Вы посмотрите, ведь на это не надо ни воли, ни знаний, ни смелости; на это даже, я думаю, Белоярцев, и тот пойдёт.
– Ещё бы? да он наш. Что ж вы так рассуждаете о Белоярцеве?
– Милосердный Боже! и ты это видишь и терпишь! И Белоярцев во либералах! Еда и Саул во пророцех! – Лизавета Егоровна! Да я готов вас на коленях умолять, осмотритесь вы, прогоните вы от себя эту сволочь.
– Вы забыли, что отсюда прогоняют вас? – с презрительною улыбкой сказала Бертольди.
Лиза хранила мёртвое молчание.
– Да, я это действительно забыл, – произнёс Розанов и, поклонившись Лизе, пошёл за двери.
– Подождите же меня, Дмитрий Петрович, – крикнула ему в окно Калистратова и, простясь с Лизой и Бертольди, тоже вышла вслед за Розановым.
Лиза все сидела и молча смотрела на пол.
– Какая свиньища, однако же, этот Розанов: его тоже непременно нужно будет похерить, – проговорила Бертольди, сделал несколько концов по комнате.
– Все очень хороши в своём роде, – тихо ответила Лиза и, перейдя на диван, прислонилась к подушке и завела веки.
На дворе отходил густой и необыкновенно тёплый вечер, и надвигалась столь же тёплая ночь. Розанов с Калистратовой, отойдя с полверсты, встретили Помаду. Он шёл с большим узлом на плече и с палкой. Можно было догадаться, что Помада очень весел, потому что он задувал вразлад:
Nos habeeeebit huuuumus.
Nos habeeebit huumus.
– Помада! – окликнул его доктор.
– Э! – отозвался Помада и соскочил с высокой окраины дорожки, которою шёл.
– Откуда?
– Из разных мест, братец; здравствуйте, Полина Петровна, – добавил он, снимая свой неизменный блин с голубым околышем, и сейчас же продолжал: – взопрел, братец, как лошадь; такой узлище тяжёлый, чтоб его черт взял совсем.
– Что это у тебя в узле-то?
– Бельё от прачки несу Елизавете Егоровне.
Калистратова засмеялась, а Розанову было досадно.
– Слуга-личарда верный, – сказал он Помаде, – когда ты дело-то будешь делать?
– А мне, брат, уж место обещано.
– Какое ж место?
– Богатырёв меня в сенат определяет.
– Писателем?
– Да пока; чудак ты: ведь нельзя же разом.
– Десять сребреников будешь получать в месяц?
– Нет, я думаю больше.
– Хорошо ж твоё дело! Прощай, спеши с бельём.
– Или спать ложатся?
– Кажется.
– О черт меня возьми! – воскликнул Помада и, взвалив на плечо узел, замаршировал беглым шагом, даже забыв проститься.
Розанов с Калистратовой обернулись и молча смотрели на Помаду, пока белевшийся на его плече огромный узел с бельём исчез в темноте ночи.
– Это у него, значит, и на извозчика нету, – произнесла Полинька.
– Да нету же, нету.
И Розанов и Калистратова почти ничего не говорили во всю дорогу. Только у своей калитки Калистратова, пожав руку Розанову, сказала:
– Вы, Дмитрий Петрович, не огорчайтесь. Я очень жалею, что все это так вышло; но ведь это не нынче, так завтра должно было непременно случиться.
– Да я уж привык к таким встрёпкам, только досадно подумать, за что это на мою долю их так много выпадает. Ведь вот всегда так, как видите. Ну чем я виноват сегодня?
– Вы сегодня совершенно правы и потому должны быть совсем спокойны.
– А между тем я же все сиротею и сиротею; даже жизнь иной раз становится постылой!
– Не вам одним так, – отвечала своим разбитым голоском Калистратова, дружески пожав его руку, и Розанов потянулся по пустым улицам Сокольников на свою квартиру.
Глава двадцать седьмая.
Осенняя Liebesfieber
После разрыва с Лизою Розанову некуда стало ходить, кроме Полиньки Калистратовой; а лето хотя уже и пришло к концу, но дни стояли прекрасные, тёплые, и дачники ещё не собирались в пыльный город. Даже Помада стал избегать Розанова. На другой день после описанного в предшедшей главе объяснения он рано прибежал к Розанову, взволнованный, обиженным тоном выговаривал ему за желание поссорить его с Лизою. Никакого средства не было урезонить его и доказать, что такое желание вовсе не существовало.
– На что тебе было говорить обо мне! на что мешать моё имя! хотел сам ссориться, ну и ссорься, а с какой стати мешать меня! Я очень дорожу её вниманием, что тебе мешать меня! Я ведь не маленький, чтобы за меня заступаться, – частил Помада и с этих пор начал избегать встреч с Розановым.
