Вот тогда я понял, что мне пора возвращаться. Так что здесь я уже давно. Есть у нас тут, в Бухаре, такая организация — младобухарцы. Я с ней связан. Но народ там трусливый, нерешительный, только болтать умеют. Предлагал я им связаться с большевиками в Кагане, а они боятся, не соглашаются. Им хочется, чтобы и овцы были целы, и волки сыты.
— Видно, надежды на них мало,— сказал Хайдаркул.
— Это верно,— подтвердил Смирнов.— Нам здесь, в Бухаре, надо иметь крепкую большевистскую ячейку. А ее пока нет.
В это время жена Умар-джана накрыла дастархан, друзья уселись вокруг, беседа продолжалась.
Стоял ясный весенний день, небо было высокое, солнечное и радостное. Но вот набежала на солнце тучка, и неожиданно полил дождь — озорной, искрящийся в лучах солнца крупными алмазными зернами. Он прошел, даже не успев промочить глинистую мостовую, а лишь слегка покрыл ее рябинками. В народе такие весенние дожди называют благодатными: после них на душе становится как бы радостнее. Тучка растаяла, и небо стало светлым, как вода в хаузе Мирдустим.
Только вчера хауз до самых краев наполнили водой. За ночь муть осела, и вода стояла спокойная, чистая и прозрачная.
Асо рано управился с делами. Он разнес по домам воду, вернулся к хаузу, вывернул наизнанку бурдюк и повесил его на большой гвоздь, вбитый в старый карагач. Потом принес из чайханы чайник чаю и уселся на суфе, на берегу хауза. Больше на суфе никого не было: другие водоносы еще не кончили работу, они сидели на корточках около хауза, черпаками наполняли бурдюки и уходили разносить по домам воду.
Асо медленно пил чай и думал о своем. За десять лет, прожитых с Фирузой, у них родилось двое сыновей. Но, видно, не судьба: оба умерли, не прожив и года. Тоска по детям изводит Фирузу, она часто грустит, втайне от него вздыхает и плачет. А вдруг Фируза заболеет? Ведь у Асо никого, кроме нее. Много и трудно работал он в богатом доме Гани-джан-бая, но единственное, чем вознаградила его судьба за все его мытарства,— это Фируза. Она для него дороже всех алмазов, всех яхонтов, всех самоцветов мира. Ни на небе, ни на земле не надо ему ничего и никого, кроме нее...
— Асо-джан-ти-та-тон, Асо-джан-ти-та-тон! — вывел его из задумчивости чей-то голос.
Асо обернулся, увидел Таго и повеселел. Он любил этого веселого паренька. Ко всем — старшим и младшим — он обращался покровительственно: «Эй, племяш!» — за это его шутливо звали Таго-дядюшка. Прозвище так прочно приросло к нему, что, кажется, не только другие, но и сам Таго забыл свое настоящее имя. Таго пятнадцать или шестнадцать лет, он дерзкий, упрямый, и на кончике языка у него всегда острое словцо. Но Таго совсем не злой, он услужливый, добрый.
Таго работает учеником в мастерской знаменитых золотошвеев в квар-п»ле Мирдустим. Говорят, он хорошо освоил это ремесло.
Беспечно распевая и размахивая в такт песне зеленой веткой, Таго радостно закричал:
— Ого-го, вот это здорово! Я его ищу по всему городу, а он тут прохлаждается. Вот что, племяш, вставайте да отнесите поживее воду в дом Мирбако. А я посижу и попью вашего чайку.
— Ишь ты какой прыткий! — усмехнулся Асо. Выплеснув остывший чай, он налил горячего и подал Таго пиалу: — Садись-ка лучше да поболтай со мной. Вода из хауза никуда не убежит.
Таго сел на суфу, взял пиалу и подчеркнуто серьезно сказал:
— Хотите увидеть венец творения божьего — несите скорее воду в дом дядюшки Мирбако. Но только, чур, на меня не пенять. Я передал —< мое дело сторона.
Асо поднялся с суфы и, наказав Таго никуда до его прихода не уходить, пошел за бурдюком.
— Странно,— проворчал Асо,— я утром до краев наполнил хумы во дворе у дядюшки Мирбако. Куда они успели вылить столько воды!
Асо взвалил бурдюк на спину и, чуть согнувшись, пошел.
Дом Мирбако стоял в глухом переулке, еще издали бросался в глаза высокими резными воротами и богатым навесом.
На мужской половине дома никого не было. Слуга, очевидно, тоже отправился с хозяином в Арк, держась за стремя его коня.
Подойдя к внутреннему двору, Асо протяжно крикнул:
— Воо-доо-нос...
— Войдите,— послышался женский голос.
Не глядя по сторонам, Асо прошел прямо на кухню. Внутренний двор был невелик. В большой кухне в пол врыто два глиняных хума, один из них доверху полон воды, а из второго воды взято совсем немного. Асо вылил туда половину бурдюка, выпрямился, осмотрелся и громко спросил:
— Хозяйка, хумы полные, куда деть остальную воду?
