Уложи ее спать. Ворота запри на цепь! О том, что сюда приходил бай, смотри никому ни слова! Обо мне тоже и рта не раскрывай! Держи себя так, словно ничего не произошло... Больше никто вас не тронет. Ну, теперь все!
Хайдаркул вытащил из кармана тряпку, сделал из нее кляп и заткнул баю рот; потом взял мешок, лежавший у порога, засунул туда бая, завязал, закинул за плечо и двинулся к выходу. Фируза и служанка, изумленные, смотрели ему вслед.
Оставшись одни, они долго не могли вымолвить ни слова. Первой заговорила старая служанка:
— Что же это такое, доченька? Фируза заплакала.
В Кагане тем временем произошли перемены. Умар-джан женился и переехал к жене, а свой домик оставил Хайдаркулу и Амону.
Как-то в воскресенье Амон встал поздно, в этот день он был свободен и решил выспаться. Утро было теплое. Амон вышел во двор. Все было как обычно. Донесся пронзительный гудок паровоза, перегонявшего пустые вагоны с одной линии на другую. В депо били молотом по железу,— видно, несмотря на воскресенье, кому-то пришлось работать. Соседка Амона, русская женщина, поставила на железный треножник ведро с водой, подложила под него сухой валежник и навоз, подожгла и принялась стирать белье в жестяном тазу.
На пустыре перед домом собрались ребятишки, бегали, играли в мяч, крутили волчок...
Умывшись, Амон затопил в передней плиту, поставил на нее чайник и принялся убирать комнату. К этому времени подоспел Хайдаркул. Он снова обрел свой прежний вид. Ничто не напоминало безумца с косматой бородой и спутанными волосами. Голову он обрил и носил каракулевую шапку старинного бухарского покроя; одет был в черный сатиновый халат, на ногах сапоги.
Уже почти год, как Хайдаркул перешел в русское подданство, получил русский паспорт и работал в депо Правда, с бородой и длинными усами он все еще не мог расстаться, но они были всегда аккуратно расчесаны.
Пока не отомщу проклятому баю, не сниму ни бороды, ни усов! — творил он.
Работу свою он полюбил. Хайдаркул сбрасывал мешавший ему халат и так увлекался, что, несмотря на мороз, в одной карбасовой рубашке не чувствовал холода.
Узнав о том, что Фируза ранена и лежит больная, Хайдаркул не находил себе места. Особенно насторожил его слух о том, что бай дал согласие поженить наконец Фирузу и Асо, устроить той. Он понимал, что бай это делает неспроста. Он поведал о своих опасениях Николаю и Умар-джану и попросил отпустить его на несколько дней в Бухару.
Проникшись его беспокойством, друзья согласились. Пусть идет, они сами выполнят его работу, а начальнику депо скажут, что он заболел.
Хайдаркул ушел. Он отсутствовал несколько дней, а сейчас, возбужденный, веселый, переступил порог своего дома.
— Ну, братец,— воскликнул он,— поторопись, вода, наверное, уже горячая, сбрей-ка мне бороду и усы!.. Хочу снова стать молодым!
Амон смотрел на него как громом пораженный.
— Что ты стоишь словно вкопанный? Я не шучу. Веселое настроение Хайдаркула передалось Амону.
— Значит...— воскликнул он радостно,— враг...
— Его больше нет! — торжественно сказал Хайдаркул.
— Как хорошо! Поздравляю!
— Он в земле!
Произнеся эти слова с победным видом, Хайдаркул придвинул табурет поближе к окну, к свету, чтобы Амону было удобнее брить его.
Тут пришли Николай и Умар-джан. Увидев радостные, возбужденные лица, они забросали Хайдаркула вопросами:
— Что тут произошло? Когда вы вернулись? У вас какая-то радость?
— Я слыхал ваши слова: враг в земле. Правда? Когда это случилось?
— Два дня назад. Уже два дня, как нет этого изверга. Больше мне не о чем беспокоиться. Души моих дорогих покойниц на том свете радуются. Брей меня, Амон! Долой и усы и бороду! Верни мне мою молодость!
Вскоре все четверо сидели за столом и завтракали. Хайдаркула и впрямь нельзя было узнать, так он помолодел без бороды и усов. Ладно сидела на нем гимнастерка, суконные брюки. Из прежней одежды осталась только бухарская шапка.
— Пора вам уже фуражку надеть! — сказал Амон, оглядывая его.
— А что ты думаешь, и надену! Ведь говорится, идешь в страну одноглазых, сам одноглазым стань!
— Верно, верно,— подхватил Смирнов и тут же задумался. — А смерть бая не вызвала волнений? — заговорил он снова.— Бухарские власти не начали хватать людей, разыскивая виновника?
— Конечно, они подняли шум. Да только как им узнать, чьих рук это дело? Все сбиты с толку, следы запутаны, они совсем голову потеряли...
Смирнов продолжал задумчиво:
— Боюсь, что гибель одного скорпиона растревожила целый клубок змей... Они засуетятся, зашипят...
