Лиза под окном в зале шила себе серенькое платье из сурового батиста; было утро знойного дня; со стола только что убрали завтрак, и в зале было совершенно тихо.
В воздухе стоял страшный зной, мигавший над полями трепещущею сеткою. Озими налились, и сочное зерно быстро крепло, распирая эластическую ячейку усатого колоса. С деревенского выгона, отчаянно вскидывая спутанными передними ногами, прыгали крестьянские лошади, отмахиваясь головами и хвостами от наседавших на них мух, оводов и слепней. Деревья, как расслабленные, тяжело дремали, опустив свои размягчённые жаром листья, и колосистая рожь стояла неподвижным зелено-бурым морем, изнемогая под невыносимым дыханием летнего бога, наблюдающего своим жарким глазом за спешною химическою работою в его необъятной лаборатории. Только одни листья прибрежных водорослей, то многоугольные, как листья «мать-и-мачехи», то длинные и остроконечные, как у некоторых видов пустынной пальмы, лениво покачивались, роскошничая на мелкой ряби тихо бежавшей речки. Остальное все было утомлено, все потеряло всякую бодрость и, говоря языком поэтов: «просило вечера скорее у бога».
Лиза вшила одну кость в спину лифа и взглянула в открытое окно. В тени дома, лежавшей тёмным силуэтом на ярко освещённых кустах и клумбах палисадника, под самым окном, растянулась Никитушкина Розка. Собака тяжело дышала, высунув свой длинный язык, и беспрестанно отмахивалась от докучливой мухи.
– Что, Розонька? – ласково проговорила Лиза, взглянув на смотревшую ей в глаза собаку, – жарко тебе? Пойди искупайся.
Собака подобрала язык, потянулась и, зевая, ответила девушке протяжным «аиаай».
Лиза вметала другую кость и опять подняла голову.
Далеко-далеко за меревским садом по дороге завиднелась какая-то точка. Лиза опять поработала и опять взглянула на эту точку. Точка разрасталась во что-то вроде экипажа. Видна стала городская, затяжная дуга, и что-то белелось; очевидно, это была не крестьянская телега. Ещё несколько минут, и все это скрылось за меревским садом, но зато вскоре выкатилось на спуск в форме дрожек, на которых сидела дама в белом кашемировом бурнусе и соломенной шляпке.
«Кто бы эта такая? – подумала Лиза. – Женни? Нет, это не Женни; и лошадь не их, и у Женни нет белого бурнуса. Охота же ехать в такую жару!» – подумала она и, не тревожа себя дальнейшими догадками, спокойно начала зашивать накрепко вмётанную полоску китового уса.
За садовою решёткою послышался тяжёлый топот лошади, аккомпанируемый сухим стуком колёс, и дрожки остановились у крыльца бахаревского дома. Розка поднялась, залаяла, но тотчас же досадливо махнула головою, протянула «аиаай» и снова улеглась под свесившуюся травку клумбы.
В залу вошёл лакей. Он с замешательством тщательно запер за собою дверь из передней и пошёл на цыпочках к коридору, но потом вдруг повернул к Лизе и, остановясь, тихо произнёс:
– Какая-то дама приехали.
– Какая дама? – спросила Лиза.
– Незнакомые совсем.
– Кто ж такая?
– Ничего не сказали; барина спрашивают-с, дело к ним имеют.
– Ну так чего же ты мне об этом говоришь? Папа в Зининой комнате, – иди и доложи.
Лакей на цыпочках снова отправился к коридору, а дверь из передней отворилась, в залу взошла приехавшая дама и села на ближайший стул. Ни Лиза, ни приезжая дама не сочли нужным раскланяться. Дама, усевшись, тотчас опустила свою голову на руку, а Лиза спокойно взглянула на неё при её входе и снова принялась за иголку.
Приезжая дама была очень молода и недурна собою. Лизе казалось, что она её когда-то видела и даже внимательно её рассматривала, но где именно – этого она теперь никак не могла вспомнить. По коридору раздались скорые и тяжёлые шаги Бахарева, и вслед за тем Егор Николаевич в белом кителе с пышным батистовым галстучком под шеею вступил в залу. Гостья приподнялась при его появлении. Экс-гусар подошёл к ней, вежливо поклонился и ожидал, что она скажет. Лиза спокойно шила.
Дама сначала как будто немного потерялась и не знала, что ей говорить, но тотчас же бессвязно начала:
– Я к вам приехала как к предводителю… Меня некому защитить от оскорблений… У меня никого нет, и я все должна терпеть… Но я пойду всюду, а не позволю…
– В чем дело? в чем дело? – спросил с участием предводитель.
– Мой муж… Я его не осуждаю и не желаю ему вредить ни в чьём мнении, но он подлец, я это всегда скажу… я это скажу всем, перед целым светом. Он, может быть, и хороший человек, но он подлец… И нигде нет защиты! нигде нет защиты!
Дама заплакала, удерживая платком рыдания.
– Успокойтесь; Бога ради, успокойтесь, – говорил мягкий старик. – Расскажите спокойно: кто вы, о ком вы говорите?
– Мой муж – Розанов, – произнесла, всхлипывая, дама.
– Наш доктор?
– Дддааа, – простонала дама снова. Лиза взглянула на гостью, и теперь ей хорошо припомнились расходившиеся из-за платка брови. Услыхав имя Розанова, Лиза быстро встала и начала проворно убирать свою работу.
– Что ж такое? – спрашивал между тем Бахарев.
– Он разбойник, у них вся семья такая, и мать его – все они разбойники.
– Но что я тут могу сделать?
– Он меня мучит; я вся исхудала… моя дитя… он развратник, он меня… убьёт меня.
– Позвольте; Бога ради, успокойтесь прежде всего.
– Я не могу успокоиться.
Розанова опять закрылась и заплакала.
– Ну, сядьте, прошу вас, – уговаривал её Бахарев.
– Это как же… это невозможно… Вы предводитель, ведь непременно должны быть разводы.
– Сядьте, прошу вас, – успокаивал Бахарев.
По гостиной зашелестело шёлковое платье; Лиза быстро дёрнула стул и сказала по-французски:
– Папа! да просите же к себе в кабинет.
– Нет, это все равно, – отозвалась Розанова, – я никого не боюсь, мне нечего бояться, пусть все знают…
Лиза вышла и, встретив в гостиной Зину, сказала ей:
– Не ходи в залу: там папа занят.
– С кем?
– Там с дамой какой-то, – отвечала Лиза и прошла с работою в свою комнату.
Перед обедом к ней зашла Марина Абрамовна.
– Слышала ты, мать моя, камедь-то какая? – спросила старуха, опершись ладонями о Лизин рабочий столик.
– Какая?
– Докторша-то! Экая шальная бабешка: на мужа-то чи-чи-чи, так и стрекочит. А твоя маменька с сестрицами, замест того чтоб судержать глупую, ещё с нею финти-фанты рассуждают.
– Как, маменька с сёстрами? – спросила удивлённая Лиза.
– Да как же: ведь она у маменьки в постели лежит. Шнуровку ей распустили, лодеколоном брызгают.
– Гм!
Лиза незаметно улыбнулась.
– Камедь! – повторила нараспев старуха, обтирая полотенцем губы, и на её умном старческом лице тоже мелькнула ироническая улыбка.
– Эдакая аларма, право! – произнесла старуха, направляясь к двери, и, вздохнув, добавила: – наслал же Господь на такого простодушного барина да этакого – прости Господи – черта с рогами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185