Мигер сказал,
что мамаша ему понравилась, потому что у нее эти штуки такие
здоровые. И что нам повезло, остались без матерей. А то
захотелось бы нам их отодрать, и пошли бы дети, и они
приходились бы нам братьями. Фанни, втягивая щеки, почмокивает.
Девочки, поцеловав меня, обычно потом вытирали губы. Потому что
я был далеко не красавец. Впрочем, Мигер сказал, что в темноте,
когда мы будем всей шоблой трахаться после окончания школы, я
покажусь не хуже других. Там ведь не поймешь, чья нога или
сосок у тебя во рту. В словаре это называется извращением.
Фанни тянет руку. Свой дорогостоящий кулачок. Чтобы понежить
мою мошонку в украшенной драгоценностями ладони. Возьми эту
женщину и пусть она станет твоей законной, венчанной женой. Она
каждый день бывает у парикмахера. Она купила первый в Нью-Йорке
дом со сдвоенным лифтом. Она сдает квартиросъемщикам целую
улицу. И владеет семью заводами, производящими горы ткани.
Обладай ею и оберегай ее. Пока она богатеет. А резец мой
изнашивается. Доколе смерть вас не разлучит. И не отвалится в
небесах твой елдак. Ибо там счастье вечное и богатства уже не
нужны. В то время как на земле они способны избавить тебя от
ада. Возьми меня, стонет Фанни. Школьницей в пору летней жары
она голышом лежала в постели. Размышляя о том, что в такое
время делают богачи. Открытые окна. Слышно было, как футах в
двадцати от нее, в соседнем доме старенький мистер Приббль
уламывает жену, чтобы та ему дала. Корнелиус, когда я была
маленькой, этот костлявый старый пердун лазил ко мне под
платье. Я хотела, чтобы все любили меня. Пыталась покончить с
собой. Перерезала запястья. Если бы только я встретила тебя
тринадцать лет назад. До того, как погубила свою жизнь. Решив,
что ничего хорошего меня уже не ждет. А значит и жить не стоит.
Мне казалось, что я стою посреди пустой железнодорожной
станции. После того как все поезда и все люди ушли.
Кристиан тычется в шею Фанни Соурпюсс, целуя ее. Часть
меня лежит у нее внутри. Столь нежно укутанная. Ее мир гибнет,
а мой живет. Ноги это последнее, что покидает женщину, уходя
дорогами старости. Корнелиус, послушай меня. Имея деньги, ты
можешь за все заплатить. За косметический ремонт любви.
Дрыхнуть до десяти утра или до двух пополудни. Ты знаешь, вон
там в сейфе свалены акции, ценные бумаги и облигации,
приносящие дивиденды. А если они ничего не приносят, так у тебя
всегда есть револьвер, чтобы из него застрелиться. У меня куча
поверенных, черт бы их всех подрал. Не знаю, кто хуже, они или
родственнички-шантажисты, которые, пока я не стала богатой,
орали, что я поблядушка. Теперь каждый из них желает, чтобы я
купила ему силосное зернохранилище да еще и финансировала
бесперебойную работу его верзохи. Я нуждаюсь в тебе, Корнелиус.
Женщине нельзя оставаться одной в этом мире.
Где
Жадные
Ждут
И посмеиваются
18
Листва на залитом солнцем дереве под окном Кристиана
становится все темнее. Ветра топорщат ее до конца июня. Датчане
отпраздновали День Конституции, шведы устроили в парке
фестиваль народных и праздничных танцев. И толпа миловидных
молодых людей отплясывала вдоль краев тротуара, отдирая антенны
у автомобилей.
Фанни в пятый раз вышвырнула меня из дому. И мне,
оказавшемуся без пенни в кармане, осталось только читать
фолиант с объявлениями о работе. Горбун высоким вежливым
голоском сказал через дверь, что уважает меня как джентльмена и
очень просит заплатить за жилье. А пароходная компания прислала
двух грубых агентов по взысканию долгов, пригрозивших выломать
эту ебаную дверь к чертовой матери.
Завтракает Кристиан в кафе-автоматах, сливая в одну
недопитые чашки кофе. И поворовывая жаренную фасоль у тех, кто
отправляется на поиски кетчупа. Пока в конце концов не получает
кредит у ирландского бакалейщика за углом, благодаря тому, что
каждый день, беседуя с ним, прибегает ко все более крутому и
все более провинциальному ирландскому акценту. Сидя у окна,
читаю газеты, тщательно отобранные мною в мусорном баке. За
окном кипит жизнь, компания расфуфыренных отроков раскидывает
отбросы по ступенькам и швыряется кирпичами в веерное окошко
над дверью привратника, и тот, выскочив, грозится им кулаком. А
однажды вдруг объявляется мой друг из желтого дома, в белых
шортах, в теннисных туфлях и в бейсбольной шапочке. И с новым
плакатом.