— А пусть их! — спокойно сказал Хайдаркул.— Нам-то с вами что за беда? Я теперь подданный белого царя, работаю в русском депо...
Смирнов усмехнулся:
— Э, никакой разницы — что белый царь, что черный царь!.. Вор вора узнает в темноте. А сейчас русский царь напуган, вот он и поддерживает вашего эмира, чтобы все власти были сплочены против народа. Ведь во всех городах рабочие зашевелились, и в Петербурге, и в Москве, и в Баку... Даже в Ташкенте и Самарканде выступают против хозяев... Вот смотри, что пишут в Самарканде...
Смирнов вытащил газету «Самарканд», полученную накануне, и прочел вслух заметку о том, что рабочие самаркандского депо отслужили панихиду в церкви при станции железной дороги по рабочим, павшим месяц тому назад, 9 января в Петербурге.
— Рабочие нашего депо тоже хотят откликнуться, собрать деньги для семей погибших,— закончил Смирнов.
Хайдаркул ничего не понял из этого разговора.
— Каких погибших? Отчего они погибли? — недоуменно спросил он.
— А, он ведь не был на нашем митинге! — воскликнул Амон. Умар-джан коротко рассказал Хайдаркулу о том, что произошло в
Петербурге в воскресенье 9 января, в воскресенье, с которым отныне было неразрывно связано грозное слово— «кровавое».
К концу своего рассказа Умар-джан разгорячился и закончил:
— Теперь ты понимаешь, почему мы должны собрать деньги?
— Конечно,— подхватил Амон,— мы дадим! Ведь рабочие в Петербурге не только для себя требовали, а для всех нас, рабочих людей...
Смирнов, видя, с каким интересом слушает Хайдаркул, стал рассказывать о революционных волнениях в России, как вдруг раздался громкий стук в дверь и чей-то грубый окрик:
— Эй, сарт, открой!
Амон побледнел. Хайдаркул ринулся к окну, но Смирнов его задержал.
— Бесполезно, всюду люди, облава! — сказал он спокойно.— Подождем, узнаем.
— Без паники, товарищи! — сказал Умар-джан.— Амон, открой-ка дверь!
В комнату шумно вошли три жандарма.
— Ого! — воскликнул один из них, видимо начальник. — Да здесь настоящий митинг! А ты, негодяй, что здесь делаешь? Проповедуешь сартам, мутишь!.. Погоди, погоди, и до тебя дойдет очередь!
— Прошу не грубить! Моя фамилия Смирнов, я мастер депо, а это мои рабочие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Хайдаркул вытащил из кармана тряпку, сделал из нее кляп и заткнул баю рот; потом взял мешок, лежавший у порога, засунул туда бая, завязал, закинул за плечо и двинулся к выходу. Фируза и служанка, изумленные, смотрели ему вслед.
Оставшись одни, они долго не могли вымолвить ни слова. Первой заговорила старая служанка:
— Что же это такое, доченька? Фируза заплакала.
В Кагане тем временем произошли перемены. Умар-джан женился и переехал к жене, а свой домик оставил Хайдаркулу и Амону.
Как-то в воскресенье Амон встал поздно, в этот день он был свободен и решил выспаться. Утро было теплое. Амон вышел во двор. Все было как обычно. Донесся пронзительный гудок паровоза, перегонявшего пустые вагоны с одной линии на другую. В депо били молотом по железу,— видно, несмотря на воскресенье, кому-то пришлось работать. Соседка Амона, русская женщина, поставила на железный треножник ведро с водой, подложила под него сухой валежник и навоз, подожгла и принялась стирать белье в жестяном тазу.
На пустыре перед домом собрались ребятишки, бегали, играли в мяч, крутили волчок...
Умывшись, Амон затопил в передней плиту, поставил на нее чайник и принялся убирать комнату. К этому времени подоспел Хайдаркул. Он снова обрел свой прежний вид. Ничто не напоминало безумца с косматой бородой и спутанными волосами. Голову он обрил и носил каракулевую шапку старинного бухарского покроя; одет был в черный сатиновый халат, на ногах сапоги.
Уже почти год, как Хайдаркул перешел в русское подданство, получил русский паспорт и работал в депо Правда, с бородой и длинными усами он все еще не мог расстаться, но они были всегда аккуратно расчесаны.
Пока не отомщу проклятому баю, не сниму ни бороды, ни усов! — творил он.
Работу свою он полюбил. Хайдаркул сбрасывал мешавший ему халат и так увлекался, что, несмотря на мороз, в одной карбасовой рубашке не чувствовал холода.
Узнав о том, что Фируза ранена и лежит больная, Хайдаркул не находил себе места. Особенно насторожил его слух о том, что бай дал согласие поженить наконец Фирузу и Асо, устроить той. Он понимал, что бай это делает неспроста. Он поведал о своих опасениях Николаю и Умар-джану и попросил отпустить его на несколько дней в Бухару.
