До скончания дней просидеть, окруженным ее деньгами.
Утопая в ней по самые зубы. И не веря своим губам. Пересекая
мрачные просторы вокзала. Я думал о том, что хоть и не помешал
ей уехать. Я все же любил ее, любил. Как-то вечером в
кафе-автомате добродушный черный малый заглянул мне в тарелку.
И сказал, господи, сплошные бобы, похоже, парень, остался ты на
бобах. Рассказал об этом Фанни, она рассмеялась. Попросила,
повтори еще раз. Я повторил. Она каталась по полу, держась за
бока. А я сидел. На табурете. Ничем не связанный, ничего не
имеющий. И думал о том, что еще стану кем-то. Ну вот теперь.
Самое время быть кем-то. А я никто. Пьянчужка, нелепо
ссутулившийся в баре. Вытянувший перед собой обе ноги в самых
новых и самых лучших моих туфлях, которым кто-то уже наступил
на носки, сиявшие после визита к моим любимым чистильщикам.
Теперь ползи. На четвереньках. По сходням корабля. Осталось
всего несколько дней. Слышу, как бармен втолковывает кому-то.
-- Вы, мистер, не кипятитесь. Я же вам объясняю, у нас в
баре драться не положено. Выйдите на улицу, там и деритесь.
Если мы разрешим посетителям мордовать тут своих подружек да
жен, знаете, сколько народу сюда набежит, по улице не проедешь.
Донышком стакана Кристиан описывает большой влажный круг.
Всему надлежит придавать законченный вид. Моя дядя из Рокавэя.
Наверное, живет сейчас в каком-нибудь пансионе, и голос у него
стал слабенький. Волосы совсем поседели. Жилы на шее, как
веревки. Я и сам изнурен. И никому ничем помочь не способен.
Дверь открывается. Входит мужчина. Кристиан, обернувшись,
смотрит, не веря своим глазам. Это лицо. Одно из первых,
увиденных мной, едва я сошел с корабля. Садится на другом конце
бара. Темные волосы. Снимает шляпу. Широкий лоб. Спокойный,
приязненный взгляд. И голос, мне очень жаль, сэр. Стив Келли,
на таможне меня знают. Подносит к губам виски, глотает его,
запивает водой и уходит. Февраль, три часа дня. Высокое синее
небо. Над этим городом. В котором я все еще слышу слова.
Вспомни их все, собери воедино. Они причиняют слишком сильную
боль. Фанни попросила, пожалуйста, не трогай мое полотенце. О
господи, сказать мне такое. Как будто я его недостоин. Погоди,
сказала она, ты что, обиделся, только из-за того, что я
попросила не трогать мое полотенце, но это же не означает, что
я тебя меньше люблю. И соседям я пакостил лишь потому, что меня
с моим именем прямо в лицо называли жиденком. Сколько мальчишек
мне приходилось брать за горло и прижимать к стене, говоря, а
ну, возьми свои слова обратно, не то я твои мозги по кирпичам
размажу. Потом была еще девочка, по которой я томился издали.
Две толстых темных косы лежали у нее на спине. Через несколько
лет, уже повзрослевшие, мы вместе с ней шли в школу. По зимнему
лесу. Замерзший папоротник хрустел под ногами. Она смеялась,
если мне не сразу удавалось выговорить какое-то слово. Я
декламировал стихи, сами собой слагавшиеся у меня в голове. Все
кончилось, когда я сказал, что чем учиться в университете,
лучше сразу выпить побольше касторки. И это я готов повторить
перед какой угодно аудиторией только что выпущенных из школы
засранцев. Если вы ищете работу, ребятки, то туалетная бумага
вам нужнее диплома. Вон мистер Убю закончил университет. И даже
Принстонский, если обратиться к фактам прошлого и фикциям
будущего. Тот самый, в котором при виде хорошенькой девушки
орут, спасайся, кто может. Готов поспорить, что он был бы рад
вернуться туда со всеми своими прохудившимися потрохами. Туда,
где ныне пребывает мой младший брат. Когда я отплыл за океан.
Он двинулся к западу. Словно тень. В Денвер. Стал фортепьянным
настройщиком. Сыграть бы сейчас пару гимнов завсегдатаям этого
бара. Пусть почувствуют, что они находятся в обществе патриота.
Устроить им красно-бело-синюю ночку, чтобы они ее надолго
запомнили. Самое шумное торжество верноподданности за всю их
жизнь. В самом средоточии мира. Находящемся нынче здесь.
Сограждане. Пока не явился серый волчок. И с ним смоляной
бычок. Дабы повергнуть вас в сон. Обволакивающий, будто
водоросли, что тянутся со дна морского к вашим ногам.
-- Хитники и тати.
Корнелиус Кристиан, задрав голову, выкрикивает эти слова в
потолок. Весь бар поворачивается к нему. До последнего
теряющегося во мраке лица.
-- Хитники и тати.
