В крытом проходе, ведущем в ичкари, дядя невесты высыпал на жениха еще кошель серебра, его собирали уже служанки и девчонки с внутреннего двора. И снова бесконечные «салом», и ответные «тысяча приветов», и шум и гам такой, что весь дом дрожал...
У дверей большой комнаты, где ждала невеста, мать ее осыпала жениха золотыми. Женщины и девушки с криком и визгом бросались под ноги гостей, собирая монеты. Когда жениха наконец ввели в комнату, все молодые женщины и девушки с любопытством уставились на него, многие из них позавидовали Магфират.
По старинному обычаю бухарских таджиков, жених, как только зайдет за свадебную занавеску, старается ощупью найти ногу невесты и наступить на нее.
Невеста со своей стороны стремится сделать то же самое. Это примета: кто первый наступит на ногу супругу, тот будет главенствовать в семье. Гани-джан хотел наступить на ногу Магфират, но ему не удалось, как-то так вышло, что он почувствовал ногу невесты на своей ноге. Сваты тотчас это заметили, но родственники жениха подняли шум, чтобы заглушить радостные возгласы родных невесты. Принесли зеркало, и распорядительница свадьбы подержала его перед женихом и невестой. Гани-джан приподнял с лица невесты вуаль, шитую золотом, и оба увидели отражение друг друга в зеркале. Жениху понравилась невеста, на лице его появилась довольная улыбка. И невесте жених пришелся по сердцу, она так громко рассмеялась, что, услышав этот бесстыдный смех, гости в удивлении схватились за воротники, а женщины приложили два пальца к виску. Но и это понравилось жениху. Они с невестой уселись за занавеской, которую опустили перед ними. Новобрачным принесли угощение, а потом жених приказал не подымать занавеску, и ничего нельзя было увидеть, но говорили, что они там целовались и никак не могли нацеловаться. Откинули занавеску, только когда начались танцы, жених вышел, полюбовался женским праздником и ушел, унося с собой большой узел гостинцев в знак того, что он уже побывал за чимилеком.
В мехманхане оставались только близкие приятели жениха, они потихоньку, украдкой пили из чайников домашнее вино. Жених, пришедший со свадебным гостинцем невесты, еще больше развеселил их; выпивка продолжалась с таким азартом, что Абдулле пришлось приносить вино в огромных чайниках...
После полуночи жених еще раз входил к невесте за занавеску, а потом с пятью-шестью приятелями и несколькими слугами, среди которых был и Асо, ушел из дома Оллоёр-би и направился к себе. В эту ночь новобрачным не полагалось быть вместе, а рано утром невесту должны были посадить на лошадь позади какой-нибудь старухи и торжественно препроводить в дом жениха.
Гани-джан со своими подвыпившими спутниками шел по темным безлюдным улицам города, распевая песни. Сопровождавший его Абдулла был совсем пьян, Асо и еще кое-кто из трезвых слуг поддерживали его, он шел и шатался. За глинобитной стеной находилось кладбище, тянулись одна за другой могилы, при свете месяца, который был на ущербе, место это невольно вызывало дрожь. Но жених и его приятели беспечно шли мимо, ничто не смущало их.
Вдруг из-за стены выскочил кто-то и встал на пути. Приятели жениха остолбенели от удивления. А жених, который успел уже забыть об убийстве Саиба Пьяницы, мгновенно очнулся, хмель соскочил с него, и он увидел перед собой высокого мужчину с большой бородой. Не успел он шевельнуться, как страшный человек закричал:
— Готовься, сейчас ответишь за все свои злодейства!
— Кто ты такой? Что тебе от меня надо?
— Я мститель, я хочу твоей крови, я требую крови твоей!—отвечал человек.— Я Хайдаркул, помнишь меня? Я Хайдаркул!— И он так быстро бросился на бая, что никто не успел помешать ему.
Раздался отчаянный вопль бая — и человек исчез. Гани-джан лежал на земле, весь залитый кровью. Поднялся крик, и от Каракульских ворот появился, стуча в барабан, миршаб со стражей.
А Дилором-каниз умирала в этот час. Около нее никого не было, кто принял бы ее последний вздох, только юная Фируза, беспомощная, плачущая. Много раз Дилором говорила Фирузе, что, когда ей станет совсем плохо, надо дать ей несколько капель воды через ватку и напрячь слух, чтобы услышать последнюю волю. И потом не стонать и не плакать, чтобы душа ее отлетела с миром.