ПОВЕРЖЕН ВО ПРАХ
Сладостным утром, как раз в ту минуту, когда я, стоя на
ступенях крыльца, пытался одновременно рыгнуть и чихнуть, меня
окликнул незнакомый мужчина. Я поначалу подумал, что он хочет
удостовериться, не со мной ли он встречался на соревнованиях,
которых на моем счету числятся дюжины. Но он шустро всучил мне
повестку. Явиться в суд во вторник, в десять часов.
В последней чистой рубашке и последних целых носках
Кристиан отправляется в Спортивный клуб, поплавать. Соскребаю
грязь с подошв большой мягкой щеткой и сосной пахнущим мылом.
Мимо, тряся моржовыми складками жира, вразвалочку фланируют
члены клуба. А я могу неделями вообще ничего не есть. И едва я
укладываю на скамью мои кости и ставшую великоватой кожу, как
меня выкликают к телефону.
-- Корнелиус.
-- Да.
-- Это Шарлотта Грейвз. Надеюсь, я тебе не очень помешала.
Ну как ты.
-- Впал в нужду.
-- Ой, а что такое.
-- Нуждаюсь в работе.
-- Так ты бы повидался с мистером Моттом.
Кристиан, одевшись и причесавшись, спускается в подземку,
перескакивая по три ступеньки зараз. Гром поездов лупит его по
мозгам. Напротив него сидит чернокожий джентльмен. Плечи его
подпрыгивают, кулаки колотят по коленям, он поет, щас как
жахну, щас рвану, подожгите мне фитиль. Щас шарахну, все
порушу, только пыль пойдет столбом. Уступите мне дорогу, потому
что щас рвану.
Кристиан выходит. Вверх по темным ступеням, потом
затененной узенькой улочкой. Взгляни на летящие вверху облака и
ты ощутишь, как на тебя рушится мир. Над убойной силы
бронзовыми дверьми высечено в камне увенчанное изображением
орла огромное слово Мотт. Красноватого мрамора холл. Справочный
указатель на стене, важно надутые рожи, шныряющие взад-вперед с
чемоданчиками.
Кристиан взвивается в лифте наверх. Выходит в широкий
коридор, устланный коричневатой ковровой дорожкой. Сельские
виды на стенах, череда холмов, зеленые изгороди. Кони, скачущие
через ограды. Тихо и скромно приблизься к столу регистраторши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
что мамаша ему понравилась, потому что у нее эти штуки такие
здоровые. И что нам повезло, остались без матерей. А то
захотелось бы нам их отодрать, и пошли бы дети, и они
приходились бы нам братьями. Фанни, втягивая щеки, почмокивает.
Девочки, поцеловав меня, обычно потом вытирали губы. Потому что
я был далеко не красавец. Впрочем, Мигер сказал, что в темноте,
когда мы будем всей шоблой трахаться после окончания школы, я
покажусь не хуже других. Там ведь не поймешь, чья нога или
сосок у тебя во рту. В словаре это называется извращением.
Фанни тянет руку. Свой дорогостоящий кулачок. Чтобы понежить
мою мошонку в украшенной драгоценностями ладони. Возьми эту
женщину и пусть она станет твоей законной, венчанной женой. Она
каждый день бывает у парикмахера. Она купила первый в Нью-Йорке
дом со сдвоенным лифтом. Она сдает квартиросъемщикам целую
улицу. И владеет семью заводами, производящими горы ткани.
Обладай ею и оберегай ее. Пока она богатеет. А резец мой
изнашивается. Доколе смерть вас не разлучит. И не отвалится в
небесах твой елдак. Ибо там счастье вечное и богатства уже не
нужны. В то время как на земле они способны избавить тебя от
ада. Возьми меня, стонет Фанни. Школьницей в пору летней жары
она голышом лежала в постели. Размышляя о том, что в такое
время делают богачи. Открытые окна. Слышно было, как футах в
двадцати от нее, в соседнем доме старенький мистер Приббль
уламывает жену, чтобы та ему дала. Корнелиус, когда я была
маленькой, этот костлявый старый пердун лазил ко мне под
платье. Я хотела, чтобы все любили меня. Пыталась покончить с
собой. Перерезала запястья. Если бы только я встретила тебя
тринадцать лет назад. До того, как погубила свою жизнь. Решив,
что ничего хорошего меня уже не ждет. А значит и жить не стоит.
Мне казалось, что я стою посреди пустой железнодорожной
станции. После того как все поезда и все люди ушли.
Кристиан тычется в шею Фанни Соурпюсс, целуя ее. Часть
меня лежит у нее внутри. Столь нежно укутанная. Ее мир гибнет,
а мой живет. Ноги это последнее, что покидает женщину, уходя
дорогами старости. Корнелиус, послушай меня. Имея деньги, ты
можешь за все заплатить. За косметический ремонт любви.
