Шамсия положила книги и папку на полку, присела на край курпачи. Задумчиво глядя куда-то в сторону, она сказала:
— Что мне там скажут, зачем зовут? Опять поучать да читать наставления?
— Там ведь портнихи шьют,— живо откликнулась Фируза.— Может, платье примерить?
— Как бы не саван,— все так же грустно отозвалась Шамсия.
— Господи помилуй! — вскрикнула в смятении Фируза.— Что вы такое говорите?
— Чует сердце что-то недоброе.— В голосе Шамсии была страшная тоска.— Тяжело мне, ах как тяжело! Ни капли надежды ниоткуда. На свете у меня только ты да наша Оймулло. Вы — единственное мое утешение! Даже мать не может помочь мне... Она совсем запуталась.
Фируза задумчиво смотрела на подругу.
— По-моему,— рассудительно, как взрослая, сказала она,— печалиться, грустить — только вредить себе. Никакой пользы от этого... Надо взять себя в руки, ждать и терпеть. Все от вас зависит, никто другой не поможет!
В глазах Шамсии блеснула надежда.
— Твоими бы устами да мед пить, моя умница! — Она схватила Фирузу в объятия.— Ты права, права, тысячу раз права! К чему печалиться, к чему грустить? Я должна все обдумать. Сейчас пойду вниз, узнаю, что им нужно от меня, потом вернусь и все тебе расскажу, посоветуюсь...
Шамсия направилась к двери.
— Я здесь пока подмету, приберу,— сказала Фируза. В комнате и без того все блестело.
— Лучше сделай уроки, поупражняйся в письме. Бумагу возьми у меня в папке...
— Хорошо, милая госпожа, успею и поупражняться! Фируза проводила Шамсию до лестницы.
Когда Шамсия вошла в комнату, сваха встала ей навстречу и поцеловала в лоб, то и дело приговаривая: Да благословит тебя бог, да отвратит от тебя все беды, пусть падут они лучше на мою голову! Затем справилась о ее здоровье. И тут заговорила с ней мать:
— Что, приходила в школу Мухаррама Гарч?
— Не знаю, мамочка,— ответила Шамсия, опустив глаза.— Приходила на днях рано утром какая-то женщина... Девочки сказали, что это Мухаррама Гарч.
— А что я вам говорила? А? — торжествующе воскликнула Кафшу-Махси.— Она ни к кому без дела не ходит.
— А госпожа Танбур бывает там, наверху, в Арке?
— Не знаю, ничего об этом не знаю, мамочка. Шамсия говорила тихим ровным голосом.
— Так вот, имей в виду — сегодня ты последний раз была в школе,— решительно заявила Холдорхон.— Больше не переступишь ее порога. И ты, и Фируза!
— Но, мамочка, ведь папа позволил... Хотя бы Маслак дочитать...
— И без Маслака проживем неплохо!
— Тебе, доченька, не пристало теперь выходить на улицу,— елейным голосом заговорила сваха.— Городские ворота можно запереть, а человеческие рты — нет! Ты разумная девушка, все сама понимаешь, тебе и объяснять не нужно.
— У себя наверху устрой школу, учи Фирузу, вот и будешь сама учительницей. Сколько хочешь с ней занимайся, мы и других учениц тебе найдем.
Тон матери был непреклонен.
Шамсия молча встала, поклонилась и ушла к себе.
Как ни утешала ее Фируза, как ни успокаивала, Шамсия была в отчаянии. Она горько плакала, слезы так и катились по ее щекам. Она словно предвидела ожидавшие ее страдания и беды...
— Это все она,— всхлипывала Шамсия.— Это она принесла мне несчастье, эта зловредная Кафшу-Махси!.. Она сбивает с толку маму. Хоть бы ноги ее в доме у нас не было! Что делать, что теперь делать? Ни тебя, ни меня больше в школу не пустят. Не увижу я больше ни друга своего, ни Оймулло!..