-- Эй, приятель, ты чего это вдруг.
-- Хитники и тати.
-- Дружок, ты случаем не медиевист в загуле.
-- Хитники и тати, наградите этого человека.
-- Утихни, друг, не то я тебя отсюда вышвырну.
-- Выходите на поединок. Хитники и тати. На поединок.
Бармен с закатанными рукавами торопливо огибает стойку.
Был уже один такой. Тоже пытался задеть мои чувства. Придется и
этому оставить метку на челюсти. На добрую память. И в честь
свободы слова. Дающей человеку право кричать, когда он захочет.
О том, что он не в силах больше сносить. Подлость и
похотливость. Жду первого, кто коснется меня. И тогда уж начну
отмахиваться. Всегда давал противнику честный шанс. Прежде, чем
сломать ему челюсть. Трах. Бух. Ба-бах. Это тебе на бобы,
умник. Похоже, парень, остался ты на бобах. И здрасьте вам.
Откуда вдруг эта тьма. Зовущая меня, заходи. Я и кулаками-то
помахал всего ничего. Просто, чтобы отпраздновать твой отъезд.
Расстаться с тобой. И очнуться придурком.
-- Именно им, черти бы вас побрали. Мистер Кристиан.
Придурком, вот кем вы очнулись. И хотите услышать мое мнение. Я
знаю работу, которая подходит вам идеально. На ней вы сможете
сворачивать шею по десяти раз на дню. Поступите в пожарники,
это все, что вам нужно.
Корнелиус лежит на спине. Вокруг ширмы. Бутылка, из
которой в руку ему сочится какая-то жидкость. Поднос с
хирургическими инструментами. Лампочка над головой. Вижу лицо
доктора Педро. Грозно нахмуренное, но таящее след почти
неприметной улыбки. А стены вокруг почему-то кафельные.
-- Да-да. Кто-то рассадил вам башку. Именно так. Резаная
рана.
-- Где я, доктор.
-- В больнице.
-- О.
-- Вы бредили. Звали меня. Вместо мамочки. Я приехал. Как
полагается порядочному доктору. Только-только принялся
тараканить во сне отличнейшую толстенную бабу с задницей что
твой кафедральный собор и физиономией размером в коробку
передач у хорошего грузовика. Впрочем, в моем возрасте выбирать
не приходится. Так и не знаю, удалось мне ее ублажить или нет,
потому что меня из-за вас разбудили. Вы еще долго намерены
радовать меня подобным образом.
-- Мне ужасно жаль, доктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Утопая в ней по самые зубы. И не веря своим губам. Пересекая
мрачные просторы вокзала. Я думал о том, что хоть и не помешал
ей уехать. Я все же любил ее, любил. Как-то вечером в
кафе-автомате добродушный черный малый заглянул мне в тарелку.
И сказал, господи, сплошные бобы, похоже, парень, остался ты на
бобах. Рассказал об этом Фанни, она рассмеялась. Попросила,
повтори еще раз. Я повторил. Она каталась по полу, держась за
бока. А я сидел. На табурете. Ничем не связанный, ничего не
имеющий. И думал о том, что еще стану кем-то. Ну вот теперь.
Самое время быть кем-то. А я никто. Пьянчужка, нелепо
ссутулившийся в баре. Вытянувший перед собой обе ноги в самых
новых и самых лучших моих туфлях, которым кто-то уже наступил
на носки, сиявшие после визита к моим любимым чистильщикам.
Теперь ползи. На четвереньках. По сходням корабля. Осталось
всего несколько дней. Слышу, как бармен втолковывает кому-то.
-- Вы, мистер, не кипятитесь. Я же вам объясняю, у нас в
баре драться не положено. Выйдите на улицу, там и деритесь.
Если мы разрешим посетителям мордовать тут своих подружек да
жен, знаете, сколько народу сюда набежит, по улице не проедешь.
Донышком стакана Кристиан описывает большой влажный круг.
Всему надлежит придавать законченный вид. Моя дядя из Рокавэя.
Наверное, живет сейчас в каком-нибудь пансионе, и голос у него
стал слабенький. Волосы совсем поседели. Жилы на шее, как
веревки. Я и сам изнурен. И никому ничем помочь не способен.
Дверь открывается. Входит мужчина. Кристиан, обернувшись,
смотрит, не веря своим глазам. Это лицо. Одно из первых,
увиденных мной, едва я сошел с корабля. Садится на другом конце
бара. Темные волосы. Снимает шляпу. Широкий лоб. Спокойный,
приязненный взгляд. И голос, мне очень жаль, сэр. Стив Келли,
на таможне меня знают. Подносит к губам виски, глотает его,
запивает водой и уходит. Февраль, три часа дня. Высокое синее
небо. Над этим городом. В котором я все еще слышу слова.
