Сначала, когда Ольга Сергеевна была гораздо моложе и ещё питала некоторые надежды хоть раз выйти с достоинством из своего замкнутого положения, Бахареву иногда приходилось долгонько ожидать конца жениных припадков; но раз от раза, по мере того, как взбешённый гусар прибегал к своему оригинальному лечению, оно у нею все шло удачнее. Не успеет, бывало, Бахарев, усевшись у двери, докурить первой трубки, как уже вместо беспорядочных облаков дыма выпустит изо рта стройное, правильное колечко, что обыкновенно служило несомненным признаком, что Егор Николаевич ровно через две минуты встанет, повернёт обратно ключ в двери, а потом уйдёт в свою комнату, велит запрягать себе лошадей и уедет дня на два, на три в город заниматься делами по предводительской канцелярии и дворянской опеке. У Егора Николаевича никак нельзя было добиться: подозревает ли он свою жену в истерическом притворстве, или считает свой способ лечения надёжным средством против действительной истерики, но он неуклонно следовал своему правилу до счастливого дня своей серебряной свадьбы. А теперь, когда Абрамовна доложила Ольге Сергеевне, что «барин хлопнули дверью и ушли к себе», Ольга Сергеевна опасалась, что Егор Николаевич не изменит себе и до золотой свадьбы. Хорошо зная, что должно наступить после манёвра, о котором ей доложила Абрамовна, Ольга Сергеевна простонала:
– Только не бегайте, Бога ради, не суетитесь: голову всю мне разломали своим бестолковым снованьем. Мечутся без толку из угла в угол, словно угорелые кошки, право.
Произнеся такую речь, Ольга Сергеевна будто успокоилась, полежала и потом спросила:
– А кормили ли сегодня кошечек-то?
– Как же, maman, кормили, – отвечала Софи.
– То-то. Матузалевне надо было сырого мясца дать: она все ещё нездорова; её не надо кормить варёным. Дайте-ка мне туфли и шлафор, я попробую встать. Бока отлежала.
Проба оказалась удачной. Ольга Сергеевна встала, перешла с постели на кресло и не надела белого шлафора, а потребовала тёмненький капотик.
– Скучно здесь, – говорила она, посматривая на дверь, – дайте я попробую выйти к столу.
Вторая проба была опять удачна не менее первой. Ольга Сергеевна безопасно достигла столовой, поклонилась мужу, потом помолилась перед образом и села за стоп на своё обыкновенное место.
Взглянув на наплаканные глаза Лизы, она сделала страдальческую мину матери, оскорблённой непочтительною дочерью, и стала разливать суп с снедью.
Егор Николаевич был мрачен и хранил гробовое молчание. Глядя на него, все тоже молчали.
– Что вы так мало кушаете, Женичка? – обратился, наконец, в средине обеда Бахарев к Гловацкой.
– Благодарю вас, я сыта.
– То-то, вы кушайте по-нашему, по-русски, вплотную. У нас ведь не то что в институте: «Дети! дети! Чего вам? Картофеллюю, картоофффелллю!» – пропищал, как-то весь сократившись, Бахарев, как бы подражая в этом рассказе какой-то директрисе, которая каждое утро спрашивала своих воспитанниц: «Дети, чего вам?» А дети ей всякое утро отвечали хором: «Картофелю».
Все были очень рады, что буря проходит, и все рассмеялись. И заплаканная Лиза, и солидная Женни, и рыцарственная Зина, бесцветная Софи, и даже сама Ольга Сергеевна не могла равнодушно смотреть на Егора Николаевича, который, продекламировав последний раз «картоооффелллю», остался в принятом им на себя сокращённом виде и смотрел робкими институтскими глазами в глаза Женни.
– Это вовсе не похоже; никогда этого у нас не было, – смеясь, отвечала Бахареву Женни.
– Как? как не было? Не было этого у вас, Лизок? Не просили вы себе всякий день кааартоооффеллю!
– Нет, папа: нас хорошо кормили. Теперь в институтах хорошо кормят.
– Ну, рассказывайте, хорошо. Знаем мы это хорошо! На десять штук фунт мяса сварят, а то все кааартоооффеллю.
– Да нет же, папа, не знаете вы, – шутливо возразила Лиза.
– Реформы, значит, реформы, и до вас дошли благодетельные реформы?
– Да, теперь по всему заметно, что в институтах иные порядки настали. Преждних порядков уж нет, – как-то двусмысленно заметила Ольга Сергеевна.
