Новые семьяне старались убедить Лизу, что это пустяки, вздор, на которые не стоит обращать так много внимания, но она оставалась при своём мнении и утверждала, что Белоярцев был не вправе так распоряжаться.
Это был первый удар, полученный Белоярцевым в его генеральском чине, и он его очень затруднял. Белоярцеву хотелось выйти с достоинством из этого спора и скорее затушевать его. Он подошёл к Лизе и сказал:
– Ну, прекрасно, Лизавета Егоровна, ну, если я действительно, по вашему мнению, поступил опрометчиво, – простите меня, каюсь, только перестанемте об этом говорить.
Белоярцев мало знал Лизу и не понимал, какой новый и довольно решительный удар он наносил своему генеральству, прося у неё извинения.
Он понял свой промах только тогда, когда Лиза, вместо того чтобы пожать протянутую ей Белоярцевым в знак примирения руку, холодно ответила:
– Вы не меня обидели, а всех, и я не имею права извинять вам вашего самовольничанья.
Все, однако, были гораздо снисходительнее к Белоярцеву. Дело это замялось, и в тот ненастный день, когда мы встречаем Розанова в глухом переулке, начался переезд в общественный дом, который положено было вперёд называть «Domus Concordiae».
Глава четвёртая.
Вопросы дня
В большой, довольно тёмной и ещё совсем не убранной зале «Дома Согласия», сохранявшей все следы утреннего переезда, в восемь часов вечера кипел на круглом столе самовар, за которым сидели новые семьянки: Ступина, Каверина, Жимжикова, Бертольди и Лиза. Бертольди наливала чай, Каверина шила детскую рубашечку, Лиза внимательно читала, пошевеливая свои волосы костяным книжным ножиком. Белоярцев в архалучке ходил вдоль стены, держа под руку маленького черненького Прорвича, некогда встретившего Лизу в гостинице «Италия» (Прорвич был пока единственное лицо, принятое сюда из райнеровской богадельни).
– Этого жизнь не может доказать, – толковал Белоярцев вполголоса и с важностью Прорвичу. – Вообще целое это положение есть глупость и притом глупость, сочинённая во вред нам. Спорьте смело, что если теория верна, то она оправдается. Что такое теория? – Ноты. Отчего же не петь по нотам, если умеешь?
У дам шёл довольно оживлённый разговор, в котором не принимала участия только одна Лиза, не покидавшая своей книги, но у них не было общего согласия.
– Белоярцев! – позвала Бертольди, – разрешите, пожалуйста, наш спор.
Белоярцев остановился у стола и выпустил руку Прорвича.
– Есть смысл в том, чтобы мужчина отворял мне двери?
– Куда? – спросил Белоярцев.
– Куда? ну, куда-нибудь. Если я иду с вами рядом и подхожу к двери, – разумно ли, чтобы вы её передо мною растворяли, как будто у меня своих рук нет?
Белоярцев затянулся папироской.
– Это меня унижает как женщину; как человека меня унижает; напоминает мне о какой-то моей конфектности, – чекотала Бертольди.
– Да, ничтожные услуги в этом роде вредны, – проговорил Белоярцев.
– Ну, не правда ли! – подхватила Бертольди. – Ведь это все лицемерие, пошлость и ничего более. Ступина говорит, что это пустяки, что это так принято: тем-то и гадко, что принято. Они подают бурнусы, поднимают с полу носовые платки, а на каждом шагу, в серьёзном деле, подставляют женщине ногу; не дают ей хода и свободы.
– Что ж тут, носовые платки мешают? – произнесла мягким и весьма приятным голосом та, которую называли Ступиной.
– А нет, Анна Львовна, этого нельзя говорить, – снисходительно заметил Белоярцев. – Это только так кажется, а в существе это и есть тот тонкий путь, которым разврат вводится в человеческое общество. Я вам подаю бурнус, я вам поднимаю платок, я перед вами растворяю двери, потому что это ничего не стоит, потому что это и вам самим легко было бы сделать без моей помощи.
– А если дверь трудно отворяется, тогда можно? – пошутила Ступина.
– Нет, вы не шутите. Вы сами вникните, вам самим же от этого плохо. Платок вам помогут поднять, а, например, обзаведись вы ребёнком, так…
– Бросят, – подсказала Ступина.
– Ну, вот вам и следы такого отношения к женщине.
– А если не станете поднимать платков, так не будете бросать, что ли? – весело отвечала Ступина. – Хороши вы все, господа, пока не наигрались женщиной! А там и с глаз долой, по первому капризу. – Нет, уж кланяйтесь же по крайней мере; хоть платки поднимайте, – добавила она, рассмеявшись, – больше с вас взять нечего.
– Ну, это хоть бы и в Москве такое рассуждение, – произнесла Бертольди.
– Нет, позвольте, mademoiselle Бертольди. Сердиться здесь не за что, – заметил Белоярцев. – Анна Львовна немножко односторонне смотрит на дело, но она имеет основание. При нынешнем устройстве общества это зло действительно неотвратимо. Люди злы по натуре.
– То-то и дело, – заметила Ступина. – Если бы вы были добрее, так и несчастий бы стольких не было, и мы бы вам верили.
– Да что это вы говорите, – вмешалась Бертольди. – Какое же дело кому-нибудь верить или не верить. На приобретение ребёнка была ваша воля, что ж, вам за это деньги платить, что ли? Это, наконец, смешно! Ну, отдайте его в воспитательный дом. Удивительное требование: я рожу ребёнка и в награду за это должна получать право на чужой труд.
– Не совсем чужой… – тихо произнесла Ступина.
– А, вы так смотрите! Ну, так считайтесь: подавайте просьбу; а по-моему, лучше ничьего содействия и ничьего вмешательства.
– Все это уладится гораздо умнее и справедливее, – тихо заметил Белоярцев.
– Да, должно быть, что уладится, – с лёгкой иронией отвечала Ступина и, встав из-за стола, вышла из залы.
– А эта барышня ненадёжна, – проговорила по уходе Ступиной Бертольди. – Не понимаю, зачем она с нами сошлась.
– Да-с, оказывается, что нам нужно много придумать о том, кто с нами сходится и с кем нам сходиться. Я вот по этому именно поводу и хотел сегодня попросить вас посоветоваться.
Белоярцев откашлянулся и сел на табуретку.
– Как бы обдуманным ни казалось всякое новое дело, а всегда выходит, что что-нибудь не додумано и забыто, – начал он своим бархатным баском. – Мы решили, как нам жить и расширять своё дело, а вот сегодняшний случай показал, что это далеко не все. Сегодня вот у Лизаветы Егоровны был гость.
Лиза подняла свою головку от книги.
– Это показывает, что у каждого из нас, кроме гостей, известных нашему союзу, могут быть свои, особые, прежние знакомые, и эти знакомые, чуждые по своему направлению стремлениям нашей ассоциации, могут нас посещать: не здесь, – не так ли? – Рождается отсюда вопрос: как мы должны вести себя в отношении к таким гостям?
– Я думаю, как кому угодно, – отвечала Лиза.
– Я хотел сказать: принимать их или нет?
– Я своих буду принимать.
– Да; но позвольте, Лизавета Егоровна: ведь это дело общее. Ведь вы же мне делали выговор за мнимое самоволие.
– Это совсем другое дело:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185