Но в рассуждении Лефортова вывод этот перестаёт иметь общее значение. По крайней мере он не может иметь этого значения для непосредственной Москвы, в которой до Лефортова решительно отовсюду далеко.
В одно погожее августовское утро по улицам, прилегающим к самому Лефортовскому дворцу, шёл наш знакомый доктор Розанов. По медленности, с которою он рассматривал оригинальный фасад старого дворца и читал некоторые надписи на воротах домов, можно бы подумать, что он гуляет от нечего делать или ищет квартиры.
Постояв перед дворцом, он повернул в длинную улицу налево и опять стал читать приклеенные у ворот бумажки. Одною из них объявлялось, что «здесь отдаюца чистые, сухие углы с жильцами», другою, что «отдаеца большая кухня в виде комнаты у Авдотьи Аликсевны, спросить у прачку» и т.п. Наконец над одною калиткой доктор прочёл: «Следственный пристав».
Доктор вынул из кармана записную книжку, взглянул на сделанную там заметку, потом посмотрел на дом, на табличку и вошёл во двор.
Дом это был похож на многие домы Лефортовской части. Он был деревянный, на каменном полуэтаже. По улице он выходил в пять окон, во двор в четыре, с подъездом сбоку. Каменный полуэтаж был густо выделен мелом, а деревянный верх выкрашен грязновато-жёлтою охрой. Над дверью деревянного подъезда опять была дощечка с надписью: «Следственный пристав»; в нижний этаж вело особое крылечко, устроенное посредине задней части фасада. Налево был низенький флигелёк в три окна, но с двумя крыльцами. По ушатам, стоявшим на этих крыльцах, можно было догадаться, что это кухни. Далее шёл длинный дровяной сарайчик, примкнутый к соседскому забору, и собачья конура с круглым лазом.
Тощая цепная собака, завидя Розанова, громыхнула цепью, выскочила и залаяла.
Доктор дёрнул за верёвочку у подъезда с надписью: «Следственный пристав».
Через минуту крючок упал, и в растворённой двери Розанов увидел очень хорошенькую и очень чисто одетую семилетнюю девочку с кудрявой русой головкой и с ямками на розовых щёчках.
– Что вам надо? – шепелявя, спросил ребёнок.
– Пристава мне нужно видеть, – отвечал доктор.
– Папа одеваются.
– Пожалуйте, пожалуйте. Евграф Фёдорович сейчас выйдут, – крикнул сверху весёлый женский голос из разряда свойственных молодым москвичкам приятных, хотя и довольно резких контральтов.
Доктор взглянул наверх. Над лестницею, в светлой стеклянной галерее, стояла довольно миловидная молодая белокурая женщина, одетая в голубую холстинковую блузу. Перед нею на гвоздике висел форменный вицмундир, а в руках она держала тонкий широкий веник из зеленого клоповника.
«Что бы это за особа такая»? – подумал Розанов, но женщина тотчас же помогла его раздумью.
– Муж сейчас выйдет, пожалуйте пока в залу, – сказала она своим звонким контральтом, указывая веником на двери, выкрашенные серою масляною краскою.
«А ничего, миленькая», – подумал Розанов и, поклонясь хозяйке, вошёл в довольно тёмную переднюю, из которой были открыты двери в светленькую зальцу.
В зале было довольно чисто. В углу стояло фортепьяно, по стенам ясеневые стулья с плетёнками, вязаные занавески на окнах и две клетки с весёлыми канарейками.
Доктор не успел осмотреться, как в одну из боковых дверей мужской полос крикнул:
– Даша! что ж вицмундир-то?
– Сейчас, Евграф Фёдорович, сейчас, – ответил контральт из галереи.
– Да, где твоя Устинья?
– В лавку побежала. Все мурашки у соловья вышли: послала мурашек купить.
Дверь приотворилась, и на пороге в залу показался ещё довольно молодой человек с южнорусским лицом. Он был в одном жилете и, выглянув, тотчас спрятался назад и проговорил:
– Извините.
– Ничего, ничего, Евграф, выходи, пожалуйста, поскорее, – произнёс Розанов, направляясь к двери.
Пристав выглянул, посмотрел несколько мгновений на доктора и, крикнув:
– Розанов! дружище! ты ли это? – бросился ему на шею.
Следственный пристав, Евграф Фёдорович Нечай, был университетский товарищ Розанова. Хотя они шли по разным факультетам, но жили вместе и были большие приятели.
– Откуда ты взявся? – спрашивал Нечай, вводя Розанова в свой незатейливый кабинет.
– Места приехал искать, – отвечал Розанов, чувствуя самую неприятную боль в сердце.
– Ох, эти места, места! – проговорил Нечай, почёсывая в затылке.
– И не говори.
– А протэкцыи маешь?
Нечай имел общую многим малороссам черту.
Несмотря на долгое пребывание в Москве, он любил мешать свою русскую речь с малороссийскою, а если с кем мог, то и совсем говорил по-малороссийски. Доктор же свободно понимал это наречие и кое-как мог на нем объясняться по нужде или шутки ради.
