Вам следует быть поосторожней, Махдум-джан,— повернулась она к Камоледдину.— Вчера я собственными глазами видела, как охранники миршаба гнали по улице трех молодых людей, изодранных, избитых, с руками за спиной. Один из них на вас смахивал, видно сын каких-нибудь благородных родителей или учащийся медресе, а двое других, похоже, из дехкан или ремесленников. А за ними бежали какие-то муллы в огромных чалмах, били их кулаками по голове, по плечам, по спинам, всячески поносили, обзывали кяфирами. Что за времена пришли, не приведи бог!
— Ну что ж, это не удивительно,— задумчиво произнес ака Махсум,— чаша человеческого терпения переполнена, как говорится — нож дошел до кости. Россия вот уже три года кровью заливается в этой проклятой войне с Германией, русский царь всю свою казну, весь народ, все богатства бросил на эту кровавую бойню. И нашему эмиру тоже понадобилось лезть в свалку. Не обойдется, видите ли, без него Николай. А мы — что глупые дети: весело играем в горящем доме!
— Ясно же,— вступил в разговор Исмаил Эфенди,— что сложившееся положение, с одной стороны, даже выгодно нам: Россия в этой войне ослабела, и именно сейчас наступил тот момент, когда мы можем добиться независимости и дать Бухаре твердую власть. Но наш эмир слишком труслив, он не рискнет использовать эту возможность. Нам, младо-бухарцам, надо, употребив свое влияние при дворе, заставить эмира обратиться за помощью к турецкому правительству. Оно, ясно же, не откажет нам в помощи. А когда Энвер-паша вместе с войском и артиллерией вступит в Бухару, то русские ничего поделать не смогут.
— Мне кажется,— сказал Камоледдин,— что сначала следует поднять культуру народа, образование. Если бы его высочество изволили выпустить манифест и создали бы минимальные условия для просвещения народа, разрешили бы нам издавать литературу!
О большем нам пока и мечтать не следовало бы.
— Вот мы, младобухарцы, всегда так,— с горечью сказал ака Мах-сум,— свою шею из воротника не высунем. Ни целей у нас ясных, ни планов, возимся, как слепые котята. Если мы хотим освободить свою родину, нам надо искать помощи у какого-нибудь могущественного государства. Но поверьте же, кроме русского народа, нам никто не сможет помочь. Я долго жил в России, видел этот народ, хорошо узнал его. Среди русских есть такие мужественные и даровитые люди, что я не сомневаюсь: недалек тот день, когда они возьмут власть в России в свои руки, тогда они смогут помочь и нам. Вот вы, Эфенди, говорите — Турция. Но ведь она сама беспомощна. Рассчитывая на Турцию, мы легко можем попасть в лапы Англии. Нет, по-моему, следует ориентироваться только на Россию.
Понимая, что этот разговор неуместен при Мухарраме, Камоледдин решил переменить тему.
— Вы, наверно, соскучились, сестрица,— обратился он к ней.— Выпейте-ка чайку, возьмите конфет, печенья. Мулло Шараф, эй мулло Шараф!
Из коридора показался козлобородый.
— Ну, как у вас там, готово? — спросил Камоледдин.
— Сейчас.
— Нет, что вы,— задумчиво сказала Мухаррама,— я не соскучилась. Мне очень интересно. Я вот сижу, слушаю вас и думаю: какая разница между вами, мужчинами, и нами, женщинами... Вас волнуют чужие горести, вы жалеете людей, хотите улучшить им жизнь... А женщины? Верно говорят, что женщину сотворили из ребра Адама. Нет у нее ни разума, ни мыслей. Ее забота только о доме да о детях, и то пока они маленькие. А жизнью управляют мужчины.
Друзья молчали, не зная, что ответить на эти горькие, но в общем справедливые слова.
- Вы правы, сестра,— сказал ака Махсум, поднимаясь с места.— Но мы сами в этом виноваты. И пока угнетена женщина, народ не избавится ни от темноты, ни от неволи. Вот мы и хотим сделать наших женщин свободными, грамотными. Мы откроем школы и для девочек, чтбы они тоже могли учиться.
Слова ака Махсума вызвали одобрение друзей.
Исмаил Эфенди с пафосом произнес по-турецки какое-то двустишие. Мухаррама растерянно посмотрела на него.
— Вы что, не поняли? — спросил ака Махсум, заметив недоумение на лице женщины.— Это стихи великого турецкого поэта Фикрета. Он говорит, что женщины не должны оставаться в невежестве и угнетении. Тот народ, где женщина несчастна и унижена, вязнет в пороке.
— Вот видите,— повернулся к гостье Камоледдин,— как высоко ставят женщину поэты...
А вы такое говорите о ней!