– Да вот я смотрю на Евгению Петровну: кровь с молоком. Если бы старые годы – с сердечком распростись.
– Стыдно подсмеиваться, Егор Николаевич, – заметила Женни и покраснела.
– А краснеют-то нынешние институтки ещё так же точно, как и прежние, – продолжал шутить старик.
– Не все, папа, – весело заметила Лиза.
– Да, не все, – вздохнув и приняв угнетённый вид, подхватила Ольга Сергеевна. – Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами все больше других знают и никем и ничем не дорожат.
Лиза взглянула на Гловацкую и сохранила совершенное спокойствие во все время, пока мать загинала ей эту шпильку. За чаем шпигованье повторилось снова.
– Пойдёмте на озеро, Женичка. Вы ведь ещё не были на нашем озере. Будем там ловить рыбу, сварим уху и приедем, – предложил Бахарев.
– Нет, благодарю вас, Егор Николаевич, я не могу, я сегодня должна быть дома.
– Полноте, что вам там дома с своим стариком делать? У нас вот будет такой гусарчик Канивцов – чудо!
– Бог с ним!
– Сонька его совсем заполонила, разбойница, но вы… одно слово: veni, vidi, vici.
– Что это значит?
– Пришёл, увидел, победил.
– Оооо! Мне этого пока вовсе не нужно.
– Те-те-те, не нужно! Все так говорят – не нужно, а женишка порядочного сейчас и заплетут в свои розовые сети.
– Я вам не сказала, что мне вовсе не нужно, а я говорю, мне это пока не нужно.
– А, – рассмотреть хотите, это другое дело. Ну, а с нами-то нынче оставайтесь.
– Не могу, Егор Николаевич.
– Лиза, что ж ты не просишь?
Лиза очень боялась этого разговора и чуть внятно проговорила:
– Оставайся, Женни!
– Не могу, Лиза; не проси. Ты знаешь, уж если бы было можно, я не отказала бы себе в удовольствии и осталась бы с вами.
– Вы не по-дружески ведёте себя с Лизой, Женичка, – начала Ольга Сергеевна. – Прежние институтки тоже так не поступали. Прежние всегда старались превосходить одна другую в великодушии.
– Если одна пила рюмку уксусу, то другая две за неё, – подхватил развеселившийся Бахарев и захохотал.
– Да, – продолжала Ольга Сергеевна, – а вы вот не так. Лиза у вас ночевала но вашему приглашению, а вы не удовлетворяете её просьбы.
Лиза во время этого разговора старалась смотреть как можно спокойнее.
– Лизанька, вероятно, и совсем готова была бы у вас остаться, а вы не хотите подарить ей одну ночку.
– Я не могу, Ольга Сергеевна.
– Отчего же она могла?
– У меня хозяйство, я ничем не распорядилась.
– А, вы хозяйничаете!
– Не могу выдерживать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
– Только не бегайте, Бога ради, не суетитесь: голову всю мне разломали своим бестолковым снованьем. Мечутся без толку из угла в угол, словно угорелые кошки, право.
Произнеся такую речь, Ольга Сергеевна будто успокоилась, полежала и потом спросила:
– А кормили ли сегодня кошечек-то?
– Как же, maman, кормили, – отвечала Софи.
– То-то. Матузалевне надо было сырого мясца дать: она все ещё нездорова; её не надо кормить варёным. Дайте-ка мне туфли и шлафор, я попробую встать. Бока отлежала.
Проба оказалась удачной. Ольга Сергеевна встала, перешла с постели на кресло и не надела белого шлафора, а потребовала тёмненький капотик.
– Скучно здесь, – говорила она, посматривая на дверь, – дайте я попробую выйти к столу.
Вторая проба была опять удачна не менее первой. Ольга Сергеевна безопасно достигла столовой, поклонилась мужу, потом помолилась перед образом и села за стоп на своё обыкновенное место.
Взглянув на наплаканные глаза Лизы, она сделала страдальческую мину матери, оскорблённой непочтительною дочерью, и стала разливать суп с снедью.
Егор Николаевич был мрачен и хранил гробовое молчание. Глядя на него, все тоже молчали.
– Что вы так мало кушаете, Женичка? – обратился, наконец, в средине обеда Бахарев к Гловацкой.
– Благодарю вас, я сыта.