– Ни, братику, жаднои не маю, – отвечал доктор.
– Это кепсько.
– Ну, як зауважишь.
– А со всей фамилией придрапав?
– Нет, семья дома осталась.
– Ну, это ещё байдуже; а вот як бы у купи, то вай, вай, вай, лягай, та и помри, то шкоды только ж.
– Нет, я один здесь, – невесело проронил доктор.
– И давно?
– Вот уж другая неделя.
– Что ж ты дося ховався?
– Да так. То в университет ходил, то адреса твоего не знал. Да и вообще как-то…
– Ты, коллежка, не спеши нос-то вешать: живы будем и хлиба добудем. А ты с моей бабой ведь незнаком?
– Нет; когда ж я тебя видел? Я даже не знал, что ты и женился.
– Даша! – крикнул Нечай.
Вошла молодая женщина, встретившая Розанова на лестнице.
– Вот тебе моя московка: баба добрая, жалеет меня: поздоров её Боже за это. Это мой старый товарищ, Даша, – отнёсся Нечай к жене.
– Очень рада, – произнесла приветливо жена Нечая. – Вы где остановились?
– Я у Челышева.
– Это возле театра, знаю; дорого там?
– Да… так себе.
– Ты что платишь?
– Да по рублю в сутки.
– Фю, фю, фю! Этак, брат, тебе накладно будет.
– Вы бы искали квартирку постоянную.
– Да не знаю ещё, зачем искать-то? – ответил доктор. – Может быть, в Петербург придётся ехать.
– А вы как тут: по делам?
Розанов рассказал в коротких словах цель своего появления в Москве.
– Да, так, конечно, пока что будет, устроиваться нельзя, – заметила жена Нечая и сейчас же добавила: – Евграф Фёдорович! да что вы к нам-то их, пока что будет, не пригласите? Пока что будет, пожили бы у нас, – обратилась она приветливо к Розанову.
Такой это был простой и искренний привет, что не смешал он доктора и не сконфузил, а только с самого его приезда в Москву от этих слов ему впервые сделалось веселее и отраднее.
– И до правди! Ай да Дарья Афанасьевна, что ты у меня за умница. Чего в самом деле: переезжай, Розанов; часом с тобою в шахи заграем, часом старину вспомним.
Доктор отговаривался, а потом согласился, выговорил себе только, однако, право платить за стол.
В существе, он плохо и отговаривался. Простая теплота этих людей манила его в их тихий уголок из грязного челышевского номера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
В одно погожее августовское утро по улицам, прилегающим к самому Лефортовскому дворцу, шёл наш знакомый доктор Розанов. По медленности, с которою он рассматривал оригинальный фасад старого дворца и читал некоторые надписи на воротах домов, можно бы подумать, что он гуляет от нечего делать или ищет квартиры.
Постояв перед дворцом, он повернул в длинную улицу налево и опять стал читать приклеенные у ворот бумажки. Одною из них объявлялось, что «здесь отдаюца чистые, сухие углы с жильцами», другою, что «отдаеца большая кухня в виде комнаты у Авдотьи Аликсевны, спросить у прачку» и т.п. Наконец над одною калиткой доктор прочёл: «Следственный пристав».
Доктор вынул из кармана записную книжку, взглянул на сделанную там заметку, потом посмотрел на дом, на табличку и вошёл во двор.
Дом это был похож на многие домы Лефортовской части. Он был деревянный, на каменном полуэтаже. По улице он выходил в пять окон, во двор в четыре, с подъездом сбоку. Каменный полуэтаж был густо выделен мелом, а деревянный верх выкрашен грязновато-жёлтою охрой. Над дверью деревянного подъезда опять была дощечка с надписью: «Следственный пристав»; в нижний этаж вело особое крылечко, устроенное посредине задней части фасада. Налево был низенький флигелёк в три окна, но с двумя крыльцами. По ушатам, стоявшим на этих крыльцах, можно было догадаться, что это кухни. Далее шёл длинный дровяной сарайчик, примкнутый к соседскому забору, и собачья конура с круглым лазом.
Тощая цепная собака, завидя Розанова, громыхнула цепью, выскочила и залаяла.
Доктор дёрнул за верёвочку у подъезда с надписью: «Следственный пристав».
Через минуту крючок упал, и в растворённой двери Розанов увидел очень хорошенькую и очень чисто одетую семилетнюю девочку с кудрявой русой головкой и с ямками на розовых щёчках.
– Что вам надо? – шепелявя, спросил ребёнок.
– Пристава мне нужно видеть, – отвечал доктор.
– Папа одеваются.
– Пожалуйте, пожалуйте. Евграф Фёдорович сейчас выйдут, – крикнул сверху весёлый женский голос из разряда свойственных молодым москвичкам приятных, хотя и довольно резких контральтов.