Он не разошёлся с Розановым и не разлюбил его, а стал его бояться, и к тому же в отчуждении от Розанова он полагал заслугу перед своим идолом. Калистратова навещала Лизу утрами, но гораздо реже, отговариваясь тем, что вечером ей не с кем ходить. Лиза никогда не спрашивала о Розанове и как рыба молчала при всяком разговоре, в котором с какой бы то ни было стороны касались его имени.
Розанов же в первый одинокий вечер опять было развернул свою диссертацию, но не усидел за столом и пошёл к Калистратовой. С того дня он аккуратно каждый вечер являлся к ней, и они до поздней ночи бродили по Сокольницкому лесу.
В этих ночных беседах ни она, ни он никогда не говорили о своём будущем, но незаметно для них самих самым тщательным образом рассказали друг другу своё прошедшее. Перед Розановым все более и более раскрывалась нежная душа Полиньки, а в Полиньке укреплялось сожаление к доктору.
Дружба и теплота их взаимных отношений все заходили далее и далее. Часто целые короткие ночи просиживали они на холмике, говоря о своём прошедшем. О своём будущем они никогда не говорили, потому что они были люди без будущего.
Тёмная синева московского неба, истыканная серебряными звёздами, бледнеет, роса засеребрится по сереющей в полумраке травке, потом поползёт редкий седой туман и спокойно поднимается к небу, то ласкаясь на прощанье к дремлющим берёзкам, то расчёсывая свою редкую бороду о колючие полы сосен; в стороне отчетисто и звучно застучат зубами лошади, чешущиеся по законам взаимного вспоможения; гудя пройдёт тяжёлым шагом убежавший бык, а люди без будущего все сидят. Розанов сидит, обхватив руками свои колени и уткнув в них свой подбородок, а Полинька, прислоня к щёчке палец и облокотясь рукою на брошенное на траве розановское пальто.
Так проводили время наши сокольницкие пустынники, как московское небо стало хмуриться, и в одно прекрасное утро показался снежок. Снежок, конечно, был пустой, только выпал и сейчас же растаял; но тем не менее он оповестил дачников, что зима стоит недалеко за Валдайскими горами. Надо было переезжать в город.
Это обстоятельство очень неприятно напомнило Розанову о том страшном житьё, которое, того и гляди, снова начнётся с возвращением жены и углекислых фей. А Розанову, было, так хорошо стало, жизнь будто ещё раз начиналась после всех досадных тревог и опостылевших сухих споров. Прощались они с Полинькою самым тёплым, самым задушевным образом, даже давали друг другу советы, как жить в Москве. Розанов возвращался на Чистые Пруды, а Полинька переезжала в Грузины, к некоей благодетельнице Варваре Алексеевне, у которой приставали отыскивающие мест гувернантки и бонны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
– Ещё бы? да он наш. Что ж вы так рассуждаете о Белоярцеве?
– Милосердный Боже! и ты это видишь и терпишь! И Белоярцев во либералах! Еда и Саул во пророцех! – Лизавета Егоровна! Да я готов вас на коленях умолять, осмотритесь вы, прогоните вы от себя эту сволочь.
– Вы забыли, что отсюда прогоняют вас? – с презрительною улыбкой сказала Бертольди.
Лиза хранила мёртвое молчание.
– Да, я это действительно забыл, – произнёс Розанов и, поклонившись Лизе, пошёл за двери.
– Подождите же меня, Дмитрий Петрович, – крикнула ему в окно Калистратова и, простясь с Лизой и Бертольди, тоже вышла вслед за Розановым.
Лиза все сидела и молча смотрела на пол.
– Какая свиньища, однако же, этот Розанов: его тоже непременно нужно будет похерить, – проговорила Бертольди, сделал несколько концов по комнате.
– Все очень хороши в своём роде, – тихо ответила Лиза и, перейдя на диван, прислонилась к подушке и завела веки.
На дворе отходил густой и необыкновенно тёплый вечер, и надвигалась столь же тёплая ночь. Розанов с Калистратовой, отойдя с полверсты, встретили Помаду. Он шёл с большим узлом на плече и с палкой. Можно было догадаться, что Помада очень весел, потому что он задувал вразлад:
Nos habeeeebit huuuumus.
Nos habeeebit huumus.
– Помада! – окликнул его доктор.
– Э! – отозвался Помада и соскочил с высокой окраины дорожки, которою шёл.
– Откуда?
– Из разных мест, братец; здравствуйте, Полина Петровна, – добавил он, снимая свой неизменный блин с голубым околышем, и сейчас же продолжал: – взопрел, братец, как лошадь; такой узлище тяжёлый, чтоб его черт взял совсем.
– Что это у тебя в узле-то?
– Бельё от прачки несу Елизавете Егоровне.
Калистратова засмеялась, а Розанову было досадно.
– Слуга-личарда верный, – сказал он Помаде, – когда ты дело-то будешь делать?
– А мне, брат, уж место обещано.
– Какое ж место?
– Богатырёв меня в сенат определяет.
– Писателем?
– Да пока; чудак ты: ведь нельзя же разом.
– Десять сребреников будешь получать в месяц?
– Нет, я думаю больше.
