– Нет, вы, Женичка, будьте прямодушнее, отвечайте прямо: сделали бы вы такой поступок?
– Я не знаю, вздумалось ли бы мне пошалить таким образом, а если бы вздумалось, то я поехала бы. Мне кажется, – добавила Женни, – что мой отец не придал бы этому никакого серьёзного значения, и поэтому я нимало не охуждала бы себя за шалость, которую позволила себе Лиза.
– Правда, правда, – подхватил Бахарев. – Пойдут дуть да раздувать и надуют и себе всякие лихие болести, другим беспокойство. Ох ты, Господи! Господи! – произнёс он, вставая и направляясь к дверям своего кабинета, – ты ищешь только покоя, а они знай истории разводят. И из-за чего, за что девочку разгорячили! – добавил он, и так хлопнул дверью, что в зале задрожали стены.
Осторожно, на цыпочках входили в комнату Ольги Сергеевны Зина, Софи и Женни. Женни шла сзади всех. Оба окна в комнате у Ольги Сергеевны были занавешены зелёными шерстяными занавесками, и только в одном уголок занавески был приподнят и приколот булавкой. В комнате был полусвет. Ольга Сергеевна с несколько расстроенным лицом лежала в кровати. Возле её подушек стоял кругленький столик с баночками, пузырёчками и чашкою недопитого чаю. В ногах, держась обеими руками за кровать, стояла Лиза. Глаза у неё были заплаканы и ноздерки раздувались.
– Здравствуй, Женичка! – безучастно произнесла Ольга Сергеевна, подставляя щеку наклонившейся к ней девушке, и сейчас же непосредственно продолжала: – Положим, что ты ещё ребёнок, многого не понимаешь, и потому тебе, разумеется, во многом снисходят; но, помилуй, скажи, что же ты за репутацию себе составишь? Да и не себе одной; у тебя ещё есть сестра девушка. Положим опять и то, что Соничку давно знают здесь все, но все-таки ты её сестра.
– Господи, maman! уж и сестре я даже могу вредить, ну что же это? Будьте же, maman, хоть каплю справедливы, – не вытерпела Лиза.
– Ну да, я так и ожидала. Это цветочки, а будут ещё ягодки.
– Да Боже мой, что же я такое делаю? За какие вины мною все недовольны? Все это за то, что к Женни на часок поехала без спроса? – произнесла она сквозь душившие её слезы.
– Лиза! Лиза! – произнесла вполголоса и качая головой Софи.
– Что?
– Оставьте её, она не понимает, – с многозначительной гримасой простонала Ольга Сергеевна, – она не понимает, что убивает родителей. Штуку отлила: исчезла ночью при сторонних людях. Это все ничего для неё значит, – оставьте её.
Все замолчали. Лиза откинула набежавшие на лоб волосы и продолжала спокойно стоять в прежнем положении.
– Пусть свет, люди тяжёлыми уроками научат тому, чего она не хочет понимать, – продолжала чрез некоторое время Ольга Сергеевна.
– Да что же понимать, maman? – совсем нетерпеливо спросила после короткой паузы Лиза. – У тёти Агнии я сказала своё мнение, может быть очень неверное и, может быть, очень некстати, но неужто это уж такой проступок, которым нужно постоянно пилить меня?
– Да, – вздохнув, застонала Ольга Сергеевна. – Одну глупость сделаем, за другую возьмёмся, а там за третью, за четвёртую и так далее.
– Если уж я так глупа, maman, то что ж со мной делать? Буду делать глупости, мне же и будет хуже.
– Ах, уйди, матушка, уйди Бога ради! – нервно вскрикнула Ольга Сергеевна. – Не распускай при мне этой своей философии. Ты очень умна, просвещённа, образованна, и я не могу с тобой говорить. Я глупа, а не ты, но у меня есть ещё другие дети, для которых нужна моя жизнь. Уйди, прошу тебя.