И вот бедная девочка видит, что бабушке совсем плохо, глаза, устремленные в пространство, тускнеют, вместо дыхания только хрип вырывается из груди, руки и ноги не двигаются и уже похолодели. Фируза вспомнила бабушкины наставления, перестала стонать и плакать, принесла в пиале холодной воды, смочила ватку и выжала в рот умирающей. Трепет прошел по телу старухи — и снова она неподвижна. Вдруг она открыла глаза, губы ее шевельнулись. Фируза приложила ухо к губам, и ей послышалось имя Асо и — «будьте счастливы», а потом уж ничего не было слышно. Глаза Дилором так и остановились на лице Фирузы, словно она не могла наглядеться на нее в последнюю минуту.
Фируза тихо позвала: «Бабушка!», дотронулась до плеча, увидела, что Дилором бездыханна. Тогда она закричала, бросилась на грудь умершей, зарыдала...
Тоненький серп месяца, появившийся на небе в конце ночи, бросил свой луч на домик Дилором-каниз. Огонек, освещавший бедную комнатку, погас, погасла здесь и свеча этой бедной жизни. За много лет впервые месяц увидел старуху Дилором-каниз неподвижно лежащей в постели, а ее внучку в слезах над ней...
Прошло несколько часов, и сияющее солнце высунуло голову из своей кельи на востоке и озарило Бухару радостными лучами. Запертые на ночь городские ворота открылись, оживились улицы, базары, мечети и медресе, началось движение. И жизнь, полная забот, тревог, радостей и невзгод, пошла своим чередом.
Часть вторая СКИТАНИЯ
Бухарская миршабхана находилась в квартале Арабон. У ее ворот постоянно вертелись стражники в ожидании приказов. То и дело туда приводили арестованных, среди них были картежники, реже воры, а чаще всего просто невинные люди. Всех без разбора сажали в большой подвал.
Миршаб Абдурахман в этот день был весьма разгневан. Не прошло и двух дней, как убили слугу Гани-джан-бая, а вчера ночью ранили ножом и самого бая. В полном смятении принял Абдурахман аксакала Абдулло-ходжу Нусратулло.
— Какое счастье, что у Гани-джан-бая на груди были завернутые в платок подарки. Нож соскользнул, чуть задев... А ведь разбойник метил прямо в сердце.
— В нашем квартале нет таких негодяев,— степенно ответил Нусратулло.— А все проклятый Хайдаркул наделал! Откуда он только взялся?! Ваши люди должны знать.
— Если б знали, то вы мне на что!—отрезал Абдурахман.— Кали Курбан пьянствует, проклятый. Не является вот уже несколько дней. Другие и того хуже. Просто не знаю, что делать с паршивцами! Кажется, захоти Хайдаркул — я бы взял его на работу, ловкача такого!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
У дверей большой комнаты, где ждала невеста, мать ее осыпала жениха золотыми. Женщины и девушки с криком и визгом бросались под ноги гостей, собирая монеты. Когда жениха наконец ввели в комнату, все молодые женщины и девушки с любопытством уставились на него, многие из них позавидовали Магфират.
По старинному обычаю бухарских таджиков, жених, как только зайдет за свадебную занавеску, старается ощупью найти ногу невесты и наступить на нее.
Невеста со своей стороны стремится сделать то же самое. Это примета: кто первый наступит на ногу супругу, тот будет главенствовать в семье. Гани-джан хотел наступить на ногу Магфират, но ему не удалось, как-то так вышло, что он почувствовал ногу невесты на своей ноге. Сваты тотчас это заметили, но родственники жениха подняли шум, чтобы заглушить радостные возгласы родных невесты. Принесли зеркало, и распорядительница свадьбы подержала его перед женихом и невестой. Гани-джан приподнял с лица невесты вуаль, шитую золотом, и оба увидели отражение друг друга в зеркале. Жениху понравилась невеста, на лице его появилась довольная улыбка. И невесте жених пришелся по сердцу, она так громко рассмеялась, что, услышав этот бесстыдный смех, гости в удивлении схватились за воротники, а женщины приложили два пальца к виску. Но и это понравилось жениху. Они с невестой уселись за занавеской, которую опустили перед ними. Новобрачным принесли угощение, а потом жених приказал не подымать занавеску, и ничего нельзя было увидеть, но говорили, что они там целовались и никак не могли нацеловаться. Откинули занавеску, только когда начались танцы, жених вышел, полюбовался женским праздником и ушел, унося с собой большой узел гостинцев в знак того, что он уже побывал за чимилеком.
В мехманхане оставались только близкие приятели жениха, они потихоньку, украдкой пили из чайников домашнее вино. Жених, пришедший со свадебным гостинцем невесты, еще больше развеселил их; выпивка продолжалась с таким азартом, что Абдулле пришлось приносить вино в огромных чайниках...
