Аксакал похоронил их по обязанности, а домик наш отошел в казну. Во всем мире у меня остался один Ибрагим! Горькие мысли порой так одолевали нас, что мы лишались сна. Видно, бог нас наказал, так наказал, что вот даже ребенка у нас не будет. Если б у меня был ребенок, все же какая-то надежда была бы, и мечта какая-то, и радость сердцу. Да и по возрасту нашему уже следовало иметь ребенка. Мои госпожи и пожилые женщины в доме бая и даже сам бай спрашивали, почему у меня нет ребенка, неужели я так и жизнь проживу, не родив на свет дитя? Все мне советовали: рано утром обойти вокруг хауза Лесак, оттуда пройти к подножию Токи Тельпака и помолиться у ходжи Мухаммеда Паррона.
Как-то раз младшая жена бая, у которой тоже не было детей, сказала мне, что на следующее утро мы с ней совершим паломничество к ходже Мухаммеду Паррону у хауза Лесак. Я согласилась и осталась у нее ночевать.
Утром рано мы встали и начали собираться. Она сказала, что надо надеть паранджу, но снять штаны. Я удивилась, но сделала, как она сказала.
Было еще совсем темно, улицы были пустынны. Замирая от страха и предчувствия чего-то необычного, мы шли на берег хауза Лесак. Ты там не была еще? Это большой хауз, вокруг него дома ходжи и ишанов, а на берегу лежит большой камень, к нему приходят косноязычные дети, заики, немые и лижут этот камень... Потому и название такое: Лесак — значит облизанный. Там бывают празднества, я как-нибудь поведу тебя, это не очень далеко: как выйдешь из Токи Тиргарон, так совсем рукой подать...
Ну так вот, прошли мы через Токи Тиргарон, миновали безлюдные переулки, дошли до хауза Лесак. Воды в хаузе было много, даже в темноте видно было, как этот кровавый хауз бурлил и колыхался... почему кровавый — ты спрашиваешь? Да, говорят, раз в год этот хауз испускает громкий вопль, зовет кого-то, и тот, чье имя названо, где бы он ни был, хоть рядом, хоть совсем в другом конце города, обязательно, услышав этот зов, мчится к хаузу и бросается в его воды. Через два-три дня водоносы находят распухшее тело и приносят родным... Я вспомнила об этом, когда стояла на берегу хауза Лесак вместе с младшей женой бая,— и вся задрожала. Но я ведь пришла сюда с желанием вымолить себе ребенка, поэтому я сдержалась и, помянув бога и пророка, пошла за госпожой вокруг хауза. А госпожа, хоть была и моложе меня, совсем не боялась, смело шагала впереди, громко болтала и смеялась.
Мы обошли вокруг хауза раз, другой, все было тихо и спокойно вокруг. Но когда мы в третий раз стали его обходить, вдруг открылись ворота одного дома на берегу и вышли двое мужчин, оба высокие и здоровые. Один из них кинулся к жене бая, другой ко мне. Я сразу поняла, что эти ходжи — развратники, жеребцы — и что они напали на нас с нечистыми намерениями, хотели затащить нас к себе в кельи. Но я так двинула в грудь этого жеребца, что он полетел в хауз. Другой же потащил было жену бая к себе, но я побежала за ними, схватила его за ворот и так дернула, что он отпустил мою госпожу и кинулся наутек, оставив у меня в руках обрывок воротника. И мы с госпожой убежали.
Я вся дрожала от страха и от гнева, лицо мое горело. А жена бая смеялась. Я не выдержала и спросила: как она может смеяться? А она говорит: Мне смешно, что ты так испугалась. По ее мнению, мужчин этих не надо было бояться, ведь они ходжи, святые, от их прикосновения, от их дыхания только польза людям. И женщины получают то, что хотят. Пусть они задохнутся своим дыханием! - сказала я, и мы пошли домой.
Про этот случай я рассказала мужу, и он посоветовал мне больше в такие места не ходить, а лучше побывать во время праздника тюльпана у источника Айюба, совершить там омовение и намазаться священной глиной.
Я послушалась, и не прошло и трех месяцев, как зачала ребенка. Теперь я уже боялась за него, береглась, и муж тоже не давал мне поднимать тяжести, жалели меня и госпожи.
Ну и вот, скажу я тебе, ровно через девять месяцев, девять дней и девять часов я родила девочку и назвала ее Сафия. Мы с мужем очень радовались ей, хотя в глубине души у нас жила печаль. Мы печалились, что наша дорогая, бесценная дочка, Сафия-джан, родилась невольницей. Девять месяцев я носила ее под сердцем, с муками родила на свет божий, кормлю ее молоком своим, тружусь, чтобы вырастить ее, а она не моя, она рабыня Латиф-бая и вся в его власти! Что он захочет, то и сделает с ней...
Все может случиться в жизни с человеком. Он может заболеть, гореть в жару, может голодать, запутаться во вражеских кознях, мало ли какое может с ним стрястись нежданное несчастье... Все может случиться, но всякая беда преходяща, от всего можно найти лекарство, из всякого положения выход, а вот против рабства, против бесправия и плена нет лекарств, нет спасения! И кому на долю выпадет оно, конца не видно, :>то темная ночь без рассвета. Не дай бог никому стать рабом и пленником...
Так мы тогда думали и говорили. Потом, когда русские пришли и взяли за ворот самого эмира, отобрали у него один за другим цветущие города, тогда глаза его открылись и он понял, что это наказание бога, если и дальше будет продолжаться торговля людьми, то могут последовать большие несчастья... и он запретил торговать людьми. В темной ночи для рабов забрезжил рассвет — появилась надежда, что дети их будут свободны.
А моя Сафия и родилась и росла в неволе. Красавицей она не была, просто была очень милой и хорошенькой девочкой. Когда она стала ходить, ее все в доме бая полюбили. Сам бай, у которого давно уже не было маленьких детей и внуков, часто ласкал мою Сафию. Л мы с мужем не могли нарадоваться на наше ненаглядное дитя.
Летом в байском саду бывало много народу. Особенно часто приходили сюда сыновья бая. У бая от старшей жены было два сына и дочь. К тому времени, когда моя Сафия уже подросла, бай женил своего старшего сына, а дочь выдал замуж. Неженатым оставался в доме только младший сын бая, Мехди, дерзкий, своевольный парень и пьяница. Летом, когда семья бая переезжала в сад, я всегда беспокоилась за Сафию и предупреждала ее, чтобы она не попадалась на глаза Мехди. Я даже старалась отсылать ее в город, к байским женам в услужение, чтобы уберечь от этого бессовестного Мехди. Я уже знала, что он таращит глаза на нее, и подозревала у него самые нехорошие намерения.
Однажды, когда представился удобный случай, я даже сказала об этом старому баю. Я сказала ему: Вы знаете, я была дочерью свободного человека, мечтала, как и все, о счастье, но судьба мне его не дала, такое уж выпало мне на долю горе — я стала невольницей, Дилором-каниз. Моя единственная дочь — тоже ваша невольница со дня своего рождения и служит вам с тех пор, как стала на ноги. Что ж, мы труда не боимся, но ведь и мы все же люди.
Я боюсь за мою дочь, боюсь позора для нее. Мехди-байбача пристанет к моей дочери, у него дурные мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116