая.
— А я не боюсь, не пугай.
— Какой ты сердитый.
— Не вижу причин для смеха, Юля.
— Какой уж тут смех, Дмитрий. Поздравляю. Тебе виднее. В таких делах и советовать бесполезно.
— Понятно, Юля, как-нибудь разберемся. До свидания.
— До свидания, Дмитрий.
Дверь закрылась бесшумно и мягко. Юлия Сергеевна опустилась в кресло. И сидела десять, двадцать минут, сидела совершенно неподвижно. Она никогда не плакала. Потом подняла трубку телефона и попросила вызвать парторга завода «Сельхозмаш» — Владислава Казимиро-вича Малюгина.
Юлия Сергеевна разговаривала с Дербачевым больше часа, и секретарша в приемной, священнодействуя, никого в кабинет первого не пускала. У Юлии Сергеевны длинные низкие брови и очень темные ресницы, отчего глаза казались глубокими и тоже черными. На самом деле они были серые, с едва заметной голубизной.
Дербачев очень удивился, обнаружив это. Он волновался и внутренне был собран в комок — разговор шел серьезный, ему очень важно заставить Борисову загореться его планами, начинаниями. Николай Гаврилович широко шагал по кабинету — от окна к креслу, в котором небрежно сидела Юлия Сергеевна. Всякий раз, останавливаясь перед ней и встречая ее взгляд, Дербачев круто поворачивался и шагал к окну.
Разговор продолжался, и все яснее вырисовывалась суть его. Юлия Сергеевна становилась настороженнее. В комнате заметно темнело, в толстом зеленоватом стекле во весь размер стола металась квадратная тень Дербачева.
— Насколько я поняла, Николай Гаврилович,— осторожно начала Юлия Сергеевна, чувствуя, что он ждет и молчать дальше нельзя,— дело касается значительных реформ?
— С какой стороны смотреть. Помните Маркса? «Закон всегда осуществляется через неосуществление».
— Вы все достаточно глубоко продумали?
Дербачев ждал такого вопроса, не от нее первой он слышал его. И для любого имел достаточно вескую аргументацию, железную логику и многолетний опыт блестящего пропагандиста. С ней он искал другого. Духовного общения. Не подавить эрудицией и силой логики, а найти отзвук своим мыслям, своим сомнениям. Дербачев искал соратника, друга.
Он не мог ошибиться в Борисовой: умна и характер есть. Не может человек с такой отчаянно-бесстрашной юностью в разгар борьбы остаться в стороне, уклониться от настоящего дела, мелко, по-обывательски заботясь о соблюдении буквы закона.
Он говорил горячо, увлеченно, отвечал резко, коротко. Юлия Сергеевна казалась спокойной и слушала с интересом. За долгие месяцы Дербачев наконец раскрылся, и очень неожиданно.
— Нужно искать. Искать, искать! — сказал Дербачев.— И главное — поверить. Я был в десятках колхозов, говорил с десятками людей. Нужно дать колхозникам заниматься тем, что им выгодно! Бездействовать дальше нельзя. Вы спросите, что и как. Ничего особенного. Посоветуемся, многое отыщется. Очень важно, например, найти возможности хорошо оплачивать пресловутый трудодень... Нужно выбрать по области десяток хозяйств, посоветоваться с колхозниками. Они сами изберут — и, посмотрите, не прогадают! — профиль хозяйства, его направление. Одним будет выгодно заниматься преимущественно животноводством, другие, возможно, станут усиленно развивать зерновое хозяйство. Мы застыли на месте, разучились искать более удобные и выгодные формы.
— Широкий эксперимент, хотите вы сказать. Простите, все на свой риск и страх?
Квадратная тень в стекле приостановила свой решительный бег:
— Вы угадали, Юлия Сергеевна. Именно — на свой риск и страх.
— Понимаю.
Они поглядели в глаза друг другу, и она действительно поняла. Раньше Дербачев был просто незнаком, теперь становился опасным. Реформаторство, пусть даже талантливое, несущее за собой определенные возможности
и перспективы, ей не улыбалось. Она не думала, как отнесутся к этому верха. Нет, в ней что-то яростно восставало, пока бездоказательно. Нутром, не умом, она чувствовала крупную ставку. О прежней жизни Дерба-чева она слышала немало. Ходили противоречивые слухи. Раньше он работал в аппарате ЦК, и никто не знал, почему его направили в область. Говорили разное, предполагали, и она понимала, что это только догадки. Его прислали из ЦК, и не кем-нибудь, а первым секретарем обкома. Это тоже кое о чем говорило. Ну хорошо, хочет она или не хочет, ей придется выполнить указание п е р в о -г о , она обязана будет взять на себя пропагандистскую сторону, но она имеет право не высказывать ему прямо свое мнение.
За окном шел снег, сверкающий, пушистый,— первое предвестие далекой весны. Снег на тротуарах, на крышах, на людях — белый-белый снег, ложась на землю бесшумно и мягко, вызывал ощущение хрустящей белизны. Дербачев задумчиво тер пальцем кончик крупного своего носа.
Борисова искоса, с любопытством наблюдала за Дер-бачевым. Она никогда не думала, что в этом властном сорокасемилетнем человеке с крепким бритым черепом и тяжелым взглядом умных глаз так много энергии, столько мальчишеского безрассудства. Сцепив тонкие смуглые пальцы, Юлия Сергеевна напряженно думала над последними словами Дербачева — брови ее сошлись в сплошную линию. Дербачев стоял, широко расставив ноги, и чувствовалось: с места его так просто не сдвинешь, со своей крепкой мужицкой приземистостью он выдержит один на один не одну схватку.
Юлия Сергеевна уже знала свое решение, в какой-то момент ей мучительно захотелось прислониться к силе, почувствовать рядом мужское плечо, принять на себя шквальный огонь, как в далекой юности, когда в гашетку автомата она вкладывала всю свою ярость и тоску по пропавшему без вести Дмитрию, когда она искала смерти и не находила. Случались и такие моменты. С нее достаточно одной потери.
Она хрустнула пальцами и подняла голову. Ее встретил тяжелый взгляд в упор. Она выдержала, улыбнулась.
— Расскажу вам, Николай Гаврилович, один случай, похожий больше на анекдот. Не против?
— С удовольствием.
— На экзаменах в пединституте, на литфаке, отвечает студент и говорит: «Гоголь? Нам не подходит. Ну, что у него за герои? Манилов? Собакевич?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142