Что ни вечер, – да что вечер! – что ни час, то у неё экстраординарное собрание. Madame Ролан уже совсем позабыта. Страсти славянской натуры увлекли маркизу. Собственно, чему она радовалась – сам черт не знал этого. У народа есть пословица: «Рад зайка, что железце нашёл». Неведомо, на что было зайке это железце, точно так как неведомо, что приводило теперь в высокоторжественное настроение маркизу. Было дело совсем простое, и прошло оно совсем попросту, никем не отмеченное ни в одной летописи, а маркиза всклохталась, как строившаяся пчелиная матка.
– Слышали вы? – спрашивала она, встречая Розанова.
– Я сам был, – отвечал Розанов, догадавшись, о чем идёт дело.
– Гггааа! это ужасно! Оничка шёл и все… Пусть лопаются.
«Фу ты, дьявол возьми, что это такое! – думал Розанов, – из-за чего это у неё сыр-бор горит?»
– Ужасно, – рассказывала маркиза другим. – Народ идёт, и Оничка идёт, и все это идёт, идёт…
«Эк, черт возьми, фантазирует», – думали другие.
– Теперь уж не удержать, – радостно смеясь, замечала маркиза, – общество краснеет.
Некоторые, точно, краснели, в числе краснеющих был Розанов, Райнер и Рациборский.
В тот вечер, когда происходил этот разговор, было и ещё одно существо, которое было бы очень способно покраснеть от здешних ораторств, но оно здесь было ещё ново и не успело осмотреться.
Маркиза возвещала об этом существе необыкновенно торжественно.
– Какую я, батюшка, девочку приобрела! – говорила она Розанову, целуя кончики своих пальцев, – материял. Мы за неё возьмёмся.
– Какую я, батюшка, девочку приобрела! – говорила она Рациборскому, целуя кончики своих пальцев, – материял. Мы за неё возьмёмся.
То же самое она сказала и Бычкову, и Белоярцеву, и Брюхачеву. Белоярцев сейчас же усики по губке расправил и ножки засучил, как зелёный кузнечик: «мы, дескать, насчёт девочки всегда как должно; потому женский пол наипаче перед всем принадлежит свободному художеству».
Этим временем в гостиную из задних комнат вошли три девушки. Одна из них была Рогнеда Романовна, другая – дочь маркизы, а третья – Лиза. Лиза-то и была тот материал, о котором говорилось.
Пренеприятно было маркизе, что Розанов оказался старым знакомым Лизы. Она о нем уж слишком много ей наговорила.
– Материял, – говорила она. – Неглуп, связи имеет и практичен! Мы за него возьмёмся.
– Кто же это такой? – пытала Лиза.
– Увидите, моё дитя, – отвечала таинственно маркиза.
А тут вышло, что и глядеть им друг на друга нечего. Другим Лиза не понравилась, Брюхачев сказал о ней, что это сверчок, а Белоярцев буркнул: «карандаш». Так она в этот вечер и звалась «карандашом». Лизу теребили нарасхват и не давали Розанову сказать с нею ни одного слова. Розанов только знал, что Лиза попала сюда «сама», но как это она сама сюда попала – он не мог добраться.
От маркизы честная компания зашла в Барсов трактир и, угощаясь пивом и прочими назидательностями, слушала белоярцевские предположения насчёт «карандаша» в натуре.
Райнера здесь не было, а Розанов все мог слушать, и его способность слушать все насчёт Лизы через несколько страниц, может быть, и объяснится. По привычке возиться в грязи и тине Розанов не замечал некоторой особенной теплоты в участии Лизы и, не будучи сам циником, без особого возмущения мог слушать о ней такие разговоры, которых Лиза не могла слышать на губернаторском бале о Женни. То прекрасное качество, которое благовоспитанные люди называют «терпимостью», в некоторых случаях было усвоено Розановым в весьма достаточном количестве. Он не вытерпел бы, если бы Лизу злословили, ну а цинически разбирать женщину? – Это что же? Это не вредит. Остановить – в другом месте заговорят ещё хуже.
Прошло некоторое время. Бахаревы переехали на собственную квартиру; Лиза ещё побывала раза три у маркизы; доктор досконально разузнал, как совершилось это знакомство, и тоже наведывался.
Победный дух маркизы все ещё торжествовал, но торжество это начинало приедаться. С неимоверною быстротою сведения о городских со студентами событиях облетели Москву, и Розанов с яростнейшим негодованием бросился к маркизе. Он весь дрожал от бессильной злобы. Маркиза сидела на стуле в передней и вертела пахитосную соломинку. Перед нею стоял Брюхачев и Мареичка. Брюхачев доказывал, что студенты поступают глупо, а маркиза слушала: она никак не могла определить, какую роль в подобном деле приняла бы madame Ролан.