— Я сейчас,— раздался тот же голос, и через минуту в кухню вошла Магфират с открытым лицом, неся большой медный кувшин.
Да, да, это была Магфират, бывшая жена Гани-джан-бая. Десять лет, которые прошли с тех пор, когда Асо батрачит в доме Гани-джан-бая, основательно подпортили ее красоту. Вокруг глаз залегли (лубокие морщинки, взгляд потускнел, лицо поблекло. Чувствовалось, что Магфират прибегала к ухищрениям, стараясь сохранить свою ускользающую красоту: на лице толстым слоем лежали румяна и белила, брови были тщательно начерчены, глаза подведены. На ней было платье из маргеланского шелка, а из под его широкого выреза и рукавов выглядывала белая рубашка в мелких складочках. На голову кокетливо наброшен цветной шелковый платок, ногти рук ярко выкрашены хной, каждое движение, каждый взгляд были полны истомы.
— Ах, Асо, это вы! — протянула она, кокетливо глядя на него.— Наливайте сюда.-- Она поставила на пол кувшин.— Что же это вы дожидаетесь, чтобы за вами посылали? — многозначительно глядя на Асо, спросила она.
— Так я же утром наполнил хумы, — ответил Асо, не поднимая от земли глаз. Он хотел обойти Магфират, но она удержала его.
— Да не торопитесь, подождите. Я знаю, что вы приходили утром... Но утром муж был дома.— Она улыбнулась и, подойдя к Асо, положила ему на плечо руку.— Вы говорите, что все наполнили, а ведь это неправда. Сердце мое осталось пустым. Его-то вы не наполнили. Понимаете?
Асо посторонился.
— Что вы, госпожа, ведь вы мужняя жена. Бога вы не боитесь.
— Ну, за одни и те же грехи бог два раза не казнит,— засмеялась Магфират.— После смерти Гани-джан-бая, вашего хозяина, ни с одним мужем не было у меня счастья. А уж с этим мужем — и подавно, сами видите — совсем старик. Только расстраивает да мучает меня. Неужели нет у вас ко мне ни капли жалости?
— Ах, жалости? — не выдержал Асо.— Ну, о жалости вам лучше знать. Наверно, вы тогда и Фирузу, жену мою любимую, тоже из жалости ножом пырнули?
— Ах, любимую жену,— язвительно протянула Магфират.— Это ты, простофиля, питаешься объедками Гани-джан-бая...
Что она понимает в любви, эта девка? Да ты посмотри на нее получше, это же корова.
— Попридержите-ка свой язык! Я и единого волоска моей Фирузы не променяю на тысячу таких...— он сдержался,— таких бесстыдниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Видно, надежды на них мало,— сказал Хайдаркул.
— Это верно,— подтвердил Смирнов.— Нам здесь, в Бухаре, надо иметь крепкую большевистскую ячейку. А ее пока нет.
В это время жена Умар-джана накрыла дастархан, друзья уселись вокруг, беседа продолжалась.
Стоял ясный весенний день, небо было высокое, солнечное и радостное. Но вот набежала на солнце тучка, и неожиданно полил дождь — озорной, искрящийся в лучах солнца крупными алмазными зернами. Он прошел, даже не успев промочить глинистую мостовую, а лишь слегка покрыл ее рябинками. В народе такие весенние дожди называют благодатными: после них на душе становится как бы радостнее. Тучка растаяла, и небо стало светлым, как вода в хаузе Мирдустим.
Только вчера хауз до самых краев наполнили водой. За ночь муть осела, и вода стояла спокойная, чистая и прозрачная.
Асо рано управился с делами. Он разнес по домам воду, вернулся к хаузу, вывернул наизнанку бурдюк и повесил его на большой гвоздь, вбитый в старый карагач. Потом принес из чайханы чайник чаю и уселся на суфе, на берегу хауза. Больше на суфе никого не было: другие водоносы еще не кончили работу, они сидели на корточках около хауза, черпаками наполняли бурдюки и уходили разносить по домам воду.
Асо медленно пил чай и думал о своем. За десять лет, прожитых с Фирузой, у них родилось двое сыновей. Но, видно, не судьба: оба умерли, не прожив и года. Тоска по детям изводит Фирузу, она часто грустит, втайне от него вздыхает и плачет. А вдруг Фируза заболеет? Ведь у Асо никого, кроме нее. Много и трудно работал он в богатом доме Гани-джан-бая, но единственное, чем вознаградила его судьба за все его мытарства,— это Фируза. Она для него дороже всех алмазов, всех яхонтов, всех самоцветов мира. Ни на небе, ни на земле не надо ему ничего и никого, кроме нее...
— Асо-джан-ти-та-тон, Асо-джан-ти-та-тон! — вывел его из задумчивости чей-то голос.
