– Аах! – простонала она, выведенная из своего состояния донёсшимся до неё из Разинского оврага зловещим криком пугача, и, смахнув со лба тяжёлую думу, машинально разгрызла один орех и столь же машинально перегрызла целую тарелку, прежде чем цапля, испуганная подъезжающей лодкой, поднялась из осоки и тяжело замахала своими длинными крыльями по синему ночному небу.
– И это люди называются! И это называется жизнь, это среда! – прошептала Лиза при приближении лодки и, хрустнув пальцами, пошла в комнату Женни.
Пили чай; затем Сафьянос, Пётр Лукич, Александровский и Вязмитинов уселись за пульку. Зарницын явился к Евгении Петровне в кухню, где в это время сидела и Лиза. За ним вскоре явился Помада, и ещё через несколько минут тихонько вошёл доктор. Странно было видеть нынешнюю застенчивость и робость Розанова в доме, где он был всегда милым гостем и держался без церемонии.
– Не мешаем мы вам, Евгения Петровна? – застенчиво спросил он.
– Вы – нет, доктор, а вот Алексей Павлович тут толчётся, и никак его выжить нельзя.
– Погодите, Евгения Петровна, погодите! будет время, что и обо мне заскучаете! – шутил Зарницын.
– Да, в самом деле, куда это вы от нас уходите?
– Землю пахать, пахать землю, Евгения Петровна. Надо дело делать.
– Где ж это вы будете пахать? Мы приедем посмотреть, если позволите.
– Пожалуйста, пожалуйста.
– Вы в перчатках будете пахать? – спросила Лиза.
– Зачем? Он чужими руками все вспашет, – проронил Розанов.
– А ты, Гамлет, весь день молчал и то заговорил.
– Да уж очень ты занятен нынче.
– Погоди, брат, погоди, – будет время, когда ты перестанешь смеяться; а теперь прощайте, я нарочно фуражку в кармане вынес, чтобы уйти незамеченным.
Женни удерживала Зарницына, но он не остался ни за что.
– Дело есть, не могу, ни за что не могу.
– Чья это у тебя лошадь? – спросил его, прощаясь, доктор.
– А что?
– Так, ничего.
– Хороший конь. Это я у Катерины Ивановны взял.
– У Кожуховой?
– Да.
– Купил?
– Н… Нет, так… пока взял.
Зарницын вышел, и через несколько минут по двору послышался лёгкий топот его быстрой арабской лошади.
– Что это он за странности делает сегодня? – спросила Женни.
– Он женится, – спокойно отвечал доктор.
– Как женится?
– Да вы разве не видите? Посмотрите, он скоро женится на Кожуховой.
– На Кожуховой! – переспросила, расширив удивлённые глаза, Женни. – Этого не может быть, доктор.
– Ну, вот увидите: она его недаром выпускает на своей лошади. А то где ж ему землю-то пахать.
– Ей сорок лет.
– Потому-то она и женит его на себе.
– Любви все возрасты послушны, – проговорил Помада.
Женни и Лиза иронически улыбнулись, но эти улыбки нимало не относились к словам Помады.
«Экая все мразь!» – подумала, закусив губы, Лиза и гораздо ласковее взглянула на Розанова, который при всей своей распущенности все-таки более всех подходил в её понятиях к человеку. В его натуре сохранилось много простоты, искренности, задушевности, бесхитростности и в то же время живой русской смётки, которую он сам называл мошенническою философиею. Правда, у него не было недостатка в некоторой резкости, доходящей иногда до nec plus ultra , но о бок с этим у него порою шла нежнейшая деликатность. Он был неуступчив и неспособен обидеть первый никого. Вязмитинов давно не нравился Лизе. Она не знала о нем ничего дурного, но во всех его движениях, в его сосредоточенности и сдержанности для неё было что-то неприятное. Она говорила себе, что никто никогда не узнает, что этот человек когда сделает. Глядя теперь на покрывавшееся пятнами лицо доктора, ей стало жаль его, едва ли не так же нежно жаль, как жалела его Женни, и докторше нельзя было бы посоветовать заговорить в эти минуты с Лизою.
– Где эта лодка, на которой ездили? – спросила Лиза.
– Тут у берега, – отвечал доктор.
– Я хотела бы проехаться. Вы умеете гресть?
– Умею.
– И я умею, – вызвался Помада. Лиза встала и пошла к двери. За нею вышли доктор и Помада. У самого берега Лиза остановилась и, обратясь к кандидату, сказала:
– Ах, Юстин Феликсович, вернитесь, пожалуйста, попросите мне у Женни большой платок, – сыро что-то на воде.
Помада пустился бегом в калитку, а Лиза, вспрыгнув в лодку, сказала:
– Гребите.
– А Помада?
– Гребите, – отвечала Лиза.
Доктор ударил вёслами, и лодочка быстро понеслась по течению, беспрестанно шурша выпуклыми бортами о прибрежный тростник извилистой Саванки.
– Гу-гу-гу-у-ой-иой-иой! – далеко уже за лодкою простонал овражный пугач, а лодка все неслась по течению, и тишина окружающей её ночи не нарушалась ни одним звуком, кроме мерных ударов весел и тонкого серебряного плеска от падающих вслед за ударом брызгов.
Доехав до леса, Лиза сказала:
– Вернемтесь.
Доктор залаптил левым веслом и, повернув лодку, стал гресть против воды с удвоенною силою.
На небе уже довольно высоко проглянула луна. Она играла по мелкой ряби бегущей речки и сквозь воду эффектно освещала бесчисленные мели, то покрытые водорослями, то теневыми наслоениями струистого ила.
Лицо доктора было в тени, лицо же Лизы было ярко освещено полною луною.
– Доктор! – позвала Лиза после долгого молчания.
– Что прикажете, Лизавета Егоровна? – отозвался Розанов.
– Я хочу с вами поговорить.
Розанов грёб и ничего не ответил.
– Я хочу говорить с вами о вас самих, – пояснила Лиза.
Ответа снова не было, но усиленный удар гребца сказал за него: «да, я так и думал».
– Вы слушаете по крайней мере? – спросила Лиза.
– Я все слышал.
– Что, вам очень хочется пропасть тут? Ведь так жить нельзя, как вы живёте…
– Я это знаю.
– Или по-вашему выходит, что ещё можно?
– Нет, я знаю, да только…
– Что только?
– Деться некуда.
– Ну, это другой вопрос. Прежде всего вы глубоко убеждены в том, что так жить, как вы живёте, при вашей обстановке и при вашем характере, жить невозможно?
– Позвольте, Лизавета Егоровна… – после короткой паузы начал было доктор; но Лиза его прервала.
– Вы хотите потребовать от меня отчёта, по какому праву я завела с вами этот разговор? По такому же точно праву, по какому вы помешали мне когда-то ночевать в нетопленном доме.
– Да нет, напрасно вы об этом говорите. Я совсем не о том хотел спросить вас.
– О чем же?
– О том, что если вы намерены коснуться в ваших словах известного вам скандального события, то, умоляю вас, имейте ко мне жалость – оставьте это намерение.
– Фуй! С чего это вы взяли? Как будто это пошлое событие само по себе имеет такую важность…
– Скандал.
– Дело не в скандале, а в том, что вы пропадаете, тогда как, мне кажется… я, может быть, и ошибаюсь, но во всяком случае мне кажется, что вы ещё можете быть очень полезны.
– Я разбит совсем.
– Для этого-то и нужно, чтобы вы были несколько в лучшем положении;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185