Проникшись его беспокойством, друзья согласились. Пусть идет, они сами выполнят его работу, а начальнику депо скажут, что он заболел.
Хайдаркул ушел. Он отсутствовал несколько дней, а сейчас, возбужденный, веселый, переступил порог своего дома.
— Ну, братец,— воскликнул он,— поторопись, вода, наверное, уже горячая, сбрей-ка мне бороду и усы!.. Хочу снова стать молодым!
Амон смотрел на него как громом пораженный.
— Что ты стоишь словно вкопанный? Я не шучу. Веселое настроение Хайдаркула передалось Амону.
— Значит...— воскликнул он радостно,— враг...
— Его больше нет! — торжественно сказал Хайдаркул.
— Как хорошо! Поздравляю!
— Он в земле!
Произнеся эти слова с победным видом, Хайдаркул придвинул табурет поближе к окну, к свету, чтобы Амону было удобнее брить его.
Тут пришли Николай и Умар-джан. Увидев радостные, возбужденные лица, они забросали Хайдаркула вопросами:
— Что тут произошло? Когда вы вернулись? У вас какая-то радость?
— Я слыхал ваши слова: враг в земле. Правда? Когда это случилось?
— Два дня назад. Уже два дня, как нет этого изверга. Больше мне не о чем беспокоиться. Души моих дорогих покойниц на том свете радуются. Брей меня, Амон! Долой и усы и бороду! Верни мне мою молодость!
Вскоре все четверо сидели за столом и завтракали. Хайдаркула и впрямь нельзя было узнать, так он помолодел без бороды и усов. Ладно сидела на нем гимнастерка, суконные брюки. Из прежней одежды осталась только бухарская шапка.
— Пора вам уже фуражку надеть! — сказал Амон, оглядывая его.
— А что ты думаешь, и надену! Ведь говорится, идешь в страну одноглазых, сам одноглазым стань!
— Верно, верно,— подхватил Смирнов и тут же задумался. — А смерть бая не вызвала волнений? — заговорил он снова.— Бухарские власти не начали хватать людей, разыскивая виновника?
— Конечно, они подняли шум. Да только как им узнать, чьих рук это дело? Все сбиты с толку, следы запутаны, они совсем голову потеряли...
Смирнов продолжал задумчиво:
— Боюсь, что гибель одного скорпиона растревожила целый клубок змей... Они засуетятся, зашипят...
— А пусть их! — спокойно сказал Хайдаркул.— Нам-то с вами что за беда? Я теперь подданный белого царя, работаю в русском депо...
Смирнов усмехнулся:
— Э, никакой разницы — что белый царь, что черный царь!.. Вор вора узнает в темноте. А сейчас русский царь напуган, вот он и поддерживает вашего эмира, чтобы все власти были сплочены против народа. Ведь во всех городах рабочие зашевелились, и в Петербурге, и в Москве, и в Баку... Даже в Ташкенте и Самарканде выступают против хозяев... Вот смотри, что пишут в Самарканде...
Смирнов вытащил газету «Самарканд», полученную накануне, и прочел вслух заметку о том, что рабочие самаркандского депо отслужили панихиду в церкви при станции железной дороги по рабочим, павшим месяц тому назад, 9 января в Петербурге.
— Рабочие нашего депо тоже хотят откликнуться, собрать деньги для семей погибших,— закончил Смирнов.
Хайдаркул ничего не понял из этого разговора.
— Каких погибших? Отчего они погибли? — недоуменно спросил он.
— А, он ведь не был на нашем митинге! — воскликнул Амон. Умар-джан коротко рассказал Хайдаркулу о том, что произошло в
Петербурге в воскресенье 9 января, в воскресенье, с которым отныне было неразрывно связано грозное слово— «кровавое».
К концу своего рассказа Умар-джан разгорячился и закончил:
— Теперь ты понимаешь, почему мы должны собрать деньги?
— Конечно,— подхватил Амон,— мы дадим! Ведь рабочие в Петербурге не только для себя требовали, а для всех нас, рабочих людей...
Смирнов, видя, с каким интересом слушает Хайдаркул, стал рассказывать о революционных волнениях в России, как вдруг раздался громкий стук в дверь и чей-то грубый окрик:
— Эй, сарт, открой!
Амон побледнел. Хайдаркул ринулся к окну, но Смирнов его задержал.
— Бесполезно, всюду люди, облава! — сказал он спокойно.— Подождем, узнаем.
— Без паники, товарищи! — сказал Умар-джан.— Амон, открой-ка дверь!
В комнату шумно вошли три жандарма.
— Ого! — воскликнул один из них, видимо начальник. — Да здесь настоящий митинг! А ты, негодяй, что здесь делаешь? Проповедуешь сартам, мутишь!.. Погоди, погоди, и до тебя дойдет очередь!
— Прошу не грубить! Моя фамилия Смирнов, я мастер депо, а это мои рабочие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116