Асо обернулся, увидел Таго и повеселел. Он любил этого веселого паренька. Ко всем — старшим и младшим — он обращался покровительственно: «Эй, племяш!» — за это его шутливо звали Таго-дядюшка. Прозвище так прочно приросло к нему, что, кажется, не только другие, но и сам Таго забыл свое настоящее имя. Таго пятнадцать или шестнадцать лет, он дерзкий, упрямый, и на кончике языка у него всегда острое словцо. Но Таго совсем не злой, он услужливый, добрый.
Таго работает учеником в мастерской знаменитых золотошвеев в квар-п»ле Мирдустим. Говорят, он хорошо освоил это ремесло.
Беспечно распевая и размахивая в такт песне зеленой веткой, Таго радостно закричал:
— Ого-го, вот это здорово! Я его ищу по всему городу, а он тут прохлаждается. Вот что, племяш, вставайте да отнесите поживее воду в дом Мирбако. А я посижу и попью вашего чайку.
— Ишь ты какой прыткий! — усмехнулся Асо. Выплеснув остывший чай, он налил горячего и подал Таго пиалу: — Садись-ка лучше да поболтай со мной. Вода из хауза никуда не убежит.
Таго сел на суфу, взял пиалу и подчеркнуто серьезно сказал:
— Хотите увидеть венец творения божьего — несите скорее воду в дом дядюшки Мирбако. Но только, чур, на меня не пенять. Я передал —< мое дело сторона.
Асо поднялся с суфы и, наказав Таго никуда до его прихода не уходить, пошел за бурдюком.
— Странно,— проворчал Асо,— я утром до краев наполнил хумы во дворе у дядюшки Мирбако. Куда они успели вылить столько воды!
Асо взвалил бурдюк на спину и, чуть согнувшись, пошел.
Дом Мирбако стоял в глухом переулке, еще издали бросался в глаза высокими резными воротами и богатым навесом.
На мужской половине дома никого не было. Слуга, очевидно, тоже отправился с хозяином в Арк, держась за стремя его коня.
Подойдя к внутреннему двору, Асо протяжно крикнул:
— Воо-доо-нос...
— Войдите,— послышался женский голос.
Не глядя по сторонам, Асо прошел прямо на кухню. Внутренний двор был невелик. В большой кухне в пол врыто два глиняных хума, один из них доверху полон воды, а из второго воды взято совсем немного. Асо вылил туда половину бурдюка, выпрямился, осмотрелся и громко спросил:
— Хозяйка, хумы полные, куда деть остальную воду?
— Я сейчас,— раздался тот же голос, и через минуту в кухню вошла Магфират с открытым лицом, неся большой медный кувшин.
Да, да, это была Магфират, бывшая жена Гани-джан-бая. Десять лет, которые прошли с тех пор, когда Асо батрачит в доме Гани-джан-бая, основательно подпортили ее красоту. Вокруг глаз залегли (лубокие морщинки, взгляд потускнел, лицо поблекло. Чувствовалось, что Магфират прибегала к ухищрениям, стараясь сохранить свою ускользающую красоту: на лице толстым слоем лежали румяна и белила, брови были тщательно начерчены, глаза подведены. На ней было платье из маргеланского шелка, а из под его широкого выреза и рукавов выглядывала белая рубашка в мелких складочках. На голову кокетливо наброшен цветной шелковый платок, ногти рук ярко выкрашены хной, каждое движение, каждый взгляд были полны истомы.
— Ах, Асо, это вы! — протянула она, кокетливо глядя на него.— Наливайте сюда.-- Она поставила на пол кувшин.— Что же это вы дожидаетесь, чтобы за вами посылали? — многозначительно глядя на Асо, спросила она.
— Так я же утром наполнил хумы, — ответил Асо, не поднимая от земли глаз. Он хотел обойти Магфират, но она удержала его.
— Да не торопитесь, подождите. Я знаю, что вы приходили утром... Но утром муж был дома.— Она улыбнулась и, подойдя к Асо, положила ему на плечо руку.— Вы говорите, что все наполнили, а ведь это неправда. Сердце мое осталось пустым. Его-то вы не наполнили. Понимаете?
Асо посторонился.
— Что вы, госпожа, ведь вы мужняя жена. Бога вы не боитесь.
— Ну, за одни и те же грехи бог два раза не казнит,— засмеялась Магфират.— После смерти Гани-джан-бая, вашего хозяина, ни с одним мужем не было у меня счастья. А уж с этим мужем — и подавно, сами видите — совсем старик. Только расстраивает да мучает меня. Неужели нет у вас ко мне ни капли жалости?
— Ах, жалости? — не выдержал Асо.— Ну, о жалости вам лучше знать. Наверно, вы тогда и Фирузу, жену мою любимую, тоже из жалости ножом пырнули?
— Ах, любимую жену,— язвительно протянула Магфират.— Это ты, простофиля, питаешься объедками Гани-джан-бая...
Что она понимает в любви, эта девка? Да ты посмотри на нее получше, это же корова.
— Попридержите-ка свой язык! Я и единого волоска моей Фирузы не променяю на тысячу таких...— он сдержался,— таких бесстыдниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116