За его спиной Сковородин, перемигнувшись с кем-то, недвусмысленно постучал себя по лбу.
Солонцову приходили разглядывать из самых отдаленных цехов, особенно шептались женщины. Забегали вроде бы невзначай, косились, оглядывались. Тимочкин, сдавая смену, долго топтался и под конец неловко, боком подал руку.
— Я слышал, тебя поздравить можно? — спросил он.— Поздравляю, Катюша. От души. Поздравляю. А я вот моторку купил, девять пятьсот заплатил...— И, не договорив, что именно с ней, Солонцовой, мечтал когда-нибудь провести отпуск на Острице, все восемнадцать рабочих дней с отгулами, махнул рукой и косо пошел к выходу.
Она глядела ему вслед, трогая ладонью холодные рукоятки станка. Пришел в цех и начальник снабжения Платон Николаевич, несколько раз чинно прошествовал мимо, необычно молчаливый, забывая отвечать на кивки рабочих. Солонцова стала героем дня, о ней говорили даже у директора. И все вдруг увидели, что Солонцова еще молода и хороша собой, она ловила на себе завистливые взгляды. В эти дни, согретая неожиданным счастьем, она действительно была хороша, и такой ее увидел Селиванов.
Узколицый, выбритый, корректно пригласил сесть.
— Спасибо,— сказала она несмело, пристраиваясь на краешек широкого, просторного кресла.
— Вы знаете, Солонцова, зачем я вас пригласил?
— Откуда же, Артем Витальевич, мне знать, мастер сказал, вот я и пришла.
— Хм...— Директор откашлялся и развернул белоснежный платок.— Хм... так вот, Солонцова. Я слышал, вы с Поляковым поженились? Так?
Чувствуя недоброе, она нерешительно кивнула.
— Видите, Солонцова, хочу с вами поговорить откровенно. Дело такое. Поляков может стать очень и очень толковым специалистом. У него природные данные, от бога. Вы — женщина, вы должны понять. Он сейчас у нас в особой группе, вы, конечно, знаете. Он блестяще, понимаете, блестяще,— подчеркнул директор,— разрешил несколько очень сложных... ну, как бы для вас
попонятнее... несколько сложных технических узлов, внес много дельных предложений в общую конструкцию комбайна. Пропагандист хороший. Скоро год, как ведет кружок политинформации. Вы должны помнить это, Солон-цова. Стараться по мере сил помогать.
Селиванов хотел сказать «не мешать» и только в последний момент переменил.
— Вы меня понимаете, Солонцова?
— Я вас очень понимаю.— Она с силой обдернула на коленях юбку.— Чего тут не понять?
— Вот и хорошо. Такой муж кое к чему обязывает.
— Я понимаю. Можно идти?
— Идите, Солонцова. Надеюсь, вы учтете, и все будет в порядке.
Открывая тяжелую, обитую черным дерматином дверь, Солонцова обернулась.
— До свиданья, Артем Витальевич. Очень благодарна.— Она говорила и удивлялась, откуда у нее брались слова, вот уж слова так слова! — Спасибо вам за доброту вашу. Премного благодарна.
Когда за нею закрылась дверь, Селиванов вдруг переспросил:
— Что? Что? — и покраснел.
У холодной гранитной глыбы — памятника на Центральной площади — стояла Мария Петровна Дротова. Она утопала в разношенных валенках, полушубке и в огромной пуховой шали. От мороза глаза слезились. Она ходила сюда каждое воскресенье, а сегодня пришла в четверг. Сегодня особый четверг. Она бережно вынула из-за борта полушубка две ветки цветущей комнатной герани, осторожно, с усилием, нагнулась и, тяжело дыша, положила цветы к подножию памятника.
— Ну вот, Галина Ивановна,— сказала она шепотом — губы еле-еле шевелились.— Поздравляю, голубушка. Дай бог, дай бог. Сын наш женился. Дай бог ему счастья. Он хороший, Галина Ивановна. Ты не обижайся на мою радость. Я ведь знаю, ты не обидишься.
Серая глыба стояла внушительно и строго, опушенная по граням ослепительно белым инеем, у ее подножия от мороза чернели цветы.
— Он хороший человек,— говорила Мария Петровна.— Даст бог, будет у них все хорошо. Внучка понянчить успею. Я у них уже была, я тебе все рассказывать буду, без утайки. Вот в другой раз упадет денек потеплее — все расскажу. Спи себе с богом, не думай. Замерзла я.
Она говорила и все никак не могла оторваться от чер-
ных цветов на снегу, и не было никакого дела большому городу до маленькой старушки в полушубке и пуховой шали. Да и не хотела она никого постороннего в своей радости. Она не хотела ее делить ни с кем, кроме той, что лежала здесь, под серым камнем.