— Эх, Махдум-джан! — вздохнула Мухаррама.— Если бы все в мире было так, как говорят поэты, мир был бы иным. К сожалению, поэты только пишут стихи, а управляют миром судьи да муллы.
— Кстати,— сказал ака Махсум, обращаясь к Мухарраме,— вы, кажется, бываете в доме у казикалона? Не знаете ли вы, что там говорят о кушбеги Назрулло?
— Думаю, что казикалон не слишком жалует кушбеги.
— Это вполне естественно,— заметил Камоледдин.— Назруллобек — человек умный, порядочный и справедливейший. Это не может нравиться нашему казикалону. Мне кажется, что если новометодные школы до сих пор не вызывали репрессии, то только благодаря Назруллобеку.
— Вы только не переоценивайте его либерализма,— усмехнулся ака Махсум.— Это ваш везирь весьма внимательно следит за чашами весов. Сегодня дела у джадидов идут неплохо, русские чиновники вроде бы не против них, не возражают — вот он и покровительствует школам. Ну а если завтра положение изменится, он первый отдаст приказ закрыть школы и пересажает всех учителей.
В это время мулло Шараф внес блюдо с дымящимся пловом. Гости Камоледдина дружно принялись за еду. После плова Мухаррама начала собираться.
— Обождите минутку,— попросил ее Камоледдин, вставая. Он открыл пакет около Мухаррамы...
— Это вам за ваши хлопоты, сестрица... Вы уж потрудитесь для нас, ведь вы во всех богатых домах бываете, и все жены эмирских чиновников к вам приходят. Кто же лучше вас может узнать, что там говорят о нас, особенно о школах и печати...
Мухаррама долго отказывалась от денег.
— Что вы, Махдум-джан, я никогда не забуду добра, которое сделала „ мне ваша семья, я и так ваша служанка. Поверьте, все, что вы прикажете, все выполню с радостью.
Наконец она все-таки взяла деньги.
После Нового года, приходившегося на 21 марта, в Бухаре начинались праздничные гулянья. Они устраивались около какого-нибудь мазара или другого священного места. Самое большое женское гулянье проходило на просторном кладбище, огороженном высокой стеной, у родника Айюб, недалеко от гробницы Исмаила Саманида.
Айюб — небольшой родничок на поросшем лебедой кладбищенском поле. Над ним возвели специальный купол и родниковую воду объявили священной. Считалось, что даже глина возле родника исцеляет раны и кожные заболевания, широко распространенные в то время в Бухаре.
Отовсюду к источнику сходились больные, с соизволения шейхов и с помощью суфи они совершали омовения, натирали раны глиной и уходили, считая себя исцеленными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Ну что ж, это не удивительно,— задумчиво произнес ака Махсум,— чаша человеческого терпения переполнена, как говорится — нож дошел до кости. Россия вот уже три года кровью заливается в этой проклятой войне с Германией, русский царь всю свою казну, весь народ, все богатства бросил на эту кровавую бойню. И нашему эмиру тоже понадобилось лезть в свалку. Не обойдется, видите ли, без него Николай. А мы — что глупые дети: весело играем в горящем доме!
— Ясно же,— вступил в разговор Исмаил Эфенди,— что сложившееся положение, с одной стороны, даже выгодно нам: Россия в этой войне ослабела, и именно сейчас наступил тот момент, когда мы можем добиться независимости и дать Бухаре твердую власть. Но наш эмир слишком труслив, он не рискнет использовать эту возможность. Нам, младо-бухарцам, надо, употребив свое влияние при дворе, заставить эмира обратиться за помощью к турецкому правительству. Оно, ясно же, не откажет нам в помощи. А когда Энвер-паша вместе с войском и артиллерией вступит в Бухару, то русские ничего поделать не смогут.
— Мне кажется,— сказал Камоледдин,— что сначала следует поднять культуру народа, образование. Если бы его высочество изволили выпустить манифест и создали бы минимальные условия для просвещения народа, разрешили бы нам издавать литературу!
О большем нам пока и мечтать не следовало бы.
— Вот мы, младобухарцы, всегда так,— с горечью сказал ака Мах-сум,— свою шею из воротника не высунем. Ни целей у нас ясных, ни планов, возимся, как слепые котята. Если мы хотим освободить свою родину, нам надо искать помощи у какого-нибудь могущественного государства. Но поверьте же, кроме русского народа, нам никто не сможет помочь. Я долго жил в России, видел этот народ, хорошо узнал его. Среди русских есть такие мужественные и даровитые люди, что я не сомневаюсь: недалек тот день, когда они возьмут власть в России в свои руки, тогда они смогут помочь и нам. Вот вы, Эфенди, говорите — Турция. Но ведь она сама беспомощна. Рассчитывая на Турцию, мы легко можем попасть в лапы Англии. Нет, по-моему, следует ориентироваться только на Россию.