Лиза тихо повернулась и твёрдою, спокойною поступью вышла за двери.
Глава пятнадцатая.
Перепилили
Гловацкой очень хотелось выйти вслед за Лизой, но она осталась. Ольга Сергеевна вздохнула, сделала гримасу и, обратясь к Зине, сказала:
– Накапь мне на сахар гофманских капель, да пошлите ко мне Абрамовну.
Женни воспользовалась этим случаем и пошла позвать няню. Лиза сидела на балконе, положив свою головку на руку. Глаза её были полны слез, но она беспрестанно смаргивала эти слезы и глядела на расстилавшееся за рекою колосистое поле. Женни подошла, поцеловала её в лоб и села с ней рядом на плетёный диванчик.
– Что там теперь?
– Ничего; Ольга Сергеевна, кажется, хочет уснуть.
– Что, если это так будет всегда, целую жизнь?
– Ну, Бог знает что, Лиза! Ты не выдумывай себе, пожалуйста, горя больше, чем оно есть.
– Что ж это, по-твоему, – ничего? Можно, по-твоему, жить при таких сценах? А это первое время; первый месяц дома после шестилетней разлуки! Боже мой! Боже мой! – воскликнула Лиза и, не удержав слез, горько заплакала.
– Полно плакать, Лиза, – уговаривала её Гловацкая.
Лиза не могла удержаться и, зажав рот платком, вся дёргалась от сдерживаемых рыданий.
– Перестань, что это! Застанут в слезах, и ещё хуже будет. Пойдём пройдёмся.
Лиза молча встала, отёрла слезы и подала Женни свою руку. Девушки прошли молча длинную тополевую аллею сада и вышли через калитку на берег, с которого открывался дом и английский сад камергерши Меревой.
– Какой красивый вид отсюда! – сказала Гловацкая.
– Да, красивый, – равнодушно отвечала Лиза, снова обтирая платком слезы, наполнявшие её глаза.
– А оттуда, из её окон, я думаю, ещё лучше.
– Бог знает, – поле и наш дом, должно быть, видны. Впрочем, я, право, не знаю, и меня теперь это вовсе не занимает.
Девушки продолжали идти молча по берегу.
– Ваши с нею знакомы? – спросила Женни, чтобы не давать задумываться Лизе, у которой беспрестанно навёртывались слезы.
– С кем? – нетерпеливо спросила Лиза.
– С Меревой.
– Знакомы.
Лиза опять обтёрла слезы.
– А ты познакомилась?
– С Меревой?
– Да.
– Нет; мы ходили к ней с папой, да она нездорова что ль-то была: не приняла. Мы только были у Помады, навещали его. Хочешь, зайдём к Помаде?
– Я очень рада была бы, Лиза, но как же это? Идти одним, к чужому мужчине, на чужой двор.
– Да что ж такое? Ну что с нами сделается?
– Ничего не сделается, а пойдут толковать.
– Что ж толковать? Больного разве нельзя навестить? Больных все навещают. Я же была у него с папой, отчего же мне теперь не пойти с тобою?
– Нет, я не пойду, Лиза, именно с тобою и не пойду, потому что здоровья мы ему с собою не принесём, а тебе так достанется. что и места не найдёшь.
– Да, вот это-то! – протянула, насупив бровки, Лиза и опять задумалась.
– О чем ты все время задумываешься? Брось это все – говорила Женни.
– Да, брось! Хорошо тебе говорить: «брось», а сама попробовала слушать эти вечные реприманды. И от всех, всех, решительно от всех. Ах ты Боже мой! да что ж это такое! И мать, и Зина, и Соничка, и даже няня. Только один отец не брюзжит, а то все, таки решительно все. Шаг ступлю – не так ступила; слово скажу – не так сказала; все не так, все им не нравится, и пойдёт на целый день разговор. Я хотела бы посмотреть на тебя на моем месте; хотела бы видеть, отскакивало ли бы от тебя это обращение, как от тебя все отскакивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185