Розанов рыкнул на Брюхачева и сказал:
– Все это вздор; надо стоять там, где людей бьют, а не ораторствовать.
Это было в четвёртом часу пополудни.
Лобачевский посмеялся над подбитым носом Розанова и сказал:
– Так вам и следовало.
– За что же это? – спросил Розанов.
– Так, чтоб не болтались попусту.
Розанов немножко рассердился и пошёл в свою комнату.
– Я у вас одну барышню велел дёгтем помазать, – крикнул вслед ему Лобачевский.
– Какую это?
– Там увидите, – на пятой койке лежит.
– А вы были в моей палате?
– Надобно ж было кому-нибудь посмотреть на больных, – отвечал Лобачевский.
Тем этот день и покончился, а через три дня наших московских знакомых уж и узнать нельзя было. Только одно усиленное старание Лобачевского работать по больнице за себя и Розанова избавляло последнего от дурных последствий его крайней неглижировки службой. Он исчезал по целым суткам и пропадал без вести. Квартира Арапова сделалась местом сходок всех наших знакомых. Там кипела деятельность. По другим местам тоже часто бывали собрания: у маркизы были «эписпастики» – как Арапов называл собрания, продолжавшиеся у ней.
На этих собраниях бывали: Розанов, Арапов, Райнер, Слободзиньский, Рациборский и многие другие. Теперь маркиза уже не начинала разговора с «il est mort» или «толпа идёт, и он идёт». Она теперь говорила преимущественно о жандармах, постоянно окружающих её дом.
Романовны также каркали об опасном положении маркизы, но отставали в сторону; Брюхачев отзывался недосугами; Бычков вёл какое-то особенное дело и не показывался; Сахаров ничего не делал; Белоярцев и Завулонов исчезли с горизонта.
Лиза слушала, жадно слушала и забывала весь мир. Маркиза росла в её глазах, и жандармы, которых ждала маркиза, не тронулись бы до неё иначе как через Лизу.
Персиянцева тоже некоторое время не было видно. Наконец по городской почте в доме маркизы получилась пустая и ничтожная литографированная записочка, относящаяся к происходящим обстоятельствам. Маркиза взбеленилась; показывала её всем по секрету и всех просила молчать. Решено было, что в Москве уже сложилась оппозиционная сила. Все было болезненно встревожено этою запискою; каждый звонок заставлял маркизу бледнеть и вздрагивать. Только Арапов, Райнер и Розанов оставались спокойными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
– Слышали вы? – спрашивала она, встречая Розанова.
– Я сам был, – отвечал Розанов, догадавшись, о чем идёт дело.
– Гггааа! это ужасно! Оничка шёл и все… Пусть лопаются.
«Фу ты, дьявол возьми, что это такое! – думал Розанов, – из-за чего это у неё сыр-бор горит?»
– Ужасно, – рассказывала маркиза другим. – Народ идёт, и Оничка идёт, и все это идёт, идёт…
«Эк, черт возьми, фантазирует», – думали другие.
– Теперь уж не удержать, – радостно смеясь, замечала маркиза, – общество краснеет.
Некоторые, точно, краснели, в числе краснеющих был Розанов, Райнер и Рациборский.
В тот вечер, когда происходил этот разговор, было и ещё одно существо, которое было бы очень способно покраснеть от здешних ораторств, но оно здесь было ещё ново и не успело осмотреться.
Маркиза возвещала об этом существе необыкновенно торжественно.
– Какую я, батюшка, девочку приобрела! – говорила она Розанову, целуя кончики своих пальцев, – материял. Мы за неё возьмёмся.
– Какую я, батюшка, девочку приобрела! – говорила она Рациборскому, целуя кончики своих пальцев, – материял. Мы за неё возьмёмся.
То же самое она сказала и Бычкову, и Белоярцеву, и Брюхачеву. Белоярцев сейчас же усики по губке расправил и ножки засучил, как зелёный кузнечик: «мы, дескать, насчёт девочки всегда как должно; потому женский пол наипаче перед всем принадлежит свободному художеству».
Этим временем в гостиную из задних комнат вошли три девушки. Одна из них была Рогнеда Романовна, другая – дочь маркизы, а третья – Лиза. Лиза-то и была тот материал, о котором говорилось.
Пренеприятно было маркизе, что Розанов оказался старым знакомым Лизы. Она о нем уж слишком много ей наговорила.
– Материял, – говорила она. – Неглуп, связи имеет и практичен! Мы за него возьмёмся.