– Хорошо ж твоё дело! Прощай, спеши с бельём.
– Или спать ложатся?
– Кажется.
– О черт меня возьми! – воскликнул Помада и, взвалив на плечо узел, замаршировал беглым шагом, даже забыв проститься.
Розанов с Калистратовой обернулись и молча смотрели на Помаду, пока белевшийся на его плече огромный узел с бельём исчез в темноте ночи.
– Это у него, значит, и на извозчика нету, – произнесла Полинька.
– Да нету же, нету.
И Розанов и Калистратова почти ничего не говорили во всю дорогу. Только у своей калитки Калистратова, пожав руку Розанову, сказала:
– Вы, Дмитрий Петрович, не огорчайтесь. Я очень жалею, что все это так вышло; но ведь это не нынче, так завтра должно было непременно случиться.
– Да я уж привык к таким встрёпкам, только досадно подумать, за что это на мою долю их так много выпадает. Ведь вот всегда так, как видите. Ну чем я виноват сегодня?
– Вы сегодня совершенно правы и потому должны быть совсем спокойны.
– А между тем я же все сиротею и сиротею; даже жизнь иной раз становится постылой!
– Не вам одним так, – отвечала своим разбитым голоском Калистратова, дружески пожав его руку, и Розанов потянулся по пустым улицам Сокольников на свою квартиру.
Глава двадцать седьмая.
Осенняя Liebesfieber
После разрыва с Лизою Розанову некуда стало ходить, кроме Полиньки Калистратовой; а лето хотя уже и пришло к концу, но дни стояли прекрасные, тёплые, и дачники ещё не собирались в пыльный город. Даже Помада стал избегать Розанова. На другой день после описанного в предшедшей главе объяснения он рано прибежал к Розанову, взволнованный, обиженным тоном выговаривал ему за желание поссорить его с Лизою. Никакого средства не было урезонить его и доказать, что такое желание вовсе не существовало.
– На что тебе было говорить обо мне! на что мешать моё имя! хотел сам ссориться, ну и ссорься, а с какой стати мешать меня! Я очень дорожу её вниманием, что тебе мешать меня! Я ведь не маленький, чтобы за меня заступаться, – частил Помада и с этих пор начал избегать встреч с Розановым.
Он не разошёлся с Розановым и не разлюбил его, а стал его бояться, и к тому же в отчуждении от Розанова он полагал заслугу перед своим идолом. Калистратова навещала Лизу утрами, но гораздо реже, отговариваясь тем, что вечером ей не с кем ходить. Лиза никогда не спрашивала о Розанове и как рыба молчала при всяком разговоре, в котором с какой бы то ни было стороны касались его имени.
Розанов же в первый одинокий вечер опять было развернул свою диссертацию, но не усидел за столом и пошёл к Калистратовой. С того дня он аккуратно каждый вечер являлся к ней, и они до поздней ночи бродили по Сокольницкому лесу.
В этих ночных беседах ни она, ни он никогда не говорили о своём будущем, но незаметно для них самих самым тщательным образом рассказали друг другу своё прошедшее. Перед Розановым все более и более раскрывалась нежная душа Полиньки, а в Полиньке укреплялось сожаление к доктору.
Дружба и теплота их взаимных отношений все заходили далее и далее. Часто целые короткие ночи просиживали они на холмике, говоря о своём прошедшем. О своём будущем они никогда не говорили, потому что они были люди без будущего.
Тёмная синева московского неба, истыканная серебряными звёздами, бледнеет, роса засеребрится по сереющей в полумраке травке, потом поползёт редкий седой туман и спокойно поднимается к небу, то ласкаясь на прощанье к дремлющим берёзкам, то расчёсывая свою редкую бороду о колючие полы сосен; в стороне отчетисто и звучно застучат зубами лошади, чешущиеся по законам взаимного вспоможения; гудя пройдёт тяжёлым шагом убежавший бык, а люди без будущего все сидят. Розанов сидит, обхватив руками свои колени и уткнув в них свой подбородок, а Полинька, прислоня к щёчке палец и облокотясь рукою на брошенное на траве розановское пальто.
Так проводили время наши сокольницкие пустынники, как московское небо стало хмуриться, и в одно прекрасное утро показался снежок. Снежок, конечно, был пустой, только выпал и сейчас же растаял; но тем не менее он оповестил дачников, что зима стоит недалеко за Валдайскими горами. Надо было переезжать в город.
Это обстоятельство очень неприятно напомнило Розанову о том страшном житьё, которое, того и гляди, снова начнётся с возвращением жены и углекислых фей. А Розанову, было, так хорошо стало, жизнь будто ещё раз начиналась после всех досадных тревог и опостылевших сухих споров. Прощались они с Полинькою самым тёплым, самым задушевным образом, даже давали друг другу советы, как жить в Москве. Розанов возвращался на Чистые Пруды, а Полинька переезжала в Грузины, к некоей благодетельнице Варваре Алексеевне, у которой приставали отыскивающие мест гувернантки и бонны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185