Дед Матвей мутно поглядел на него, встряхнулся, взял у него из рук стакан и отставил в сторону.
— Дурак ты, Митька, хотя и ученый. Хватит пить,— решительно приказал он.— Все вы такие пошли — меры ничуть не знаете. Водка меру любит — тогда она на пользу. Во-о! Давай, давай раздевайся и спать. А что, думаешь, не пропустят к нему-то?
— Хватит, старик, чудить. Пропустить — одно, а выпустить...
Дед Матвей уложил племянника на сколоченную им самим деревянную кровать. Она оказалась для Дмитрия коротка, и его узкие ступни с желтоватыми подошвами торчали далеко за спинку.
«Вымахал,— подумал дед Матвей, стаскивая катанки и разматывая пахнущие потом портянки.— Вымахал, а ума-то еще не набрался... Ничего не понимает».
Больше ни о чем не стал думать дед Матвей. Забравшись на печь, разлегся на горячих кирпичах и сразу уснул.
Утром Дмитрий долго бродил по селу. Слегка покалывало в висках. Лобов увидел его в правлении колхоза и обрадовался. Лобов спорил с вислоносым медлительным мужиком, возможно, поэтому и обрадовался: представился случай отделаться от назойливого просителя.
— Ты, брат, раздался,— сказал Лобов, оглядывая и хлопая Дмитрия по плечу.— Слышал я, до инженера доходишь, Дмитрий Романович?
— Не велика штука,— в тон ему отозвался Дмитрий.— Ты теперь чуть ли не целым районом ворочаешь, а я что? После объединения небось сам черт тебе не брат, Степан Иванович?
Они поговорили в правлении, и потом, подписав несколько бумажек, Лобов пригласил Дмитрия пройтись по хозяйству. Дмитрий шел рядом и старался понять, в чем так сильно изменился Степан. Поседел, погрузнел, лицом стал старее — это в порядке вещей. А вот те, другие какие-то основные перемены Дмитрий уловить не мог. Кажется, стал Степан Лобов решительнее и увереннее.
Они подходили к животноводческой ферме, когда навстречу из-за складского помещения выбежала Марфа и, кивнув Дмитрию, словно вчера виделись, торопливо отвела мужа в сторону.
— Ты чего? — услышал Дмитрий.
— Знаешь, Степан, из области первый приехал, Дербачев. Только-только подкатил. Говорила я тебе, телефон провести,— все тебе дорого.
— Не тарахти, при чем телефон? Ты толком, ну приехал и приехал.
— Приехал и пошел везде. Я вас далеко увидела, а то хотела в правление бежать. Ходит по сараям, все осматривает. Меня остановил, спрашивает: «Как звать, хозяйка?» А я ему — Марфа, мол. А он: «Красивое имя». Красивое! — Марфа сморщила нос, весело прыснула в кулак.— Марфа-то красивое! Чудак-человек, ей-богу!
Степан засмеялся, глаза подобрели и насмешливо заискрились.
— Ладно, самое главное ты сообщила. А еще что? Потом потише, чего ты так кричишь? Не глухие тут.
Марфа нахмурилась, отвернулась: наедине Степан никогда не разговаривал с нею в таком тоне. Она покосилась на Дмитрия, усмехнулась и подумала, что это она мужу припомнит.
Она не могла долго сердиться на Степана и только насмешливо сверкнула глазами.
— Аника-воин. Вот подожди, он тебя сейчас продерет похлестче.
— Кто?
— Секретарь этот.— Загораясь, Марфа опять возбужденно частила: — Батюшки! Входит, кто его там увидит сразу? Ходил-ходил — и давай и давай! Грязно-то у вас, скотина вся в грязи и худая и порядка нет! Кормушки, потом склад сена — все обглядел. Дрянное, говорит, сено. А ему кто-то: «Уж какое есть, не взыщите». Он посмотрел, засмеялся и немного отошел. Теперь стоит там, с бабами разговоры ведет.
Дмитрий узнавал и не узнавал свою старую знакомую. Лицо тронули слегка заветренные морщины у губ, в глазах появился мягкий, ласковый свет.
Дмитрий шел за ними, отстав шагов на десять, и еще издали заметил Дербачева. Он видел его под Новый год в Осторецком драматическом театре и с тех пор запомнил его квадратную тяжелую голову. Дербачев, поджидая, кивнул председателю издали, и Лобов, подойдя, поздоровался.
Дмитрий свернул в сторону, стал разговаривать с конюхом Петровичем, ставшим за эти пять лет низким и жиденьким мужиком. А звали его и сейчас по-старому — Петровичем. Дмитрий от деда Матвея узнал, что Петровича в армию не взяли: не вышел ростом. Он женился, успел нажить двух детей, дочку и сына. Жена была ровно вполовину выше его, рядом они никогда не ходили: ни в гости, ни в кино, ни на работу. На людях Петрович не переносил соседства жены. В этом дед Матвей винил мать Петровича, властную и крутую старуху. Она боялась обмельчания потомства и настояла именно на таком браке. А Петрович парнем гулял с Тоськой Лабодой.
Встречаясь с нею теперь, слушая насмешки, менялся в лице. Дед Матвей рассказывал, что Петрович иногда бил свою жену. И баба ему подчинялась — своего маленького повелителя она любила за не известные никому, кроме нее, какие-то особые качества.
«Маленький-маленький, а злой, дьявол»,— неожиданно подумал Дмитрий, здороваясь с конюхом. Петрович держал в руках огромные вилы и в первую очередь оглядел лыжный костюм Дмитрия — другого тот не захватил с собой.
— Все ходят, ходят,— сказал Петрович недовольно.— Все высматривают, начальствуют.
— Кто ходит? — не понял Дмитрий.
— Да вот,— конюх кивнул на Дербачева.— Нечего делать, и ходят, ездят. Еще орать начинают. Хоть бы одного в нашу шкуру.
— А ты знаешь, кто это?
— Да знаю, как не знать. То-то напугал!
Петрович вскинул вилы на плечо, повернулся и пошел по своим делам. В спину он не казался Дмитрию маленьким, он ступал уверенно и тяжело. Так ходят под любопытными взглядами чужих глаз.
— Степан Иванович, в чем дело? — недовольно спросил Дербачев, шагая по проходу одного из коровников. По обе стороны от них стояли и лежали разномастные жующие коровы.
— А что, Николай Гаврилович? — непонимающе поглядел на секретаря Лобов.
— Ну, еще бы, сам ты не видишь. Посмотри на скот, подстилки нет? Или привезти лень? Нельзя, Степан Иванович, смотреть стыдно, все в грязи утонуло. Ну, молчи, молчи, обижайся.
— Говори не говори, Николай Гаврилович, делу не поможешь. Нет подстилки, где ты ее возьмешь? В самом деле нет, ржаная солома и та на корм идет. Не знаю, дотянуть бы. Только объедья, уж никуда их нельзя, стелем.
— Под свою подстелить находишь. У Лобова сжались губы.
— Так то своя, товарищ секретарь. Свою у меня и кормить есть чем.
Дербачев сердито кашлянул, обходя натекшую в проходе и загустевшую на морозе лужу,— этот хитрющий, кажется, всегда спокойный мужик явно над ним подшучивал.
— Свою, говоришь? А они вот чьи?
— Так их много. Здесь на ферме, двести семьдесят, а ферм в колхозе сейчас пять. Поди уследи в таком хозяйстве.
— Ладно, Лобов, шутить потом будем. Серьезно, ничего придумать нельзя?
— Делаем, Николай Гаврилович. В Воронцове, в третьей бригаде, опилки выручают, там у нас своя лесопилка работает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142