Долго приводила Полинька сильные и ясные доводы, доказывая Розанову неотразимую необходимость оставить Москву и искать себе нового приюта.
– Да не только нового приюта, а и новой жизни, Дмитрий Петрович, – говорила Полинька. – Теперь я ясно вижу, что это будет бесконечная глупая песенка, если вы не устроитесь как-нибудь умнее. Ребёнка вам отдадут, в этом будьте уверены. Некуда им деть его: это ведь дело нелёгкое; а жену обеспечьте: откупитесь, наконец.
Розанов не противоречил.
– Бог с ними, деньги: спокойны будете, так заработаете; а тосковать глупо и не о чем.
– Ах, хорошо вы говорите, Полина Петровна, а все это не так легко, право. – Разве к Лобачевскому съездить в Петербург?
– А что ж? Съездите. Лучше уж вам в Петербурге чего-нибудь искать. Будем там видаться.
– Как будем видаться?
– Так; и я тоже еду на днях в Петербург.
– А ваши бумаги?
– Вот для них-то я и поеду.
– Это вам не поможет.
– Нет, я знаю; уж бывали примеры. Вот видите, Дмитрий Петрович, я женщина, и кругом связанная, да не боюсь, а вы трусите.
– Я слабый человек, никуда не годный.
– Нет, не то что никуда не годный, а слишком впечатлительный. Вам нужно отряхнуться, оправиться… да вот таких чудес более не выкидывать.
– Не говорите, пожалуйста…
– Да я вас не упрекаю, а советую вам, – сказала Полинька и стала надевать шляпку.
– Тоска ужасная! вот пока вы здесь были, было отлично, а теперь опять.
– Господи Боже мой! ну будем жить друзьями; ходите ко мне, если моё присутствие вам так полезно.
– Да, если бы… вы меня выслушали.
– Ничего я, Дмитрий Петрович, не буду слушать, – проговорила Полинька, краснея и отворачиваясь к зеркалу завязывать шляпку.
Розанов сидел молча.
– Пока… – начала Полинька и снова остановилась.
– Пока что? – спросил Розанов.
– Пока вы не устроите вашей жены, до тех пор вы мне не должны ни о чем говорить ни слова.
– А тогда? Я и без того готов сделать для неё все, что могу.
– Да все, все, что вы можете.
– А тогда? – опять спросил Розанов.
– Дмитрий Петрович! Я провела у вас сутки здесь: для вас должно быть довольно этого в доказательство моей дружбы, чего же вы меня спрашиваете?
Розанов сжал и поцеловал Полинькину руку, а другая его рука тронулась за её талию, но Полинька тихо отвела эту руку.
– Если хотите быть счастливы, то будьте благоразумны – все зависит от вас; а теперь дайте мне мой бурнус.
Доктор подал Полиньке бурнус и надел своё пальто. Взявшись за ручку двери, Полинька остановилась, постояла молча и, обернувшись к Розанову лицом, тихо сказала:
– Ну.
Розанов верно понял этот звук и поцеловал Полиньку в розовые губки, или, лучше сказать, Полинька, не делая никакого движения, сама поцеловала его своими розовыми губками. Если любовь молоденьких девушек и страстных женщин бальзаковской поры имеет для своего изображения своих специалистов, то нельзя не пожалеть, что нет таких же специалистов для описания своеобычной, причудливой и в своём роде прелестной любви наших разбитых женщин, доживших до тридцатой весны без сочувствия и радостей. – А хороша эта прихотливая любовь, часто начинающаяся тем, чем другая кончается, но тем не менее любовь нежная и преданная. Если бы на Чистых Прудах знали, что Розанова поцеловала такая женщина, то даже и там бы не удивлялись резкой перемене в его поведении.
Розанов даже до сцены с собою не допустил Ольгу Александровну. Ровно и тепло сдержал он радостные восторги встретившей его прислуги; спокойно повидался с женою, которая сидела за чаем и находилась в тонах; ответил спокойным поклоном на холодный поклон сидевшей здесь Рогнеды Романовны и, осведомясь у девушки о здоровье ребёнка, прошёл в свою комнату.
Целую ночь Розанов не ложился спать. Ольга Александровна слышала, что муж все шуршал бумагами и часто открывал ящики своего письменного стола. Она придумала, как встретить каждое слово мужа, который, по её соображениям, непременно не нынче, так завтра сдастся и пойдёт на мировую; но дни шли за днями, а такого поползновения со стороны Розанова не обнаруживалось. Он казался очень озабоченным, но был ровен, спокоен и, по обыкновению, нежен с ребёнком и ласков с прислугою. Ольга Александровна несколько раз пробовала заводить его, заговаривая с ребёнком, какие бывают хорошие мужья и отцы и какие дурные, причём обыкновенно все дурные были похожи капля в каплю на Розанова; но Розанов точно не понимал этого и оставался невозмутимо спокойным.
Через пять или шесть дней после его возвращения одна из углекислых дев, провожая в Тверь другую углекислую деву, видела, как Розанов провожал в Петербург какую-то молоденькую даму, и представилось деве, что эта дама, проходя к вагонам, мимолётно поцеловала Розанова.
На другой день Дмитрий Петрович слушал разговор Ольги Александровны – какие на свете бывают подлецы и развратники, грубые с жёнами и нежные с метресками.
Но и это нимало не вывело Розанова из его спокойного положения. Он только побледнел немножко при слове метреска: не шло оно к Полиньке Калистратовой.
А Полинька Калистратова, преследуемая возобновившимися в последнее время нашествиями своего супруга, уехала в Петербург одна. Розанов всячески спешил управиться так, чтобы ехать с нею вместе, но не успел, да и сама Полинька говорила, что этого вовсе не нужно.
– Очень трогательно будет, – шутила она за день до своего отъезда. – Вы прежде успокойте всем, чем можете, жену, да тогда и приезжайте; я вас буду ждать.
– Будете ждать? – спросил её Розанов.
Полинька как бы не слыхала этого и продолжала укладываться.
Прошла неделя. Розанов получил из Петербурга два письма, а из больницы отпуск. В этот же день, вечером, он спросил у девушки свой чемоданчик и начал собственноручно укладываться.
Ольга Александровна часу во втором ночи отворила дверь в его комнату и сказала:
– Вы бы позаботились о ребёнке.
– Как прикажете позаботиться? – спросил её Розанов, убирая свои бумаги.
– Вас ведь правительство заставит о нем заботиться.
– Да я не отказываюсь и без правительства.
– Я вашим словам не верю.
– Ну вот вам бумага.
– Что это? – спросила Ольга Александровна, принимая поданный ей мужем лист.
– Моё обязательство выдавать вам ежегодное вспоможение.
– Это мне; а на ребёнка?
– Я вам даю сколько в силах. Вы сами очень хорошо знаете, что я более не могу.
– Не пьянствуйте с метресками, так будете в силах дать более.
Розанов промолчал.
– Вас заставит правительство, – задорно продолжала Ольга Александровна.
– Пусть заставляет.
– Я знаю закон.
– Вам же лучше.
– У вас будут вычитать из жалованья.
– Пусть вычитают: сто рублей получите.
– Что сто рублей! Не храбритесь, батюшка, и все возьмут. Я все опишу. Найдутся такие люди, что опишут, какое вы золото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185