– То-то, вы кушайте по-нашему, по-русски, вплотную. У нас ведь не то что в институте: «Дети! дети! Чего вам? Картофеллюю, картоофффелллю!» – пропищал, как-то весь сократившись, Бахарев, как бы подражая в этом рассказе какой-то директрисе, которая каждое утро спрашивала своих воспитанниц: «Дети, чего вам?» А дети ей всякое утро отвечали хором: «Картофелю».
Все были очень рады, что буря проходит, и все рассмеялись. И заплаканная Лиза, и солидная Женни, и рыцарственная Зина, бесцветная Софи, и даже сама Ольга Сергеевна не могла равнодушно смотреть на Егора Николаевича, который, продекламировав последний раз «картоооффелллю», остался в принятом им на себя сокращённом виде и смотрел робкими институтскими глазами в глаза Женни.
– Это вовсе не похоже; никогда этого у нас не было, – смеясь, отвечала Бахареву Женни.
– Как? как не было? Не было этого у вас, Лизок? Не просили вы себе всякий день кааартоооффеллю!
– Нет, папа: нас хорошо кормили. Теперь в институтах хорошо кормят.
– Ну, рассказывайте, хорошо. Знаем мы это хорошо! На десять штук фунт мяса сварят, а то все кааартоооффеллю.
– Да нет же, папа, не знаете вы, – шутливо возразила Лиза.
– Реформы, значит, реформы, и до вас дошли благодетельные реформы?
– Да, теперь по всему заметно, что в институтах иные порядки настали. Преждних порядков уж нет, – как-то двусмысленно заметила Ольга Сергеевна.
– Да вот я смотрю на Евгению Петровну: кровь с молоком. Если бы старые годы – с сердечком распростись.
– Стыдно подсмеиваться, Егор Николаевич, – заметила Женни и покраснела.
– А краснеют-то нынешние институтки ещё так же точно, как и прежние, – продолжал шутить старик.
– Не все, папа, – весело заметила Лиза.
– Да, не все, – вздохнув и приняв угнетённый вид, подхватила Ольга Сергеевна. – Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами все больше других знают и никем и ничем не дорожат.
Лиза взглянула на Гловацкую и сохранила совершенное спокойствие во все время, пока мать загинала ей эту шпильку. За чаем шпигованье повторилось снова.
– Пойдёмте на озеро, Женичка. Вы ведь ещё не были на нашем озере. Будем там ловить рыбу, сварим уху и приедем, – предложил Бахарев.
– Нет, благодарю вас, Егор Николаевич, я не могу, я сегодня должна быть дома.
– Полноте, что вам там дома с своим стариком делать? У нас вот будет такой гусарчик Канивцов – чудо!
– Бог с ним!
– Сонька его совсем заполонила, разбойница, но вы… одно слово: veni, vidi, vici.
– Что это значит?
– Пришёл, увидел, победил.
– Оооо! Мне этого пока вовсе не нужно.
– Те-те-те, не нужно! Все так говорят – не нужно, а женишка порядочного сейчас и заплетут в свои розовые сети.
– Я вам не сказала, что мне вовсе не нужно, а я говорю, мне это пока не нужно.
– А, – рассмотреть хотите, это другое дело. Ну, а с нами-то нынче оставайтесь.
– Не могу, Егор Николаевич.
– Лиза, что ж ты не просишь?
Лиза очень боялась этого разговора и чуть внятно проговорила:
– Оставайся, Женни!
– Не могу, Лиза; не проси. Ты знаешь, уж если бы было можно, я не отказала бы себе в удовольствии и осталась бы с вами.
– Вы не по-дружески ведёте себя с Лизой, Женичка, – начала Ольга Сергеевна. – Прежние институтки тоже так не поступали. Прежние всегда старались превосходить одна другую в великодушии.
– Если одна пила рюмку уксусу, то другая две за неё, – подхватил развеселившийся Бахарев и захохотал.
– Да, – продолжала Ольга Сергеевна, – а вы вот не так. Лиза у вас ночевала но вашему приглашению, а вы не удовлетворяете её просьбы.
Лиза во время этого разговора старалась смотреть как можно спокойнее.
– Лизанька, вероятно, и совсем готова была бы у вас остаться, а вы не хотите подарить ей одну ночку.
– Я не могу, Ольга Сергеевна.
– Отчего же она могла?
– У меня хозяйство, я ничем не распорядилась.
– А, вы хозяйничаете!
– Не могу выдерживать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185