– Не ведаю, пане, ты лучше знаешь – в Варшаве иль в Полоцке ныне…
– Поляк? – с недоверием переспросил Томила.
– Царь Василий был русский. Отколе же сын – поляк?
– Коль в Полоцке рати наймует, так, стало быть, лях! На черта он сдался… Ну, вы и народ! – покачал головой летописец. – То Дмитрия сляпали, ныне Ивана…
– Я сам, пане, русский, я двадцать пять лет уже живу в государстве Российском! Я сам есть холоп государя, каков же и ты! – обиделся Юрка.
– Эх ты, пан! Ну что нам в Иване Шуйском! Да будь он хоть вправду царевич… Как наши письма дойдут изо Пскова во все города, да все российские города и уезды заедино повстанут, да земское ополчение сложат, да как придут на бояр, тогда и боярин Борис Морозов не будет мочен правду мою отринуть… Вот в чем, пане, народная сила! Философ един, без народа – мудрец, а с народом он богатырь…
– Пан, стало, ждет всей земли повстанья? – спросил с любопытством поляк.
– В том и сила! – сказал летописец. – А ляхов из Полоцка в город впускати не стать. Коль город изменным станет, то все города от него отшатнутся. Русскую правду и русским мечом добывать, а не панским!
– Слухай, пане, – сказал поляк, – я смею мыслить, что пан царевич згодися с таким трактатем. Нех пан Томила пишет лист до царевича шибко. Царевич пошле свое войско до Пскова. Боярин Хованский ускаче от стяны, як пайка бялый.
– Все врешь! Не наш то царевич, а панский, как Гришка Отрепьев… И все воровство! – возмутился Томила.
После разговора с Захаркой о вестях из Литвы Томила успел поверить в пребывание царя в Литве. Слова поляка о каком-то неведомом миру царевиче привели его в смущение: если в Литве был не царь Алексей, а пустой самозванец, кому же и куда посылать «Уложение»?
– Воровство! – повторил подьячий. – Никакого Ивана-царевича нету… Вор лезет на Русь, чтобы снова отдать нас панам… Шиш возьмут!..
– Пане милый, пшепрашам, никто не пшимуси! – воскликнул поляк. – Пан чел мне трактата. То есть велика честь – слухать такую мудрость. Пан Томила читал Платона, Овидия и Плутарха. Пан ве, что царь повинен быть разумом ясен и книжен… Я вем, пане милый, Иван-царевич есть монж, искусный в риторике и диалектике, мудрый…
– А ты, пане, польский лазутчик! – внезапно сказал Томила. – Ты есть… вор!
– То есть политичность руссийска! – вскочив, с возмущением и злобой выкрикнул Юрка. – То вежество русское, пане Томила! Я есть гость в вашем доме, вельможный пане! – ядовито напомнил он.
– Гость-то ты гость. Да иди подобру покуда, а боле не лезь со своим воровством. Не то попадешь в Земску избу к расспросу… Иди! – раздраженно сказал Томила.
И пан Юрка вышел с надутым достоинством и обидой.

Глава двадцать девятая
1
Весь город с утра говорил о том, что Гаврила покинул Всегороднюю избу и заперся с кучкой людей в Гремячей башне. Кто-то сказал, что пушкарь Антропка с Гремячей башни направил пушку жерлом на Всегороднюю избу.
Красный луч закатного солнца еще светил в высокое окно Гремячей башни, но на столе перед Гаврилой уже горела свеча.
Кузя сидел против хлебника, низко склонясь над листом бумаги и выводя имена.
– Пиши Уланку, кузнеца, сына Неволина, – продиктовал Гаврила.
– Поранен он. Глаз, никак, выбит, – сказал Кузя.
– Знаю. Лицо рассекли, обвязан, да ходит. Пиши его… Еще пиши соборного троицкого звонаря Агафошу…
Кузя писал, скрипя пером и разбрызгивая чернила вокруг неказистых букв…
Громыхнув железной дверью, Гурка Кострома вошел в каземат.
– К тебе, хозяин, – сказал он, кланяясь в пояс, отчего золотистые кудри его упали, закрыв лицо.
