– Нет, вы таких дома не видали…
– Ну, это будет новость, а я себе такого современного русского человека как-то не могу представить.
– Какие вы все, господа, странные, – воскликнул Арапов. – Зачем же вам непременно русского?
– Как же? Кому же до нас дело, как не нам самим?
– Отечество человеческое безгранично.
Доктору вдруг почему-то припомнился Райнер.
– Кто ж это будет нашим спасителем? Чужой человек, стало быть?
– Да, если хотите смотреть с своей узкой, патриотической точки зрения, это будет, может статься, чужой человек.
– И вы его знаете?
– И я его знаю, – самодовольно ответил Арапов.
«Языня ты, брат, в самом деле», – подумал доктор.
– И вы его можете узнать, – продолжал Арапов, – если только захотите и дадите слово быть скромным.
– Я болтлив никогда не был, – отвечал доктор.
– Ну, так вы его увидите. В следующий четверг вечером пойдёмте, я вас введу в одно общество, где будут все свои.
– И там будет этот чужой человек?
– И там будет этот чужой человек, – отвечал с ударением Арапов.
Глава третья.
Чужой человек
В одну тёмную и чрезвычайно бурную ночь 1800 года через озеро Четырех Кантонов переплыла небольшая чёрная лодка. Отчаянный гребец держался направления от кантона Швица к Люцерну. Казалось, что в такую пору ни один смертный не решился бы переплыть обыкновенно спокойное озеро Четырех Кантонов, но оно было переплыто. Швицкий смельчак за полночь причалил к одной деревушке кантона Ури, привязал к дереву наполненный до половины водою челнок и постучал в двери небольшого скромного домика. В одном окне домика мелькнул огонь, и к стеклу прислонилось испуганное женское лицо. Приезжий из Швица постучал ещё раз. Смелый мужской голос из-за двери спросил:
– Кто там?
– Из Швица, от ландсмана, – отвечал приезжий.
Ему отперли дверь и вслед за тем снова тщательно заперли её крепким засовом. Республика была полна французов, и в окрестностях стояли гренадеры Серрюрье.
Посланец вынул из-за пазухи довольно большой конверт с огромною официальною печатью и подал хозяину. Конверт был весь мокрый, как и одежда человека, который его доставил, но расплывшиеся чернила ещё позволяли прочесть содержание сложенного вчетверо квадратного листа толстой бумаги.
На нем было написано:
«Любезный союзник!
Утеснители швейцарской свободы не знают пределов своей дерзости. Ко всем оскорблениям, принесённым ими на нашу родину, они придумали ещё новое. Они покрывают нас бесчестием и требуют выдачи нашего незапятнанного штандарта. В ту минуту, как я пишу к тебе, союзник, пастор Фриц уезжает в Берн, чтобы отклонить врагов республики от унизительного для нас требования; но если он не успеет в своём предприятии до полудня, то нам, как и другим нашим союзникам, остаётся умереть, отстаивая наши штандарты. Во имя республики призываю тебя, союзник, соверши молитву в нашей церкви вместо пастора Фрица и укрепи народ твоею проповедью».
– Где моя библия? – спросил пастор, сожигая на свече записку.
– Ты едешь? – отчаянно проговорила слабая женщина по-французски.
– Где моя библия? – переспросил пастор.
– Боже всемогущий! Но твоё дитя, Губерт! Пощади нас! – опять проговорила пасторша.
– Ульрих! – крикнул пастор, слегка толкая спавшего на кровати пятилетнего ребёнка.
– Боже мой! Что ты хочешь, Губерт?
– Я хочу взять моего сына.
– Губерт! Куда? Пощади его! Я его не дам тебе: ты его не возьмёшь; я мать, я не дам! – повторяла жена.
– Я отец, и возьму его – отвечал спокойно пастор, бросая ребёнку его штаны и камзольчик.
– Мама, не плачь, я сам хочу ехать, – утешал ребёнок, выходя за двери с своим отцом и швицким посланным.
Пастор молча поцеловал жену в голову.
– Зачем ты везёшь с собою ребёнка? – спросил гребец, усаживаясь в лодку.
– Лодочники не спрашивали рыбака Телля, зачем он ведёт с собою своего сына, – сурово отвечал пастор, и лодка отчалила от Люцерна к Швицу.
Ещё задолго до рассвета лодка причалила к кантону Швиц.
Высокий суровый пастор, высокий, гибкий швейцарец и среди их маленький карапузик встали из лодки и пешком пошли к дому швицкого ландсмана. Ребёнок дрожал в платье, насквозь пробитом озёрными волнами, но глядел бодро. Ландсман погладил его по голове, а жена ландсмана напоила его тёплым вином и уложила в постель своего мужа. Она знала, что муж её не ляжет спать в эту ночь. Люцернский пастор говорил удивительную проповедь.
Честь четырех кантонов для слушателей этой проповеди была воплощена в куске белого полотна с красным крестом. Люди дрожали от ненависти к французам. Шайноха говорит, что современники видят только факты и не прозирают на результаты.
Ни ландсман, ни пастор, ни прихожане Люцерна не видели, что консульские войска Франции в существе несли более свободы, чем хранили её консерваторы старой швейцарской республики.
На сцене были французские штыки, пьяные офицеры и распущенные солдаты, помнящие времена либерального конвента.
В роковой час полудня взвод французских гренадер вынес из дома ландсмана шест с куском белого полотна, на котором был нашит красный крест. Это был штандарт четырех кантонов, взятый силою, несмотря на геройское сопротивление люцернцев. За стандартом четыре гренадера несли высокого человека с круглою рыжею головою английского склада. По его обуви струилась кровь.
За раненым вели ребёнка, с руками, связанными назади очень тонким шнурочком.
– Ну, что, bourgre allemand , попался? – шутил с ребёнком гренадер.
– Я иду с моим отцом, – отвечал на чистом французском языке ребёнок.
– Tien! Ты говоришь по-французски?
– Да, моя мать не умеет говорить иначе, – отвечало дитя.
Через два дня после этого происшествия из дома, в котором квартировал sous-lieutenant , вынесли длинную тростниковую корзину, в каких обыкновенно возят уголья. Это грубая корзина в три аршина длины и полтора глубины, сверху довольно широкая, книзу совсем почти сходила на нет.
За такой корзиной, покрытой сверху зелёным полотном с походной фуры, шли девять гренадер с карабинами; затем в трех шагах следовал полувзвод, предводимый sous-lieutenant'ом.
В хвосте этого взвода старый гренадер нёс на руках пятилетнего ребёнка.
Дитя расспрашивало конвентинца, скоро ли оно увидит своего отца, и беспечно перебирало пухлою ручкою узорчатую плетёнку кутаса и красивую шишку помпона.
Процессия остановилась у деревни, на берегу, с которого видна была гигантская гора, царственно возвышающаяся над четырьмя кантонами своею блестящею белоснежною короною, а влево за нею зелёная Рютли. Здесь, у извилистой горной дорожки, был врыт тонкий белый столб и возле него выкопана могила. Это было очень хорошее место для всех, кроме того, кого теперь принесли сюда в угольной корзине.
Гренадеры опустили корзину и вынули из неё пастора с проколотыми ногами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185