Весь город гудел, как во время осады или больших пожаров…
2
Вечером, сидя в каземате при Всегородней избе, рижский купец Логин Нумменс с досадой вспоминал события этого дня. Он хотел бы возвратить сутки вспять и начать все сначала – тогда бы он вел себя совсем по-другому. Он про себя разыгрывал целые сцены и составлял разговоры, которых не было, но которые могли бы быть, если бы он был умнее…
Он наделал глупостей и ошибок: он считал теперь главной бедой то, что поверил шведскому королевскому резиденту… Он убедился, что русские не боятся шведов… Или господин резидент говорил о других русских; может быть, он говорил о боярах, канцлерах и полководцах… Нумменс теперь желал бы, чтобы господин Карл Поммерининг, московский резидент королевы, попробовал поговорить о могуществе королевы Христины с этим скопищем кузнецов, сапожников и стрельцов…
Вторая ошибка Нумменса была в том, что он поверил Федору Емельянову, с которым познакомился в Новгороде год назад. Год назад Емельянов говорил о себе как о владыке и повелителе Пскова:
«Что ты можешь в своей Рыге? Кто тебя боитца в твоей Рыге? А я хозяин городу – меня все боятца! Велю – и городские ключи поднесут. Меня назовешь – и всяк псковитин тебе в пояс поклонится!..» Так хвастал тогда Емельянов, и Нумменс вспомнил это сегодня на льду Великой: как заклятье выкрикнул он разъяренной толпе имя Федора, но Федор тоже не напугал никого…
Имена Морозова и Милославского, воеводы Собакина, Федора Емельянова и даже прославленное во всей Европе имя самой королевы – ничто не спасло его…
Нумменс хотел выкрутиться: он врал и путал, но его уличали, как вора. У него взяли ключи от его дорожных ларцов, его раздели донага и обыскали все вплоть до нательного платья. У него вынули все долговые расписки, контракты и деловые записи, отобрали железный сундук с государственными деньгами и взяли в Земскую избу королевские письма…
Когда раздели его для обыска, он разозлился от унижения и стыда, от того, что все видят его покрытое родинками жирное розовое тело, дрожащее мелкой дрожью. Вот почему он сделал последнюю глупость.
– Зачем дали тебе бояре казну? Что с той казной делать? – спросил вожак бунтовщиков.
«Не знаю, господин, я простой купец, как ты и твои товарищи. Мне приказано отвезти казну во Псков и купить здесь хлеба для нашей страны. Такова воля ее королевского величества». Так надобно было сказать, но Нумменс так не сказал. Он ответил иначе:
– Платить солдатам… Солдат нанимать, чтобы бить русских… Чтобы вас перебить, нужны королеве деньги! – выкрикнул он и погубил себя.
Теперь его посадили под стражу. Пять купцов и ремесленников, пять попов и монахов и двадцать стрельцов охраняют его… Он ждал, что теперь его будут пытать и спрашивать: зачем он сначала хотел утаить деньги, если они получены по закону? Зачем он не ждал у псковских ворот, когда останавливали его стрельцы? Зачем ссылался он на Морозова и Милославского? Сколько собрано у королевы войска? Когда она хочет послать войска и под какие города?..
Откуда ему все это знать!..
Нумменс припомнил еще одну страшную вещь: тульский кузнец, его подставной слуга, Иоганн Либхен, которого поймал он с таким трудом, – этот человек снова ушел из-под его власти… Нумменс видел, как тульский кузнец окликнул какого-то посадского парня, бывшего на морозе в одной рубашке, словно летом. Нумменс видел, как они обнялись, будто родные…
Если Иоганн Либхен расскажет русским, почему уезжают из Тулы иноземные кузнецы, то королева просто велит казнить Логина Нумменса. Казнить за длинный язык, за измену, за выдачу королевской тайны…
«Логин, Логин, – твердил купец самому себе, – жил бы ты тихо, торговал соболями, не льстился бы на королевские дела – не сгубил бы себя!..»
3
Подрез и Менщиков, земские старосты города, посадив на монастырское подворье под стражу Логина Нумменса, думали тем лишь уберечь его от свирепой расправы толпы, а там, когда разойдется народ по домам, найти иной выход. Но народ не хотел расходиться: огромной буйной толпой проводив до ворот подворья обезумевшего от страха иноземного купца, толпа направилась к Полонищенскому концу, где находились палаты Федора Емельянова.
– Федора перед народом поставить! – крикнул стрелец Юхим Щербаков.
– Под плети, к расспросу Федьку! – жадно подхватила толпа.
У железных ворот емельяновского двора плотно стеснились сотни людей, дерзкой рукой трясли створы ворот. Железо рявкало так, что было слышно в соседних улицах, но двор Емельянова словно вымер…
Замок разлетелся… Толпа ворвалась во двор.
– Федора на расправу! К расспросу!
– Куда ты к чертям схоронился? Эй, Федька, вылазь!