– Чего?
– Деньги плати!
– Какие деньги? За что? – удивился Гаврила.
– Вот те на! А дворянски башки кто рубил? – дерзко сказал Гурка. – Ты мыслишь, я так об дворянах «любя» забочусь?.. Ты тоже их любишь, ан сам-то не сек!..
– Почем же тебе платить? Я за экое дело не плачивал сроду, – ответил Гаврила.
– И я в палачах не служил. Пес их знает! Плати хоть почем – жамкать надо! – пояснил скоморох.
– Недорог товар. По алтыну хошь? Только деньги-то не у меня. Вся градская казна у Михаилы.
– Не беда – ты велишь, и Михайла заплатит, да ты сильно скуп. Сумороцкий один стоит гривны!.. Ин ладно, уж для почину на круг плати – пятак с головы! – выкрикнул Гурка, торгуясь, как на базаре.
– Для почину? – переспросил Гаврила с мрачной усмешкой. – Ну что же, заплатит Мошницын…
– Пиши и его, – указал он Кузе на Гурку. – Как те звать-то?
– Поп крестил давно, не упомню… Люди Гуркой зовут…
– Пиши Гурку, – сказал Гаврила.
– Хозяин, возьми-ка. Может, сгодится. Не больно я грамоту знаю… – хитро подмигнув, сказал скоморох.
Он вынул из пазухи свернутый лист.
Хлебник поднес бумагу к свече, поглядел на нее, быстро взглянул на Гурку и снова впился в бумагу глазами.
– Отколе ты взял? – спросил он, не глядя на скомороха.
– Чаял, дворяне мне сами заплатят, тогда бы к тебе не пошел. Пошарил в пазухах, за опоясками – всюду. У Сумороцкого за сапогом нашел… Лихо?!
– Лихо, – кивнув головой, согласился Гаврила и продолжал читать лист. Дочитав, он хлопнул по нему широкой ладонью.
– Вот те владыка, святой отче Макарий!.. – воскликнул он.
– Чего? – спросил Кузя.
– Отписка к Хованскому от владыки. Стало, так… Стало, так… Стало, та-ак!.. – нараспев сказал хлебник.
Он задумался…
– Сколь человек-то писал? – спросил он у Кузи.
Кузя считал кончиком пера по строчкам.
– Двенадцать, – сказал он.
– Пиши еще: стрелецкий сотник Прохор Коза, чеботарь Артемий Безруков, шапошник Яша.
Кузя усердно скрипел по бумаге пером и свирепо сопел от старанья.
– Можно идти к Михайле? – спросил скоморох.
– Сядь, помолчи пока, – приказал Гаврила.
Он опустил голову и что-то соображал.
– Ну, давай пиши далее: Харлампий-зелейщик, стригун Серега, колесник Микола, – перечислял Гаврила.
– Микола поранен лежит, – сказал Кузя.
– Жалко! Мужик-то хорош.
– Из кустов пырнули… И всех-то так – все в черева да в сердце, а то кого – в глотку… Им снизу сподручно стремянных копьем поддевать…
Гаврила вздохнул.
В башню вошел, громыхнув железной дверью, стрелецкий десятник Яков-шапошник, ставший вместо Максима земским стрелецким сотником.
– Чего звал, Левонтьич? – спросил он.
– Своей сотни пришли ко мне самых надежных стрельцов два десятка с пищальми…
– Сюды прислать али в Земскую избу?..
– Я тут сидеть стану: для ратного дела – к стенам и к снаряду тут ближе, а в Земской избе пусть иные… – сказал Гаврила.
Яша понимающе усмехнулся и качнул головой.
– Стало, две всегородних избы во Пскове, – сказал он. – Ну ладно. Нам с теми идти не попутно: с тобой пойдем, Левонтьич. Стрельцов-то сейчас слать?
– Самых верных, смотри! – крикнул вслед ему хлебник.
2
Ночью, с дружиною в три десятка стрельцов и меньших, Гаврила ворвался в Троицкий дом, схватил самого Макария и несколько человек скрывавшихся у него дворян, попов и больших торговых людей и всех проводил на подворье, где сидели дворяне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194