«Спасибо тебе, что не сердишься,— думала она.— Ты мать, все понимаешь, голубушка. И меня понимаешь. Диме хорошо, ты не думай. Она любит его, светится вся. Сегодня испеку пирог с яблоками, приглашу. Они придут, уже обещали. Дима любит вкусные пироги».
Накануне «Осторецкая правда» вышла с большой статьей Дербачева, писавшего о задачах предстоящего совещания. Юлия Сергеевна, развернув газету, с любопытством пробежала статью глазами и начала читать уже внимательно, изучая абзац за абзацем. Она не могла не отдать должное Дербачеву-публицисту, страстному, умевшему убеждать цифрами и фактами. Именно страстность, безудержная полемичность озадачила, насторожила ее, как и в разговорах с ним прежде. По ее мнению, статья получилась не директивной, не подлежащей обсуждению и разбирательству статьей руководителя области, подводящей итог всей кампании, а остропроблемной. Слишком чувствовались крайности, раздражение проглядывало во многих местах. И положением в сельском хозяйстве, и методами руководства. Намечалась крупная перестройка в масштабах области.
Юлия Сергеевна отчеркнула ногтем несколько абзацев.
«Насыщение техникой сельского хозяйства — гвоздь всей проблемы. Мы обязаны ставить такой вопрос и решать безотлагательно в масштабах области, местными ресурсами... Нужно изыскивать любые возможности для дальнейшего увеличения материальной заинтересованности колхозников».
Борисову, в какой раз уже, с необычайной остротой охватило желание еще раз поговорить в открытую, поспорить с Дербачевым, даже просто увидеть его сейчас, сию минуту. Схватить за руку, как безрассудного ребенка, предостеречь, удержать. И она бы это сделала, давно бы сделала, несмотря на выработанную годами осторожность и умение молчать. И почему она должна ему верить без оглядок? Противоречия все обостряются, достаточно вспомнить, сколько за последнее время выявлено чуждых партии людей. Хотя бы тогда, в сорок девятом, когда и среди слушателей партшколы оказалось много
мусора. Тоже ведь пытались подвергнуть ревизии политику партии в колхозном строительстве. И какие люди — сразу не поверишь. И Дербачеву слепо верить ни в коем случае нельзя. Чем-то он подкупает, может быть прямотой, страстностью. Но ведь все дело в направлен- ности.
Юлия Сергеевна отложила газету.
Она чувствовала: Дербачев ищет ее моральной поддержки, ищет в ней силу, которую она не могла ему дать, ее просто не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Солонцову приходили разглядывать из самых отдаленных цехов, особенно шептались женщины. Забегали вроде бы невзначай, косились, оглядывались. Тимочкин, сдавая смену, долго топтался и под конец неловко, боком подал руку.
— Я слышал, тебя поздравить можно? — спросил он.— Поздравляю, Катюша. От души. Поздравляю. А я вот моторку купил, девять пятьсот заплатил...— И, не договорив, что именно с ней, Солонцовой, мечтал когда-нибудь провести отпуск на Острице, все восемнадцать рабочих дней с отгулами, махнул рукой и косо пошел к выходу.
Она глядела ему вслед, трогая ладонью холодные рукоятки станка. Пришел в цех и начальник снабжения Платон Николаевич, несколько раз чинно прошествовал мимо, необычно молчаливый, забывая отвечать на кивки рабочих. Солонцова стала героем дня, о ней говорили даже у директора. И все вдруг увидели, что Солонцова еще молода и хороша собой, она ловила на себе завистливые взгляды. В эти дни, согретая неожиданным счастьем, она действительно была хороша, и такой ее увидел Селиванов.
Узколицый, выбритый, корректно пригласил сесть.
— Спасибо,— сказала она несмело, пристраиваясь на краешек широкого, просторного кресла.
— Вы знаете, Солонцова, зачем я вас пригласил?
— Откуда же, Артем Витальевич, мне знать, мастер сказал, вот я и пришла.
— Хм...— Директор откашлялся и развернул белоснежный платок.— Хм... так вот, Солонцова. Я слышал, вы с Поляковым поженились? Так?
Чувствуя недоброе, она нерешительно кивнула.
— Видите, Солонцова, хочу с вами поговорить откровенно. Дело такое. Поляков может стать очень и очень толковым специалистом. У него природные данные, от бога. Вы — женщина, вы должны понять. Он сейчас у нас в особой группе, вы, конечно, знаете. Он блестяще, понимаете, блестяще,— подчеркнул директор,— разрешил несколько очень сложных... ну, как бы для вас
попонятнее... несколько сложных технических узлов, внес много дельных предложений в общую конструкцию комбайна. Пропагандист хороший. Скоро год, как ведет кружок политинформации. Вы должны помнить это, Солон-цова. Стараться по мере сил помогать.
Селиванов хотел сказать «не мешать» и только в последний момент переменил.