Понимая, что этот разговор неуместен при Мухарраме, Камоледдин решил переменить тему.
— Вы, наверно, соскучились, сестрица,— обратился он к ней.— Выпейте-ка чайку, возьмите конфет, печенья. Мулло Шараф, эй мулло Шараф!
Из коридора показался козлобородый.
— Ну, как у вас там, готово? — спросил Камоледдин.
— Сейчас.
— Нет, что вы,— задумчиво сказала Мухаррама,— я не соскучилась. Мне очень интересно. Я вот сижу, слушаю вас и думаю: какая разница между вами, мужчинами, и нами, женщинами... Вас волнуют чужие горести, вы жалеете людей, хотите улучшить им жизнь... А женщины? Верно говорят, что женщину сотворили из ребра Адама. Нет у нее ни разума, ни мыслей. Ее забота только о доме да о детях, и то пока они маленькие. А жизнью управляют мужчины.
Друзья молчали, не зная, что ответить на эти горькие, но в общем справедливые слова.
- Вы правы, сестра,— сказал ака Махсум, поднимаясь с места.— Но мы сами в этом виноваты. И пока угнетена женщина, народ не избавится ни от темноты, ни от неволи. Вот мы и хотим сделать наших женщин свободными, грамотными. Мы откроем школы и для девочек, чтбы они тоже могли учиться.
Слова ака Махсума вызвали одобрение друзей.
Исмаил Эфенди с пафосом произнес по-турецки какое-то двустишие. Мухаррама растерянно посмотрела на него.
— Вы что, не поняли? — спросил ака Махсум, заметив недоумение на лице женщины.— Это стихи великого турецкого поэта Фикрета. Он говорит, что женщины не должны оставаться в невежестве и угнетении. Тот народ, где женщина несчастна и унижена, вязнет в пороке.
— Вот видите,— повернулся к гостье Камоледдин,— как высоко ставят женщину поэты...
А вы такое говорите о ней!
— Эх, Махдум-джан! — вздохнула Мухаррама.— Если бы все в мире было так, как говорят поэты, мир был бы иным. К сожалению, поэты только пишут стихи, а управляют миром судьи да муллы.
— Кстати,— сказал ака Махсум, обращаясь к Мухарраме,— вы, кажется, бываете в доме у казикалона? Не знаете ли вы, что там говорят о кушбеги Назрулло?
— Думаю, что казикалон не слишком жалует кушбеги.
— Это вполне естественно,— заметил Камоледдин.— Назруллобек — человек умный, порядочный и справедливейший. Это не может нравиться нашему казикалону. Мне кажется, что если новометодные школы до сих пор не вызывали репрессии, то только благодаря Назруллобеку.
— Вы только не переоценивайте его либерализма,— усмехнулся ака Махсум.— Это ваш везирь весьма внимательно следит за чашами весов. Сегодня дела у джадидов идут неплохо, русские чиновники вроде бы не против них, не возражают — вот он и покровительствует школам. Ну а если завтра положение изменится, он первый отдаст приказ закрыть школы и пересажает всех учителей.
В это время мулло Шараф внес блюдо с дымящимся пловом. Гости Камоледдина дружно принялись за еду. После плова Мухаррама начала собираться.
— Обождите минутку,— попросил ее Камоледдин, вставая. Он открыл пакет около Мухаррамы...
— Это вам за ваши хлопоты, сестрица... Вы уж потрудитесь для нас, ведь вы во всех богатых домах бываете, и все жены эмирских чиновников к вам приходят. Кто же лучше вас может узнать, что там говорят о нас, особенно о школах и печати...
Мухаррама долго отказывалась от денег.
— Что вы, Махдум-джан, я никогда не забуду добра, которое сделала „ мне ваша семья, я и так ваша служанка. Поверьте, все, что вы прикажете, все выполню с радостью.
Наконец она все-таки взяла деньги.
После Нового года, приходившегося на 21 марта, в Бухаре начинались праздничные гулянья. Они устраивались около какого-нибудь мазара или другого священного места. Самое большое женское гулянье проходило на просторном кладбище, огороженном высокой стеной, у родника Айюб, недалеко от гробницы Исмаила Саманида.
Айюб — небольшой родничок на поросшем лебедой кладбищенском поле. Над ним возвели специальный купол и родниковую воду объявили священной. Считалось, что даже глина возле родника исцеляет раны и кожные заболевания, широко распространенные в то время в Бухаре.
Отовсюду к источнику сходились больные, с соизволения шейхов и с помощью суфи они совершали омовения, натирали раны глиной и уходили, считая себя исцеленными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116