После полуночи жених еще раз входил к невесте за занавеску, а потом с пятью-шестью приятелями и несколькими слугами, среди которых был и Асо, ушел из дома Оллоёр-би и направился к себе. В эту ночь новобрачным не полагалось быть вместе, а рано утром невесту должны были посадить на лошадь позади какой-нибудь старухи и торжественно препроводить в дом жениха.
Гани-джан со своими подвыпившими спутниками шел по темным безлюдным улицам города, распевая песни. Сопровождавший его Абдулла был совсем пьян, Асо и еще кое-кто из трезвых слуг поддерживали его, он шел и шатался. За глинобитной стеной находилось кладбище, тянулись одна за другой могилы, при свете месяца, который был на ущербе, место это невольно вызывало дрожь. Но жених и его приятели беспечно шли мимо, ничто не смущало их.
Вдруг из-за стены выскочил кто-то и встал на пути. Приятели жениха остолбенели от удивления. А жених, который успел уже забыть об убийстве Саиба Пьяницы, мгновенно очнулся, хмель соскочил с него, и он увидел перед собой высокого мужчину с большой бородой. Не успел он шевельнуться, как страшный человек закричал:
— Готовься, сейчас ответишь за все свои злодейства!
— Кто ты такой? Что тебе от меня надо?
— Я мститель, я хочу твоей крови, я требую крови твоей!—отвечал человек.— Я Хайдаркул, помнишь меня? Я Хайдаркул!— И он так быстро бросился на бая, что никто не успел помешать ему.
Раздался отчаянный вопль бая — и человек исчез. Гани-джан лежал на земле, весь залитый кровью. Поднялся крик, и от Каракульских ворот появился, стуча в барабан, миршаб со стражей.
А Дилором-каниз умирала в этот час. Около нее никого не было, кто принял бы ее последний вздох, только юная Фируза, беспомощная, плачущая. Много раз Дилором говорила Фирузе, что, когда ей станет совсем плохо, надо дать ей несколько капель воды через ватку и напрячь слух, чтобы услышать последнюю волю. И потом не стонать и не плакать, чтобы душа ее отлетела с миром.
И вот бедная девочка видит, что бабушке совсем плохо, глаза, устремленные в пространство, тускнеют, вместо дыхания только хрип вырывается из груди, руки и ноги не двигаются и уже похолодели. Фируза вспомнила бабушкины наставления, перестала стонать и плакать, принесла в пиале холодной воды, смочила ватку и выжала в рот умирающей. Трепет прошел по телу старухи — и снова она неподвижна. Вдруг она открыла глаза, губы ее шевельнулись. Фируза приложила ухо к губам, и ей послышалось имя Асо и — «будьте счастливы», а потом уж ничего не было слышно. Глаза Дилором так и остановились на лице Фирузы, словно она не могла наглядеться на нее в последнюю минуту.
Фируза тихо позвала: «Бабушка!», дотронулась до плеча, увидела, что Дилором бездыханна. Тогда она закричала, бросилась на грудь умершей, зарыдала...
Тоненький серп месяца, появившийся на небе в конце ночи, бросил свой луч на домик Дилором-каниз. Огонек, освещавший бедную комнатку, погас, погасла здесь и свеча этой бедной жизни. За много лет впервые месяц увидел старуху Дилором-каниз неподвижно лежащей в постели, а ее внучку в слезах над ней...
Прошло несколько часов, и сияющее солнце высунуло голову из своей кельи на востоке и озарило Бухару радостными лучами. Запертые на ночь городские ворота открылись, оживились улицы, базары, мечети и медресе, началось движение. И жизнь, полная забот, тревог, радостей и невзгод, пошла своим чередом.
Часть вторая СКИТАНИЯ
Бухарская миршабхана находилась в квартале Арабон. У ее ворот постоянно вертелись стражники в ожидании приказов. То и дело туда приводили арестованных, среди них были картежники, реже воры, а чаще всего просто невинные люди. Всех без разбора сажали в большой подвал.
Миршаб Абдурахман в этот день был весьма разгневан. Не прошло и двух дней, как убили слугу Гани-джан-бая, а вчера ночью ранили ножом и самого бая. В полном смятении принял Абдурахман аксакала Абдулло-ходжу Нусратулло.
— Какое счастье, что у Гани-джан-бая на груди были завернутые в платок подарки. Нож соскользнул, чуть задев... А ведь разбойник метил прямо в сердце.
— В нашем квартале нет таких негодяев,— степенно ответил Нусратулло.— А все проклятый Хайдаркул наделал! Откуда он только взялся?! Ваши люди должны знать.
— Если б знали, то вы мне на что!—отрезал Абдурахман.— Кали Курбан пьянствует, проклятый. Не является вот уже несколько дней. Другие и того хуже. Просто не знаю, что делать с паршивцами! Кажется, захоти Хайдаркул — я бы взял его на работу, ловкача такого!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116