— Вы меня понимаете, Солонцова?
— Я вас очень понимаю.— Она с силой обдернула на коленях юбку.— Чего тут не понять?
— Вот и хорошо. Такой муж кое к чему обязывает.
— Я понимаю. Можно идти?
— Идите, Солонцова. Надеюсь, вы учтете, и все будет в порядке.
Открывая тяжелую, обитую черным дерматином дверь, Солонцова обернулась.
— До свиданья, Артем Витальевич. Очень благодарна.— Она говорила и удивлялась, откуда у нее брались слова, вот уж слова так слова! — Спасибо вам за доброту вашу. Премного благодарна.
Когда за нею закрылась дверь, Селиванов вдруг переспросил:
— Что? Что? — и покраснел.
У холодной гранитной глыбы — памятника на Центральной площади — стояла Мария Петровна Дротова. Она утопала в разношенных валенках, полушубке и в огромной пуховой шали. От мороза глаза слезились. Она ходила сюда каждое воскресенье, а сегодня пришла в четверг. Сегодня особый четверг. Она бережно вынула из-за борта полушубка две ветки цветущей комнатной герани, осторожно, с усилием, нагнулась и, тяжело дыша, положила цветы к подножию памятника.
— Ну вот, Галина Ивановна,— сказала она шепотом — губы еле-еле шевелились.— Поздравляю, голубушка. Дай бог, дай бог. Сын наш женился. Дай бог ему счастья. Он хороший, Галина Ивановна. Ты не обижайся на мою радость. Я ведь знаю, ты не обидишься.
Серая глыба стояла внушительно и строго, опушенная по граням ослепительно белым инеем, у ее подножия от мороза чернели цветы.
— Он хороший человек,— говорила Мария Петровна.— Даст бог, будет у них все хорошо. Внучка понянчить успею. Я у них уже была, я тебе все рассказывать буду, без утайки. Вот в другой раз упадет денек потеплее — все расскажу. Спи себе с богом, не думай. Замерзла я.
Она говорила и все никак не могла оторваться от чер-
ных цветов на снегу, и не было никакого дела большому городу до маленькой старушки в полушубке и пуховой шали. Да и не хотела она никого постороннего в своей радости. Она не хотела ее делить ни с кем, кроме той, что лежала здесь, под серым камнем.
«Спасибо тебе, что не сердишься,— думала она.— Ты мать, все понимаешь, голубушка. И меня понимаешь. Диме хорошо, ты не думай. Она любит его, светится вся. Сегодня испеку пирог с яблоками, приглашу. Они придут, уже обещали. Дима любит вкусные пироги».
Накануне «Осторецкая правда» вышла с большой статьей Дербачева, писавшего о задачах предстоящего совещания. Юлия Сергеевна, развернув газету, с любопытством пробежала статью глазами и начала читать уже внимательно, изучая абзац за абзацем. Она не могла не отдать должное Дербачеву-публицисту, страстному, умевшему убеждать цифрами и фактами. Именно страстность, безудержная полемичность озадачила, насторожила ее, как и в разговорах с ним прежде. По ее мнению, статья получилась не директивной, не подлежащей обсуждению и разбирательству статьей руководителя области, подводящей итог всей кампании, а остропроблемной. Слишком чувствовались крайности, раздражение проглядывало во многих местах. И положением в сельском хозяйстве, и методами руководства. Намечалась крупная перестройка в масштабах области.
Юлия Сергеевна отчеркнула ногтем несколько абзацев.
«Насыщение техникой сельского хозяйства — гвоздь всей проблемы. Мы обязаны ставить такой вопрос и решать безотлагательно в масштабах области, местными ресурсами... Нужно изыскивать любые возможности для дальнейшего увеличения материальной заинтересованности колхозников».
Борисову, в какой раз уже, с необычайной остротой охватило желание еще раз поговорить в открытую, поспорить с Дербачевым, даже просто увидеть его сейчас, сию минуту. Схватить за руку, как безрассудного ребенка, предостеречь, удержать. И она бы это сделала, давно бы сделала, несмотря на выработанную годами осторожность и умение молчать. И почему она должна ему верить без оглядок? Противоречия все обостряются, достаточно вспомнить, сколько за последнее время выявлено чуждых партии людей. Хотя бы тогда, в сорок девятом, когда и среди слушателей партшколы оказалось много
мусора. Тоже ведь пытались подвергнуть ревизии политику партии в колхозном строительстве. И какие люди — сразу не поверишь. И Дербачеву слепо верить ни в коем случае нельзя. Чем-то он подкупает, может быть прямотой, страстностью. Но ведь все дело в направлен- ности.
Юлия Сергеевна отложила газету.
Она чувствовала: Дербачев ищет ее моральной поддержки, ищет в ней силу, которую она не могла ему дать, ее просто не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142