– Кто же это такой? – пытала Лиза.
– Увидите, моё дитя, – отвечала таинственно маркиза.
А тут вышло, что и глядеть им друг на друга нечего. Другим Лиза не понравилась, Брюхачев сказал о ней, что это сверчок, а Белоярцев буркнул: «карандаш». Так она в этот вечер и звалась «карандашом». Лизу теребили нарасхват и не давали Розанову сказать с нею ни одного слова. Розанов только знал, что Лиза попала сюда «сама», но как это она сама сюда попала – он не мог добраться.
От маркизы честная компания зашла в Барсов трактир и, угощаясь пивом и прочими назидательностями, слушала белоярцевские предположения насчёт «карандаша» в натуре.
Райнера здесь не было, а Розанов все мог слушать, и его способность слушать все насчёт Лизы через несколько страниц, может быть, и объяснится. По привычке возиться в грязи и тине Розанов не замечал некоторой особенной теплоты в участии Лизы и, не будучи сам циником, без особого возмущения мог слушать о ней такие разговоры, которых Лиза не могла слышать на губернаторском бале о Женни. То прекрасное качество, которое благовоспитанные люди называют «терпимостью», в некоторых случаях было усвоено Розановым в весьма достаточном количестве. Он не вытерпел бы, если бы Лизу злословили, ну а цинически разбирать женщину? – Это что же? Это не вредит. Остановить – в другом месте заговорят ещё хуже.
Прошло некоторое время. Бахаревы переехали на собственную квартиру; Лиза ещё побывала раза три у маркизы; доктор досконально разузнал, как совершилось это знакомство, и тоже наведывался.
Победный дух маркизы все ещё торжествовал, но торжество это начинало приедаться. С неимоверною быстротою сведения о городских со студентами событиях облетели Москву, и Розанов с яростнейшим негодованием бросился к маркизе. Он весь дрожал от бессильной злобы. Маркиза сидела на стуле в передней и вертела пахитосную соломинку. Перед нею стоял Брюхачев и Мареичка. Брюхачев доказывал, что студенты поступают глупо, а маркиза слушала: она никак не могла определить, какую роль в подобном деле приняла бы madame Ролан.
Розанов рыкнул на Брюхачева и сказал:
– Все это вздор; надо стоять там, где людей бьют, а не ораторствовать.
Это было в четвёртом часу пополудни.
Лобачевский посмеялся над подбитым носом Розанова и сказал:
– Так вам и следовало.
– За что же это? – спросил Розанов.
– Так, чтоб не болтались попусту.
Розанов немножко рассердился и пошёл в свою комнату.
– Я у вас одну барышню велел дёгтем помазать, – крикнул вслед ему Лобачевский.
– Какую это?
– Там увидите, – на пятой койке лежит.
– А вы были в моей палате?
– Надобно ж было кому-нибудь посмотреть на больных, – отвечал Лобачевский.
Тем этот день и покончился, а через три дня наших московских знакомых уж и узнать нельзя было. Только одно усиленное старание Лобачевского работать по больнице за себя и Розанова избавляло последнего от дурных последствий его крайней неглижировки службой. Он исчезал по целым суткам и пропадал без вести. Квартира Арапова сделалась местом сходок всех наших знакомых. Там кипела деятельность. По другим местам тоже часто бывали собрания: у маркизы были «эписпастики» – как Арапов называл собрания, продолжавшиеся у ней.
На этих собраниях бывали: Розанов, Арапов, Райнер, Слободзиньский, Рациборский и многие другие. Теперь маркиза уже не начинала разговора с «il est mort» или «толпа идёт, и он идёт». Она теперь говорила преимущественно о жандармах, постоянно окружающих её дом.
Романовны также каркали об опасном положении маркизы, но отставали в сторону; Брюхачев отзывался недосугами; Бычков вёл какое-то особенное дело и не показывался; Сахаров ничего не делал; Белоярцев и Завулонов исчезли с горизонта.
Лиза слушала, жадно слушала и забывала весь мир. Маркиза росла в её глазах, и жандармы, которых ждала маркиза, не тронулись бы до неё иначе как через Лизу.
Персиянцева тоже некоторое время не было видно. Наконец по городской почте в доме маркизы получилась пустая и ничтожная литографированная записочка, относящаяся к происходящим обстоятельствам. Маркиза взбеленилась; показывала её всем по секрету и всех просила молчать. Решено было, что в Москве уже сложилась оппозиционная сила. Все было болезненно встревожено этою запискою; каждый звонок заставлял маркизу бледнеть и вздрагивать. Только Арапов, Райнер и Розанов оставались спокойными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185