Вспомни их все, собери воедино. Они причиняют слишком сильную
боль. Фанни попросила, пожалуйста, не трогай мое полотенце. О
господи, сказать мне такое. Как будто я его недостоин. Погоди,
сказала она, ты что, обиделся, только из-за того, что я
попросила не трогать мое полотенце, но это же не означает, что
я тебя меньше люблю. И соседям я пакостил лишь потому, что меня
с моим именем прямо в лицо называли жиденком. Сколько мальчишек
мне приходилось брать за горло и прижимать к стене, говоря, а
ну, возьми свои слова обратно, не то я твои мозги по кирпичам
размажу. Потом была еще девочка, по которой я томился издали.
Две толстых темных косы лежали у нее на спине. Через несколько
лет, уже повзрослевшие, мы вместе с ней шли в школу. По зимнему
лесу. Замерзший папоротник хрустел под ногами. Она смеялась,
если мне не сразу удавалось выговорить какое-то слово. Я
декламировал стихи, сами собой слагавшиеся у меня в голове. Все
кончилось, когда я сказал, что чем учиться в университете,
лучше сразу выпить побольше касторки. И это я готов повторить
перед какой угодно аудиторией только что выпущенных из школы
засранцев. Если вы ищете работу, ребятки, то туалетная бумага
вам нужнее диплома. Вон мистер Убю закончил университет. И даже
Принстонский, если обратиться к фактам прошлого и фикциям
будущего. Тот самый, в котором при виде хорошенькой девушки
орут, спасайся, кто может. Готов поспорить, что он был бы рад
вернуться туда со всеми своими прохудившимися потрохами. Туда,
где ныне пребывает мой младший брат. Когда я отплыл за океан.
Он двинулся к западу. Словно тень. В Денвер. Стал фортепьянным
настройщиком. Сыграть бы сейчас пару гимнов завсегдатаям этого
бара. Пусть почувствуют, что они находятся в обществе патриота.
Устроить им красно-бело-синюю ночку, чтобы они ее надолго
запомнили. Самое шумное торжество верноподданности за всю их
жизнь. В самом средоточии мира. Находящемся нынче здесь.
Сограждане. Пока не явился серый волчок. И с ним смоляной
бычок. Дабы повергнуть вас в сон. Обволакивающий, будто
водоросли, что тянутся со дна морского к вашим ногам.
-- Хитники и тати.
Корнелиус Кристиан, задрав голову, выкрикивает эти слова в
потолок. Весь бар поворачивается к нему. До последнего
теряющегося во мраке лица.
-- Хитники и тати.
-- Эй, приятель, ты чего это вдруг.
-- Хитники и тати.
-- Дружок, ты случаем не медиевист в загуле.
-- Хитники и тати, наградите этого человека.
-- Утихни, друг, не то я тебя отсюда вышвырну.
-- Выходите на поединок. Хитники и тати. На поединок.
Бармен с закатанными рукавами торопливо огибает стойку.
Был уже один такой. Тоже пытался задеть мои чувства. Придется и
этому оставить метку на челюсти. На добрую память. И в честь
свободы слова. Дающей человеку право кричать, когда он захочет.
О том, что он не в силах больше сносить. Подлость и
похотливость. Жду первого, кто коснется меня. И тогда уж начну
отмахиваться. Всегда давал противнику честный шанс. Прежде, чем
сломать ему челюсть. Трах. Бух. Ба-бах. Это тебе на бобы,
умник. Похоже, парень, остался ты на бобах. И здрасьте вам.
Откуда вдруг эта тьма. Зовущая меня, заходи. Я и кулаками-то
помахал всего ничего. Просто, чтобы отпраздновать твой отъезд.
Расстаться с тобой. И очнуться придурком.
-- Именно им, черти бы вас побрали. Мистер Кристиан.
Придурком, вот кем вы очнулись. И хотите услышать мое мнение. Я
знаю работу, которая подходит вам идеально. На ней вы сможете
сворачивать шею по десяти раз на дню. Поступите в пожарники,
это все, что вам нужно.
Корнелиус лежит на спине. Вокруг ширмы. Бутылка, из
которой в руку ему сочится какая-то жидкость. Поднос с
хирургическими инструментами. Лампочка над головой. Вижу лицо
доктора Педро. Грозно нахмуренное, но таящее след почти
неприметной улыбки. А стены вокруг почему-то кафельные.
-- Да-да. Кто-то рассадил вам башку. Именно так. Резаная
рана.
-- Где я, доктор.
-- В больнице.
-- О.
-- Вы бредили. Звали меня. Вместо мамочки. Я приехал. Как
полагается порядочному доктору. Только-только принялся
тараканить во сне отличнейшую толстенную бабу с задницей что
твой кафедральный собор и физиономией размером в коробку
передач у хорошего грузовика. Впрочем, в моем возрасте выбирать
не приходится. Так и не знаю, удалось мне ее ублажить или нет,
потому что меня из-за вас разбудили. Вы еще долго намерены
радовать меня подобным образом.
-- Мне ужасно жаль, доктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113