Доктор взглянул наверх. Над лестницею, в светлой стеклянной галерее, стояла довольно миловидная молодая белокурая женщина, одетая в голубую холстинковую блузу. Перед нею на гвоздике висел форменный вицмундир, а в руках она держала тонкий широкий веник из зеленого клоповника.
«Что бы это за особа такая»? – подумал Розанов, но женщина тотчас же помогла его раздумью.
– Муж сейчас выйдет, пожалуйте пока в залу, – сказала она своим звонким контральтом, указывая веником на двери, выкрашенные серою масляною краскою.
«А ничего, миленькая», – подумал Розанов и, поклонясь хозяйке, вошёл в довольно тёмную переднюю, из которой были открыты двери в светленькую зальцу.
В зале было довольно чисто. В углу стояло фортепьяно, по стенам ясеневые стулья с плетёнками, вязаные занавески на окнах и две клетки с весёлыми канарейками.
Доктор не успел осмотреться, как в одну из боковых дверей мужской полос крикнул:
– Даша! что ж вицмундир-то?
– Сейчас, Евграф Фёдорович, сейчас, – ответил контральт из галереи.
– Да, где твоя Устинья?
– В лавку побежала. Все мурашки у соловья вышли: послала мурашек купить.
Дверь приотворилась, и на пороге в залу показался ещё довольно молодой человек с южнорусским лицом. Он был в одном жилете и, выглянув, тотчас спрятался назад и проговорил:
– Извините.
– Ничего, ничего, Евграф, выходи, пожалуйста, поскорее, – произнёс Розанов, направляясь к двери.
Пристав выглянул, посмотрел несколько мгновений на доктора и, крикнув:
– Розанов! дружище! ты ли это? – бросился ему на шею.
Следственный пристав, Евграф Фёдорович Нечай, был университетский товарищ Розанова. Хотя они шли по разным факультетам, но жили вместе и были большие приятели.
– Откуда ты взявся? – спрашивал Нечай, вводя Розанова в свой незатейливый кабинет.
– Места приехал искать, – отвечал Розанов, чувствуя самую неприятную боль в сердце.
– Ох, эти места, места! – проговорил Нечай, почёсывая в затылке.
– И не говори.
– А протэкцыи маешь?
Нечай имел общую многим малороссам черту.
Несмотря на долгое пребывание в Москве, он любил мешать свою русскую речь с малороссийскою, а если с кем мог, то и совсем говорил по-малороссийски. Доктор же свободно понимал это наречие и кое-как мог на нем объясняться по нужде или шутки ради.
– Ни, братику, жаднои не маю, – отвечал доктор.
– Это кепсько.
– Ну, як зауважишь.
– А со всей фамилией придрапав?
– Нет, семья дома осталась.
– Ну, это ещё байдуже; а вот як бы у купи, то вай, вай, вай, лягай, та и помри, то шкоды только ж.
– Нет, я один здесь, – невесело проронил доктор.
– И давно?
– Вот уж другая неделя.
– Что ж ты дося ховався?
– Да так. То в университет ходил, то адреса твоего не знал. Да и вообще как-то…
– Ты, коллежка, не спеши нос-то вешать: живы будем и хлиба добудем. А ты с моей бабой ведь незнаком?
– Нет; когда ж я тебя видел? Я даже не знал, что ты и женился.
– Даша! – крикнул Нечай.
Вошла молодая женщина, встретившая Розанова на лестнице.
– Вот тебе моя московка: баба добрая, жалеет меня: поздоров её Боже за это. Это мой старый товарищ, Даша, – отнёсся Нечай к жене.
– Очень рада, – произнесла приветливо жена Нечая. – Вы где остановились?
– Я у Челышева.
– Это возле театра, знаю; дорого там?
– Да… так себе.
– Ты что платишь?
– Да по рублю в сутки.
– Фю, фю, фю! Этак, брат, тебе накладно будет.
– Вы бы искали квартирку постоянную.
– Да не знаю ещё, зачем искать-то? – ответил доктор. – Может быть, в Петербург придётся ехать.
– А вы как тут: по делам?
Розанов рассказал в коротких словах цель своего появления в Москве.
– Да, так, конечно, пока что будет, устроиваться нельзя, – заметила жена Нечая и сейчас же добавила: – Евграф Фёдорович! да что вы к нам-то их, пока что будет, не пригласите? Пока что будет, пожили бы у нас, – обратилась она приветливо к Розанову.
Такой это был простой и искренний привет, что не смешал он доктора и не сконфузил, а только с самого его приезда в Москву от этих слов ему впервые сделалось веселее и отраднее.
– И до правди! Ай да Дарья Афанасьевна, что ты у меня за умница. Чего в самом деле: переезжай, Розанов; часом с тобою в шахи заграем, часом старину вспомним.
Доктор отговаривался, а потом согласился, выговорил себе только, однако, право платить за стол.
В существе, он плохо и отговаривался. Простая теплота этих людей манила его в их тихий уголок из грязного челышевского номера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185