Еще никогда во дворе Емельянова не бывало грабежа или кражи: железные замки и решетки, сторожа и собаки охраняли покой его дома. Теперь посадские и стрельцы рвали скобы дверей, врывались в сени, в сторожки и всякие службы.
Испуганные слуги разбежались перед толпой. Им вдогонку свистали. Толпа вошла в дом. Жена Емельянова упала на колени, моля о пощаде, уверяя, что Федор уехал из Пскова.
– Ступай сюда в горенку, тут посиди. Не тронут тебя, – обещал ей Юхим Щербаков и, втолкнув в каморку, затворил за ней дверь.
Толпа лезла во все закоулки, шарила под столами и в сундуках, срывала скатерти, вышибала двери чуланов и кладовых, роняя посуду, с наслаждением сокрушая все на пути и топча дорогие одежды.
Федора не было.
Во дворе толпа дорвалась до хлебных клетей.
Горы зерна! Хлебный потоп! Невиданное богатство и сытость по самое горло – вот что таили клети…
– Вишь, нашего сколько!
– Кровь наша!
– Для немцев скопил, а нам голодать!
– Насыпай зерно, братцы!
– На татьбу не дерзайте! За правдой шли, не в разбой! – крикнул Томила.
– А то разве неправда, чтобы хлеба голодным от сытого ять?
– Хлеб-то наш! Федор нас грабит, а мы его не моги?!
Хлеб потек по мешкам, по кулям… Тут же в доме Емельянова хватали ведра, бадейки, расстилали свою одежду, сыпали в пазухи зерно, иные снимали с ног валенки и, насыпав доверху зерном, босиком убегали…
– Слышь, домой-то поспею сбегать? Поспею домой за кулем?! – спрашивал в толпе молодой рыжекудрый поп.
– Отдай! Чем коней поить стану! Отдай! – кричал старый конюх, гонясь из конюшни за крендельщицей Хавроньей, тащившей разом две пустые водопойные бадейки.
Он схватил ее за полу, она обернулась и с неожиданной силой ударила его по голове деревянной посудиной. Конюх свалился в сугроб.
– Ай да баба! – восторженно одобряли вокруг.
В этот же миг молодой рыжекудрый поп подскочил к старухе, схватил одну из бадеек и, подобрав полы шубы, в один прыжок перемахнул саженный сугроб.
– Батюшка! Сукин сын! Чистый козел, окаянный! – взвизгнула крендельщица, прыгнув за ним и увязнув в сугробе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
2
Вечером, сидя в каземате при Всегородней избе, рижский купец Логин Нумменс с досадой вспоминал события этого дня. Он хотел бы возвратить сутки вспять и начать все сначала – тогда бы он вел себя совсем по-другому. Он про себя разыгрывал целые сцены и составлял разговоры, которых не было, но которые могли бы быть, если бы он был умнее…
Он наделал глупостей и ошибок: он считал теперь главной бедой то, что поверил шведскому королевскому резиденту… Он убедился, что русские не боятся шведов… Или господин резидент говорил о других русских; может быть, он говорил о боярах, канцлерах и полководцах… Нумменс теперь желал бы, чтобы господин Карл Поммерининг, московский резидент королевы, попробовал поговорить о могуществе королевы Христины с этим скопищем кузнецов, сапожников и стрельцов…
Вторая ошибка Нумменса была в том, что он поверил Федору Емельянову, с которым познакомился в Новгороде год назад. Год назад Емельянов говорил о себе как о владыке и повелителе Пскова:
«Что ты можешь в своей Рыге? Кто тебя боитца в твоей Рыге? А я хозяин городу – меня все боятца! Велю – и городские ключи поднесут. Меня назовешь – и всяк псковитин тебе в пояс поклонится!..» Так хвастал тогда Емельянов, и Нумменс вспомнил это сегодня на льду Великой: как заклятье выкрикнул он разъяренной толпе имя Федора, но Федор тоже не напугал никого…
Имена Морозова и Милославского, воеводы Собакина, Федора Емельянова и даже прославленное во всей Европе имя самой королевы – ничто не спасло его…
Нумменс хотел выкрутиться: он врал и путал, но его уличали, как вора. У него взяли ключи от его дорожных ларцов, его раздели донага и обыскали все вплоть до нательного платья. У него вынули все долговые расписки, контракты и деловые записи, отобрали железный сундук с государственными деньгами и взяли в Земскую избу королевские письма…
Когда раздели его для обыска, он разозлился от унижения и стыда, от того, что все видят его покрытое родинками жирное розовое тело, дрожащее мелкой дрожью. Вот почему он сделал последнюю глупость.
– Зачем дали тебе бояре казну? Что с той казной делать? – спросил вожак бунтовщиков.