Шамсия плакала все сильнее и сильнее.
— Я пойду расскажу Оймулло... Может бьггь, она заступится, поможет,— едва сдерживая слезы, проговорила Фируза.
— Нет, я знаю, теперь уж ничего не поможет!..
Миршаб вернулся домой к вечерней молитве. У него был мрачный и усталый вид. Пройдя в большую комнату, он тяжело сел у сандали.
— Где дочь, где Шамсия? — тяжело дыша, спросил он у жены. Холдорхон, глядя на его измученное лицо, тревожное выражение
глаз, заволновалась.
— Шамсия в своей комнате. А что случилось?
Миршаб молчал. Он сидел с закрытыми глазами. Руки и ноги протянул к сандали. Наконец, словно очнувшись от тяжелых дум, он открыл глаза и приглушенно, хрипло проговорил:
— Вот уже два дня, как мое сердце сочится кровью, а ты и не замечаешь... Тебе до меня дела нет.
— Вчера от вас вином пахло, я и подумала, что...— тихим, дрожащим голосом сказала жена.
— Думать, конечно, не мешает,— прервал ее миршаб.— Верно, вчера с горя я выпил. Тебе ничего не рассказал, хотел раньше сам все обдумать, решить и тогда уже объявить... Ты, жена, не пугайся, ничего страшного не случилось, да вот!.. Может, оно и к лучшему все, может, нас ждет что-то очень хорошее...
— Говорите же скорей, ради бога! Что, что случилось? У меня сердце разрывается...
— Понимаешь, меня вызвал вчера кушбеги. Он получил от его высочества важную бумагу, да... Его высочество упрекают меня за то, что я не заявил о помолвке дочери. Не знаю, кто эта бессовестная тварь, что сообщила об этом, скорее всего Мухаррама Гарч, а может, еще кто, но его высочество узнали. И вот мне посоветовали,— ясно было, что речь идет о всесильном кушбеги,— самим теперь написать, что мы преподносим Шамсию в дар его высочеству. Я думал, думал и решил так и поступить. Да, жена, другого выхода нет!
Холдорхон вскрикнула, бросилась мужу в ноги.
— Ой, отец, да что вы говорите?! Нет, нет, нет!.. Хорошо вам посоветовали! Это приговор, а не совет! Приговор к смертной казни! Теперь конец, всему конец!
Вопли жены тяжело подействовали на миршаба, он проникся ее отчаянием, даже слезы выступили на глазах.
Долго длилось молчание. Но миршабом постепенно овладело спокойствие, он вспомнил о принятом решении и обрел твердость духа. Приподняв голову жены, он начал ее увещевать. Но Холдорхон ничего не хотела слышать, она, как безумная, повторяла только одно: пусть ее раньше убьют, а потом отдают дочь эмиру. В конце концов, миршаб повысил голос и стал браниться, попрекать ее, а потом просто приказал замолчать и выслушать спокойно.
— Ты думаешь, я не люблю нашу дочь? Думаешь, не беспокоюсь о ней? — В голосе его звучала укоризна.— Эх ты, глупая! Два дня я места себе не находил, не мог ни есть, ни пить, ни спать, все голову ломал, как выйти из положения, и понял, что иного выхода нет. Слушай, женщина, если мы не подчинимся, не напишем, что отдаем дочь по своей воле, ее у нас из-под брачного полога насильно заберут... И тогда уж наверное обесчестят, опозорят... Тогда все наше достояние пойдет прахом: и чин,
и должность, и дом, и имущество — все отнимут. А если мы, как советует кушбеги, сделаем это добровольно, может быть, эмир возьмет нашу дочь в жены. Тогда и она будет счастлива, и мы с тобой не останемся в обиде. Поняла?
— Поняла, что выхода нет,— вздохнула Холдорхон. Хорошо, если и той будет...
— Будет! — еще решительнее заявил миршаб.— Я напишу, стану молить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116