Дрыхнуть до десяти утра или до двух пополудни. Ты знаешь, вон
там в сейфе свалены акции, ценные бумаги и облигации,
приносящие дивиденды. А если они ничего не приносят, так у тебя
всегда есть револьвер, чтобы из него застрелиться. У меня куча
поверенных, черт бы их всех подрал. Не знаю, кто хуже, они или
родственнички-шантажисты, которые, пока я не стала богатой,
орали, что я поблядушка. Теперь каждый из них желает, чтобы я
купила ему силосное зернохранилище да еще и финансировала
бесперебойную работу его верзохи. Я нуждаюсь в тебе, Корнелиус.
Женщине нельзя оставаться одной в этом мире.
Где
Жадные
Ждут
И посмеиваются
18
Листва на залитом солнцем дереве под окном Кристиана
становится все темнее. Ветра топорщат ее до конца июня. Датчане
отпраздновали День Конституции, шведы устроили в парке
фестиваль народных и праздничных танцев. И толпа миловидных
молодых людей отплясывала вдоль краев тротуара, отдирая антенны
у автомобилей.
Фанни в пятый раз вышвырнула меня из дому. И мне,
оказавшемуся без пенни в кармане, осталось только читать
фолиант с объявлениями о работе. Горбун высоким вежливым
голоском сказал через дверь, что уважает меня как джентльмена и
очень просит заплатить за жилье. А пароходная компания прислала
двух грубых агентов по взысканию долгов, пригрозивших выломать
эту ебаную дверь к чертовой матери.
Завтракает Кристиан в кафе-автоматах, сливая в одну
недопитые чашки кофе. И поворовывая жаренную фасоль у тех, кто
отправляется на поиски кетчупа. Пока в конце концов не получает
кредит у ирландского бакалейщика за углом, благодаря тому, что
каждый день, беседуя с ним, прибегает ко все более крутому и
все более провинциальному ирландскому акценту. Сидя у окна,
читаю газеты, тщательно отобранные мною в мусорном баке. За
окном кипит жизнь, компания расфуфыренных отроков раскидывает
отбросы по ступенькам и швыряется кирпичами в веерное окошко
над дверью привратника, и тот, выскочив, грозится им кулаком. А
однажды вдруг объявляется мой друг из желтого дома, в белых
шортах, в теннисных туфлях и в бейсбольной шапочке. И с новым
плакатом.
ПОВЕРЖЕН ВО ПРАХ
Сладостным утром, как раз в ту минуту, когда я, стоя на
ступенях крыльца, пытался одновременно рыгнуть и чихнуть, меня
окликнул незнакомый мужчина. Я поначалу подумал, что он хочет
удостовериться, не со мной ли он встречался на соревнованиях,
которых на моем счету числятся дюжины. Но он шустро всучил мне
повестку. Явиться в суд во вторник, в десять часов.
В последней чистой рубашке и последних целых носках
Кристиан отправляется в Спортивный клуб, поплавать. Соскребаю
грязь с подошв большой мягкой щеткой и сосной пахнущим мылом.
Мимо, тряся моржовыми складками жира, вразвалочку фланируют
члены клуба. А я могу неделями вообще ничего не есть. И едва я
укладываю на скамью мои кости и ставшую великоватой кожу, как
меня выкликают к телефону.
-- Корнелиус.
-- Да.
-- Это Шарлотта Грейвз. Надеюсь, я тебе не очень помешала.
Ну как ты.
-- Впал в нужду.
-- Ой, а что такое.
-- Нуждаюсь в работе.
-- Так ты бы повидался с мистером Моттом.
Кристиан, одевшись и причесавшись, спускается в подземку,
перескакивая по три ступеньки зараз. Гром поездов лупит его по
мозгам. Напротив него сидит чернокожий джентльмен. Плечи его
подпрыгивают, кулаки колотят по коленям, он поет, щас как
жахну, щас рвану, подожгите мне фитиль. Щас шарахну, все
порушу, только пыль пойдет столбом. Уступите мне дорогу, потому
что щас рвану.
Кристиан выходит. Вверх по темным ступеням, потом
затененной узенькой улочкой. Взгляни на летящие вверху облака и
ты ощутишь, как на тебя рушится мир. Над убойной силы
бронзовыми дверьми высечено в камне увенчанное изображением
орла огромное слово Мотт. Красноватого мрамора холл. Справочный
указатель на стене, важно надутые рожи, шныряющие взад-вперед с
чемоданчиками.
Кристиан взвивается в лифте наверх. Выходит в широкий
коридор, устланный коричневатой ковровой дорожкой. Сельские
виды на стенах, череда холмов, зеленые изгороди. Кони, скачущие
через ограды. Тихо и скромно приблизься к столу регистраторши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113