Теперь на том, кого мы до сих пор называли Ярошиньским, был надет длинный чёрный сюртук. Толсто настеганная венгерка, в которой он сидел до этого времени, лежала на диване, а на столе, возле лампы, был брошен артистически устроенный седой клочковатый парик и длинные польские усы.
Рациборский, взойдя, переложил ключ и запер за собою дверь. Он дёрнул было занавеску другой двери, что вела в буфет, но Ярошиньский сказал:
– Здесь уже заперто.
Рациборский подошёл к печке и, заложив назад руки, стал молча.
– Велите ложиться спать лакею, – сказал Ярошиньский, продолжая быстро ходить по комнате и смотря в пол.
– Михаль! ложись спать, – крикнул по-польски Рациборский в фальшивый отдушник и, тотчас же закрыв его войлочным колпачком, лежавшим на шкафе, стал снова у печки.
С минуты выхода гостей здесь все говорили по-польски.
Прошло более часа, как загадочный человек сделал последнее домашнее распоряжение, а он все ходил по комнате, опустив на грудь свою умную голову и смотря на схваченные спереди кисти белых рук. Он был необыкновенно интересен: его длинная чёрная фигура с широко раздувающимися длинными полами тонкого матерчатого сюртука придавала ему вид какого-то мрачного духа, а мрачная печать, лежавшая на его белом лбу, и неслышные шаги по мягкому ковру ещё более увеличивали это сходство. Он не ходил, а точно летал над полом на своих чёрных, крылообразно раздувающихся фалдах.
Рациборский стоял молча. Столовые часы методически прозвонили три раза.
– Это все, что я видел? – спросил незнакомец, продолжая ходить и смотреть на свои опущенные к коленям руки.
– Это все, пан каноник, – отвечал тихо, но с достоинством Рациборский.
– Странно.
– Это так есть.
Опять началось долгое молчание.
– И другого ничего?
– Ксёндз каноник может мне верить.
– Я верю, – отвечал каноник и после долгой паузы сказал: – Я желаю, чтобы вы мне изложили, почему вы так действовали, как действуете.
– Я сходился и наблюдал; более я ничего не мог делать.
– Почему вы уверены, что, кроме этих господ, нет других удобных людей?
– Я с ними сходился: здешние почти все в этом роде.
– В этих родах скажите: они все разно мыслят.
– Таковы все; у них что ни человек, то партия.
По тонким губам каноника пробежала презрительная улыбка.
– Нужно выбрать что-нибудь поэффектнее и поглупее. Эти скоты ко всему пристанут.
Каноник опять походил и добавил:
– Арапов и рыжий весьма удобные люди.
– Фразёры.
– А что вам до этого? – сказал каноник, остановясь и быстро вскинув голову.
– С ними ничего нельзя сделать.
– Отчего?
– Пустые люди: всех выдадут и все испортят.
– А вам что за дело?
– Общество очень скоро поймёт их.
– А пока поймёт?
– Они попадутся.
– А вам что за дело?
– И перегубят других.
– Вам что за дело? Что вам за дело? – спрашивал с ударением каноник.
Рациборский молчал.
– Ваше дело не рассуждать, а повиноваться: законы ордена вам известны.
– Я прошу позволения…
– Вы должны слушать, молчать.
– Ксёндз каноник Кракувка! – вспыльчиво вскрикнул Рациборский.
– Что, пан поручик московской службы? – с презрительной гримасой произнёс Кракувка, оглянувшись через плечо на Рациборского.
Рациборский вздохнул, медленно провёл рукою по лбу и, сделав шаг на середину комнаты, спокойно сказал:
– Я прошу извинения.
– Прощения, а не извинения, – сухо заметил каноник, не обращая никакого внимания на Рациборского.
– Я прошу прощения, – выговорил молодой человек.
Каноник не ответил ни слова и продолжал ходить молча.
– Принесите мне стакан воды с сиропом, – проговорил он через несколько минут.
Рациборский вышел, и пока он возвратился, Кракувка что-то черкнул карандашом в своём бумажнике.
– Вы дурно действовали, – начал Кракувка, выпив воды и поставив стакан на стол.
– Здесь ничего нельзя делать.
– Неправда; дураков можно заставлять плясать, как кукол. Зачем они у вас собираются?
– Они любят сходиться.
– Бездельники! Что ж, они думают, зачем они собираются у вас?
– Им кажется, что они делают революцию.
– Только и умно, что вы тешите их этой обстановкой. Но что они ничего не делают – это ваша вина.
– Ксёндз каноник многого от меня требует.
– Многого? – с презрением спросил Кракувка. – Они бредят коммунизмом своего народа, да?
– Да.
– Так я им завтра дам, что делать, – сказал с придыханием Кракувка.
– Но и это не все; лучшие, умнейшие из них не пойдут на это.
– А зачем вам лучшие? Зачем вам этот лекарь?
– Мне его рекомендовал Арапов.
– Это очень глупо: он только может мешать.
– Он знает страну.
– Надо держать крепче тех, которые меньше знают. У вас есть Арапов, рыжий, этот Пархоменко и капитан, да Райнер, – помилуйте, чего ж вам? А что эти Белоярцев и Завулонов?
– Трусы.
– Совсем трусы?
– Совсем трусы и не глупы.
– Гм! Ну, этих можно бросить, а тех можно употребить в дело. При первой возможности, при первом случае пустить их. Каждый дурак имеет себе подобных.
– Райнер не дурак.
– Энтузиаст и неоплатоник, – это все равно, что и дурак: материал лепкий.
– Розанов тоже умен.
– Одолжить его. В чем он нуждается?
– Он ищет места.
– Дать ему место. Послезавтра вышли мне в Петербург его бумаги, – и он может пригодиться. Ваше дело, чтоб он только знал, что он нам обязан. А что это за маркиза?
– Женщина очень пылкая и благородная.
– А, это прекрасно.
– Она «белая».
– Это все равно.
– Она ни к чему не годна: только суетится.
– Надо её уверить, что она действует.
– Она это и так думает.
– И прекрасно. Спутать их как можно больше.
– Ксёндз каноник…
– Пан поручик!
– Между ними есть честнейшие люди. Я не смею возражать ничего против всех, но Розанова, Райнера и маркизу… за что же их? Они ещё могут пригодиться.
– Кому? кому? – опять с придыханием спросил каноник. – Этой шизме вы бережёте людей. Ей вы их сберегаете?
– Я не могу не уважать человеческих достоинств во всяком.
– Кто хвалит чужое, тот уменьшает достоинства своего.
– Они также могут содействовать человеческому счастью.
Каноник остановился посреди комнаты, заложил назад руки и, закинув голову, спросил:
– Вы веруете в чистоту и благость стремлений общества Иисусова?
– Свято верую, – отвечал с искренним убеждением Рациборский.
– Так помните же, – подлетая на своих чёрных крыльях к Рациборскому, начал каноник, – помните, что со времён Поссевина нам нет здесь места, и мы пресмыкаемся здесь или в этом шутовском маскараде (ксёндз указал на свой парик и венгерку), или в этом московском мундире, который хуже всякого маскарада. Помните это!
– Я помню.
– Австрия, эта проклятая ракушанка, даёт нам приют, а в нашей хвалёной России мы хуже жидов.
– Они не понимают святых забот общества.
– Так надо, чтоб они их поняли, – произнёс, захохотав, Кракувка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185