Лиза, Бертольди и Розанов стали около Полиньки так, чтобы по возможности закрыть её от бесчисленных глаз гуляющей толпы, но все-таки, разумеется, не могли достичь того, чтобы Полинька своим состоянием не обратила на себя неприятного внимания очень большого числа людей.
Прошла минута, две, пять. Розанов с Лизою перешепнулись и послали Помаду нанять первый экипаж, как в это же мгновение сияющий голиаф поставил перед Полинькой ребёнка, опять высоко подняв локоть, сорвал с себя шляпу, опять сказал с насмешливою важностью: «же ву салю, мадам» и, закрутив ус, пошёл по дорожке.
Полинька с минуту после прощанья голиафа молча смотрела ему вслед и потом вдруг схватила своего ребёнка и зарыдала. У неё сделался сильный истерический припадок, которого ни остановить, ни скрыть среди толпы народа было невозможно, и наши знакомые провели пренеприятную четверть часа, прежде чем Полиньку посадили в карету, которую предложил какой-то старичок. Вместе с Полинькою сел Розанов, как медик, и Полинькин мальчик. В ручках у ребёнка оказался довольно длинный кусок розового рагат-лукума и новенький серебряный гривенничек. Это были родительские подарки.
Полинька довольно долго не могла успокоиться и просила кого-нибудь из девиц переночевать у неё.
– Я боюсь теперь быть одна, – говорила Полинька.
– Чего ты боишься?
– Его, Лиза, его, моего мужа; вы не знаете, какой он человек. И Лиза и Бертольди охотно остались ночевать у Полиньки; а так как ни Лиза, ни Бертольди спать не ложились, а Полинька лежала в блузе, то и доктор с Помадою остались проводить эту страшную ночь вместе.
Когда все собрались к Полиньке вечером, на другой день после этого происшествия, она уже совсем поправилась, смеясь над своею вчерашнею истерикою и трусостью, говорила, что она теперь ничего не боится, что её испугало не внезапное появление мужа, а то, что он схватил и унёс дитя.
– Так вдруг мысль пришла, что он убьёт ребёнка, – говорила Полинька. Полинька, успокоившись, была веселее обыкновенного и несколько нарушила своё обычное молчание, скромно, но прехарактерно рассказав некоторые трагикомические случаи своей жизни.
Рассказы эти почти совсем не касались мужа и относились к тому, как Полинька переделывалась из богатой поместной барыни в бедненькую содержательницу провинциальной гостиницы с номерами, буфетом и биллиардом.
Глава двадцать пятая.
Новые наслоения в обществе и кое-что новое в романе
«Чтобы черт меня взял, – думал Розанов, – прекрасная эта бабочка, Полинька Калистратова! Вот если бы вместо Ольги-то Александровны была такая женщина, – и гром бы меня не отшиб. Да только уж, видно, так и шабаш».
– Розанов! – крикнул звонкий дискант.
– Что, Бертольдинька?
– Можно?
– Очень возможно, я в покровах.
– Идите со мною.
– Куда это? Вы меня, может быть, убить хотите?
– Не стоит рук марать. Я с вами не шутить пришла, а едемте к Полиньке Калистратовой: её сын умирает.
Доктор взял шляпу и пошёл с Бертольди.
Он первый раз шёл в квартиру Калистратовой.
Полинька Калистратова жила в одной комнатке, выходившей окнами на дорожку, за которой начинался Сокольницкий лес. В комнатке было бедно, но заметно, что здесь живёт молодая женщина со вкусом и привычкою к опрятности и даже к изяществу. Белый деревянный столик был обколот ловко собранной белой кисеёй, на окнах тоже были чистые занавески, детская кроватка под зелёным ситцевым пологом, сундук, несколько игрушек на полу, пять стульев, крашеный столик, диван и на стене деревянная вешалка, закрытая белою простынёю, – это было все убранство жилища Полины Петровны и её ребёнка.
Теперь это жилище было несколько в большем беспорядке. Не до порядков было его хозяйке. Когда доктор и Бертольди вошли к Полиньке Калистратовой, она стояла у детской кроватки. Волосы у неё были наскоро собраны пуком на затылке, и платье, видно, не снималось несколько суток.
Увидя Розанова и Бертольди, она кивнула им молча головою и не отошла от кроватки.
– Что с вашим ребёнком? – произнёс шёпотом Розанов.
– Не знаю, доктор. Я ходила в Москву, в почтамт, и долго там прождала. Вернулась, он спал и с тех пор едва откроет глазки и опять заводит, опять спит. Послушайте, как он дышит… и ничего не просит. Это ведь не простой же сон?
У ребёнка была головная водянка. Розанов определил болезнь очень верно и стал лечить внимательно, почти не отходя от больного. Но что было лечить! Ребёнок был в состоянии совершенно беспомощном, хотя для неопытного человека и в состоянии обманчивом. Казалось, ребёнок вот отоспится, да и встанет розовый и весёленький.
Розанов третьи сутки почти безвыходно сидел у Калистратовой. Был вечер чрезмерно тихий и тёплый, над Сокольницким лесом стояла полная луна. Ребёнок лежал в забытьё, Полиньку тоже доктор уговорил прилечь, и она, после многих бессонных ночей, крепко спала на диване. Розанов сидел у окна и, облокотясь на руку, совершенно забылся.
Думы его начались тем, как будет все, когда умрёт этот ребёнок, а умрёт этот ребёнок непременно очень скоро – не завтра, так послезавтра. Потом ему представлялась несчастная, разбитая Полинька с её разбитым голосом и мягкими руками; потом её медно-красный муж с циничными, дерзкими манерами и жестокостью; потом свой собственный ребёнок и, наконец, жена. Но жена припомнилась как-то так холодно, как ещё ни разу она не вспоминалась. Ни гнева, ни любви, ни ревности, ни досады – ничего не было в этом воспоминании. Так, промелькнул как-то её капризный, сварливый образ и тотчас же исчез, не оставив даже за собою следа. Даже сострадание, обыкновенно неразлучное с этим воспоминанием, явилось каким-то таким жиденьким, что сам доктор его не заметил. К полуночи Полинька Калистратова проснулась, приподняла голову и осмотрелась. Дитя по-прежнему лежало тихо, доктор по-прежнему тихо сидел.
Полинька встала, поправила голову и села к окну. В комнате долго только раздавалось тяжёлое детское дыхание.
Доктор с Калистратовою просидели молча целую ночь, и обоим им сдавалось, что всю эту ночь они вели самую задушевную, самую понятную беседу, которую только можно бы испортить всяким звуком голоса.
Утром ребёнок тихо умер.
Прошли тяжёлые сцены похорон, вынесли детскую кроватку из комнаты Полиньки Калистратовой.
– Пусто стало, – говорила дрожащим голосом Полинька, относя к комнате внутреннюю пустоту своей нежной натуры, у которой смерть отняла последний предмет необходимой живой привязанности.
Доктор ежедневно приходил к осиротелой Полиньке и, как умел, старался её развлечь и успокоить. Часто они ходили вдвоём вечерком в Богородицкое к Лизе и вдвоём оттуда возвращались в Сокольники.
Так прошло с месяц после смерти ребёнка. Раз Розанов получил неприятное известие от жены и, встревоженный, зашёл в семь часов вечера к Калистратовой, чтобы идти к Лизе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185