Розанов опять ничего не ответил.
Ольге Александровне надоело стоять, и она повернулась, говоря:
– Я завтра ещё покажу эту бумагу маркизе, а от вас всякой подлости ожидаю.
– Показывайте хоть черту, – сказал Розанов и запер за женою дверь на ключ.
– Мерзавец! – послышалось ему из-за двери.
Отбирая бумаги, которые намеревался взять с собою, Розанов вынул из стола свою диссертацию, посмотрел на неё, прочёл несколько страниц и, вздохнув, положил её на прежнее место. На эту диссертацию легла лаконическая печатная программа диспута Лобачевского; потом должен был лечь какой-то литографированный листок, но доктор, пробежав его, поморщился, разорвал бумажку в клочки и с негодованием бросил эти кусочки в печку.
«До чего ты, жизнь моя, довела меня, домыкала!» – подумал он и, задвинув столовые ящики, лёг уснуть до утра.
Перед отъездом доктору таки выпала нелёгкая минутка: с дитятею ему тяжело было проститься; смущало оно его своими невинными речами.
– Ты ведь скоро вернёшься, папочка?
– Скоро, дружок мой, – отвечал доктор.
– Мне скучно будет без тебя, – лепетал ребёнок.
– Ну поедем со мной, – пошутил доктор.
– Мне будет без мамы скучно.
– Ну как же быть?
– Я хочу, чтоб вы были вместе. Я и те6я люблю и маму.
– Люби, мой друг, маму, – отвечал доктор, поцеловав ребёнка и берясь за свой саквояж.
– А ты приедешь к нам?
– Приеду, приеду.
Ольга Александровна не прощалась с мужем. Он её только спросил:
– Вы более не сомневаетесь в моем обязательстве?
– Маркиза покажет его юристам, – отвечала madame Розанова.
– А! Это прекрасно, – отвечал доктор и уехал на железную дорогу в сопровождении Юстина Помады.
– Что ж ты думаешь, Дмитрий? – спросил его дорогою Помада.
– Ничего я, брат, не думаю, – отвечал Розанов.
– Ну, а так-таки?
– Так-таки ничего и не думаю.
– Разойдитесь вы, наконец.
– Мы уже разошлись, – отвечал Розанов.
– А как она опять приедет?
– А ты её не пускай.
– А я как её не пущу?
– А я как?
– Ну, и что ж это будет?
– А черт его знает, что будет.
– Пропадёшь ты, брат, совсем.
– Ну, это ещё старуха надвое ворожила, – процедил сквозь зубы доктор.
Так они и расстались.
Розанов, выехав из Москвы, сверх всякого ожидания был в таком хорошем расположении духа всю дорогу до Петербурга, что этого расположения из него не выколотил даже переезд от Московского вокзала до Калинкина моста, где жил Лобачевский.
Лобачевского Розанов не застал дома, сложил у него свои вещи и улетучился.
Проснувшись утром, Лобачевский никак не мог понять, где бы это запропастился Розанов, а Розанов не мог сказать правды, где он был до утра.
Дела Розанова шли ни хорошо и ни дурно. Мест служебных не было, но Лобачевский обещал ему хорошую работу в одном из специальных изданий, – обещал и сделал. Слово Лобачевского имело вес в своём мире. Розанов прямо становился на полторы тысячи рублей годового заработка, и это ему казалось очень довольно.
Все это обделалось в три или четыре дня, и Розанов мог бы свободно возвращаться для окончательного расчёта с Москвою, но он медлил. Отчего ж ему было и не помедлить?.. В первое же утро после его приезда Полинька так хорошо пустое вы сердечным ты ему, обмолвясь, заменила.
– У вас, Розанов, верно, есть здесь романчик? – шутил над ним Лобачевский.
– Ну, с какой стати?
– Да уж так: вы ведь ни на шаг без жизненных прикрас.
– А мы лучше о вас поговорим.
– Да обо мне что говорить.
– Хорошо вам?
– Ничего. – Мне кафедру предлагают.
– А вы что ж?
– А я не беру.
– Это отчего?
– Что ж в кафедре? На кафедре всякий своё дело делает, а я тут под рукой институтец заведу. Тут просвещённые монголы мне в этом деле помогают.
– Это опять о женщинах.
– Да, опять о них, все о них.
– У вас нет ли ещё места ученице?
– Это ваш роман?
– Нет, какой роман!
– Ну, да это все равно.
Розанов свозил Лобачевского к Полиньке. Полинька получила бумагу, разрешавшую ей жить где угодно и ограждавшую её личность от всяких притязаний человека, который владел правом называться её мужем. Лобачевскому Полинька очень понравилась, и он взялся её пристроить.
– Это у вас очень приятный роман, – говорил он Розанову, возвращаясь от Полиньки.
– Какой роман, с чего вы берете?
– Да так уж, сочиняю.
– Да вы читали ли хоть один роман отроду?
– Четыре читал.
– Удивительно; а больше уж не читаете?
– Нет; все одно во всех повторяется.
– Как же одно во всех?
– А так, влюбился да женился; влюбился да застрелился: скучно уж очень.
– А страдания?
– Страдания все от безделья.
Была такая длинная ночь, которую Полинька Калистратова целиком провела, читая Розанову длинную нотацию, а затем наступило утро, в которое она поила его кофеем и была необыкновенно тревожна, а затем был часок, когда она его раструнивала, говоря, что он в Москве снова растает, и, наконец, ещё была одна минута, когда она ему шептала: «Приезжай скорей, я тебя ждать буду».
Розанов хорошо ехал и в Москву, только ему неприятно было, когда он вспоминал, как легко относился к его роману Лобачевский. «Я вовсе не хочу, чтоб это была интрижка, я хочу, чтоб это была любовь», – решал он настойчиво.
Москва стояла Москвою. Быстрые повышения в чины и не менее быстрые разжалования по-прежнему были свойственны углекислому кружочку. Розанов не мог понять, откуда вдруг взялась к нему крайняя ласка де Бараль. Маркиза прислала за ним тотчас после его приезда, радостно сжала его руку, заперлась с ним в кабинет и спросила:
– Ну что, мой милый, в Петербурге?
– Ничего, маркиза.
– Тихо?
– Не шелохнет.
– Гааа! И красные молчат?
– Может быть и говорят, только шёпотом.
– Так там решительно тихо? Гааа! Нет, в этой сторонушке жить дольше невозможно.
«Да, – думал доктор, – в этой сторонушке на каких вздумаешь крыльях летать, летать просторно, только бывает, что сесть некуда».
– Ваш документ, мой милый, отлично сделан. Я его показывала юристам.
– Напрасно и беспокоились, я его писал, посоветовавшись с юристами, – отвечал Розанов.
– Я порешила с вашей женой: я возьму её с девочкой на антресоли и буду…
– Оставьте, пожалуйста, маркиза: я этого не могу равнодушно слушать.
– Вашей девочке хорошо будет.
– Ну, тем лучше.
В последнюю ночь, проведённую Розановым в своей московской квартире, Ольга Александровна два раза приходила в комнату искать зажигательных спичек. Он видел это и продолжал читать. Перед утром она пришла взять свой платок, который будто забыла на том диване, где спал Розанов, но он не видал и не слыхал.
Прошёл для Розанова один прелестный зимний месяц в холодном Петербурге, и он получил письмо, которым жена приглашала его возвратиться в Москву; прошёл другой, и она приглашала его уже только взять от неё хоть ребёнка.
– Ну вот!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185