Мокрый ветер пронизывал плечи и спину. От выпавшего за ночь растаявшего снега хлюпала леденящая жижа в лаптях. Однако друзья радостно шли по улицам матери городов.
Иванка ждал встретить Москву с теремами, хоромами и дворцами. Но взору его представились бедные избушки Ямской слободы, кривые домишки с соломенными кровлями, присевшие глубоко в землю. По грязным улицам бродили тощие свиньи, пробегали паршивые забитые собачонки, люди скакали с камня на камень в поисках неглубокого брода.
– Вот так Москва-a! – разочарованно протянул Иванка.
По улицам текли толпы народа, но еще больше, казалось, проезжало на лошадях, обгоняя друг друга, обдавая жидкой грязью прохожих. Весь многолюдный поток катился в одну сторону, куда шагали и Кузя с Иванкой.
Как им указали, мимо новехонького Страстного монастыря они выбрались к Птичьему ряду на людном, хоть топком берегу речушки Неглинки, перешли по дощатым настилам болото и через ворота под какой-то церковью выбрались на Великий торг, в Китай-город.
Пестрый крикливый базар, через который они протискивались, ротозейничая и толкаясь целые полдня, ошеломил Иванку в Кузю несметной толпою народа, богатством товаров, оглушающим гамом. А когда за торгом открылась им Красная площадь с нарядными башнями, каждая из которых красовалась на свой, на особый, лад, вздымаючись над зубчатой стеною, – друзья просто замерли…
– Вот так Москва-a! – восхищенно воскликнул Иванка.
– А ты чаял – вроде Пантелеймоновского посада! – насмешливо сказал Кузя, словно сам он был тут не впервые.
И вдруг их глазам явилось новое чудо: яркий, веселый цветного камня собор, будто составленный разом из многих храмов с пестрыми луковичными маковками, увитыми травами и цветами, усыпанными звездами, с крытой по-теремному сказочной лесенкой. Они стояли разиня рты, считал соборные маковки, пока с задранной головы Кузи не свалился поярковый «гречневик» и какой-то шутник потянул его сзади за волосы…
Как раз позади этого чудного храма и нашли они дом Кузина крестного, подьячего Ямского приказа.
Их встретили тут радушно. Прохор уже написал о Кузином бегстве с Иванкой. Кузю ждали, тревожились. Их накормили и напоили, как дома. Но, дав переспать ночь с дороги, поутру подьячий сказал Иванке:
– Кто в Москве живет, парень, того надо являть сотскому. Строгий наказ. Не приведи бог, узнают!..
Однако, увидев оторопелую растерянность ребят, Кузин крестный смягчился и сунул Иванке алтын.
– Голодно станет – к Кузе придешь пообедать, а ночлег – не взыщи!.. Ну, да бог даст и брата найдешь. Он тебя приютит и накормит. Батьке писал – богато живет!..
3
Иванка искал по Москве брата. Он бродил по городу, всматриваясь в лица, останавливался при проездах больших бояр, высматривал Первушку среди разодетой боярской челяди, разузнавал по торгам имена знатных бояр и выспрашивал, где стоят их дворы… Он путался в кривых, рассыпчатых переулках и тупиках. Дивился деревянным нескладным громадам домов, растущих в кучах убогих домишек.
«Мой бы крестный, я сам из дома ушел бы, а не дал бы Кузьку на улицу выгнать!» – размышлял Иванка.
Ему было голодно, холодно, но он не шел к Кузе. «Выгнали, как собаку, на улицу, на мороз. Не пойду с поклоном, хоть сдохну! Пусть совестно Кузьке будет всю жизнь!» – ворчал про себя Иванка. «Господи, хоть бы Первушка попался! Ходит же он по улицам, не сидит все дни дома!» – такие мысли не покидали Иванку.