«Не знаю, господин, я простой купец, как ты и твои товарищи. Мне приказано отвезти казну во Псков и купить здесь хлеба для нашей страны. Такова воля ее королевского величества». Так надобно было сказать, но Нумменс так не сказал. Он ответил иначе:
– Платить солдатам… Солдат нанимать, чтобы бить русских… Чтобы вас перебить, нужны королеве деньги! – выкрикнул он и погубил себя.
Теперь его посадили под стражу. Пять купцов и ремесленников, пять попов и монахов и двадцать стрельцов охраняют его… Он ждал, что теперь его будут пытать и спрашивать: зачем он сначала хотел утаить деньги, если они получены по закону? Зачем он не ждал у псковских ворот, когда останавливали его стрельцы? Зачем ссылался он на Морозова и Милославского? Сколько собрано у королевы войска? Когда она хочет послать войска и под какие города?..
Откуда ему все это знать!..
Нумменс припомнил еще одну страшную вещь: тульский кузнец, его подставной слуга, Иоганн Либхен, которого поймал он с таким трудом, – этот человек снова ушел из-под его власти… Нумменс видел, как тульский кузнец окликнул какого-то посадского парня, бывшего на морозе в одной рубашке, словно летом. Нумменс видел, как они обнялись, будто родные…
Если Иоганн Либхен расскажет русским, почему уезжают из Тулы иноземные кузнецы, то королева просто велит казнить Логина Нумменса. Казнить за длинный язык, за измену, за выдачу королевской тайны…
«Логин, Логин, – твердил купец самому себе, – жил бы ты тихо, торговал соболями, не льстился бы на королевские дела – не сгубил бы себя!..»
3
Подрез и Менщиков, земские старосты города, посадив на монастырское подворье под стражу Логина Нумменса, думали тем лишь уберечь его от свирепой расправы толпы, а там, когда разойдется народ по домам, найти иной выход. Но народ не хотел расходиться: огромной буйной толпой проводив до ворот подворья обезумевшего от страха иноземного купца, толпа направилась к Полонищенскому концу, где находились палаты Федора Емельянова.
– Федора перед народом поставить! – крикнул стрелец Юхим Щербаков.
– Под плети, к расспросу Федьку! – жадно подхватила толпа.
У железных ворот емельяновского двора плотно стеснились сотни людей, дерзкой рукой трясли створы ворот. Железо рявкало так, что было слышно в соседних улицах, но двор Емельянова словно вымер…
Замок разлетелся… Толпа ворвалась во двор.
– Федора на расправу! К расспросу!
– Куда ты к чертям схоронился? Эй, Федька, вылазь!
Еще никогда во дворе Емельянова не бывало грабежа или кражи: железные замки и решетки, сторожа и собаки охраняли покой его дома. Теперь посадские и стрельцы рвали скобы дверей, врывались в сени, в сторожки и всякие службы.
Испуганные слуги разбежались перед толпой. Им вдогонку свистали. Толпа вошла в дом. Жена Емельянова упала на колени, моля о пощаде, уверяя, что Федор уехал из Пскова.
– Ступай сюда в горенку, тут посиди. Не тронут тебя, – обещал ей Юхим Щербаков и, втолкнув в каморку, затворил за ней дверь.
Толпа лезла во все закоулки, шарила под столами и в сундуках, срывала скатерти, вышибала двери чуланов и кладовых, роняя посуду, с наслаждением сокрушая все на пути и топча дорогие одежды.
Федора не было.
Во дворе толпа дорвалась до хлебных клетей.
Горы зерна! Хлебный потоп! Невиданное богатство и сытость по самое горло – вот что таили клети…
– Вишь, нашего сколько!
– Кровь наша!
– Для немцев скопил, а нам голодать!
– Насыпай зерно, братцы!
– На татьбу не дерзайте! За правдой шли, не в разбой! – крикнул Томила.
– А то разве неправда, чтобы хлеба голодным от сытого ять?
– Хлеб-то наш! Федор нас грабит, а мы его не моги?!
Хлеб потек по мешкам, по кулям… Тут же в доме Емельянова хватали ведра, бадейки, расстилали свою одежду, сыпали в пазухи зерно, иные снимали с ног валенки и, насыпав доверху зерном, босиком убегали…
– Слышь, домой-то поспею сбегать? Поспею домой за кулем?! – спрашивал в толпе молодой рыжекудрый поп.
– Отдай! Чем коней поить стану! Отдай! – кричал старый конюх, гонясь из конюшни за крендельщицей Хавроньей, тащившей разом две пустые водопойные бадейки.
Он схватил ее за полу, она обернулась и с неожиданной силой ударила его по голове деревянной посудиной. Конюх свалился в сугроб.
– Ай да баба! – восторженно одобряли вокруг.
В этот же миг молодой рыжекудрый поп подскочил к старухе, схватил одну из бадеек и, подобрав полы шубы, в один прыжок перемахнул саженный сугроб.
– Батюшка! Сукин сын! Чистый козел, окаянный! – взвизгнула крендельщица, прыгнув за ним и увязнув в сугробе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194