Несколько дней он устраивался работать – колоть дрова, раздувать горна в кузнице, но никто не решался его держать безъявочно, и, отоспавшись ночь, две, отогревшись, он уходил снова бродяжить по улицам…
И вот как-то раз возле торга из царева кабака, шатаючись, вышел навстречу Иванке так долго разыскиваемый высокий и статный красавец с русой курчавой бородкой, но возмужалый, раздавшийся вширь – Первушка!.. Он был в новой шубе, в высокой собольей шапке, счастливый, богатый…
Иванка кинулся опрометью к нему, не в силах вымолвить слова и обалдев от радости встречи.
– Ты… ты!.. – сорвалось с его языка.
– Я-то я, а ты, малый, лишнего выпил, что ли? – отозвался красавец, и тут, вблизи, Иванка увидел, что он ошибся: хоть парень и был похож на Первушку лицом и статью, но это был не Первушка, а скоморох и медведчик Гурка Кострома, в прошедшем году проходивший по Пскову с ученым зверем…
– Обознался я… – вдруг весь осунувшись, глухо ответил Иванка дрогнувшим голосом.
В его словах прозвучало отчаяние…
– А может, не обознался – кого тебе надобно?
– За брата я принял тебя… По Москве ищу брата, – сказал Иванка, и невольная слеза застелила его взор.
– Москва велика! И год так проходишь! – ласково взглянув, усмехнулся медведчик. – А где живешь?
– Нигде… По корчмам да с нищею братией…
– Ин пройдешь со мной недалечко, спытаем судьбы. Нашему брату спасенье в Москве одно: у боярина Никиты Романова. – И, понизив голос, Гурка признался: – У нас и безъявочных держат – пойди найди! Боярин наш дядя царю, к нам и сыск не вхож, – пояснил он. – Самый набольший боярин Никита Иваныч.
– Ой ли! – радостно воскликнул Иванка. – Стало, и Первушка у вас! Он отписал, что у набольшего боярина.
– Идем, спытаем. Сулить не стану, а может, удача будет… Как его звать, говоришь?
– Первой, Первунька…
– Троих таких знаю: Первунька Козел, Первунька Бадья да Первунька Ситкин, – сказал Гурка. – У самого у меня брат был Первушка, да тоже не знаю, где ныне… Вас что же, братьев-то, двое?
– Не-е, трое: я, да Первушка, да Федька…
– А Федька где ж ныне? – оживленно, с каким-то особенным любопытством спросил скоморох.
– Федька? С бачкой: он младший, – сказал Иванка и вслед за приветливым скоморохом пошел во двор к боярину Романову…
4
В боярском дворе нескончаемые тянулись службы. Это была целая вотчина, с пустырями и пашнями, с корчмами, улицами и переулками… Здесь жило столько народу, что заселило бы целый большой посад. Казанские и астраханские татары, литва, донцы, запорожские черкасы, грузины – темный торговый, разбойный удалый люд изо всех краев, городов и уездов. Оружейники, рукавишники, шапошники, сапожники, квасники, брадобреи, золотники, егеря, псари, конюхи.
Сколько беглых крестьян нашло себе приют в поместьях и вотчинах Романова! Сколько посадских скрылось к нему от правежа и, заложась за него, спаслось от позора и разорения! К царскому дяде бежали и царские «черные люди», и помещичьи или монастырские крестьяне, и холопы… Сколько их укрылось тут и жило на этом дворе перед тем, как бежать в вольные украины, в Запорожье, на Дон или на Волгу.
Боярина Никиту не любили приказные, терпеть не могли дворяне и ненавидели многие ближние царские бояре, зато простой народ видел в нем прибежище на последний конец, и беглецы избывали тут все свои беды, словно ушли за крепкий рубеж иного государства…
И в самом деле, еще недавно в боярских дворах были как бы особые княжества, но царю показалось, что иные из бояр взяли много излишней воли во вред государству, и он указал выдать беглых, переселить закладчиков на старые их посадские места и выставить к правежу недоимщиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194