Вся жизнь показалась вдруг не такой мрачной. Первушка рванулся через толпу к дому.
Огонь уже лизнул косяки окна, через которое малый кидал узлы, но лихой удалец еще подтащил к окну большой голубой пуховик лебяжьего пуха. На этот раз от душившего дыма и жара он не мог вымолвить ни слова. Он молча взмахнул пуховиком, пытаясь бросить его в окно, и вдруг голубой мешок вспыхнул весь сразу трескучим и разлетевшимся в разные стороны пламенем, закрывшим всего человека.
– Братцы! Братцы!.. – крикнул веселый смельчак, погибая в огне.
Первушку далеко отшвырнула испуганная толпа, и с треском и грохотом рухнули с потолка обгоревшие балки…
Высоко взметнулось огромное пламя. Нестерпимый зной заставил толпу отхлынуть…
Горел весь ряд улицы. Охапки искр с треском взлетали вверх и гасли в медном зловещем небе. Дышать было больно от жара и едкого дыма. У горящих домов опять так же дико кричала баба. Кто-то зачем-то вопил: «Воды! Воды! По колодцам!»
Первушка попятился в открытые ворота чужого дома, пробрался через сад, где под каждым деревом свален был скарб погорельцев и сидели унылые люди, лишенные крова, и наконец выбрался на соседнюю улицу.
Здесь дышалось легче, но и сюда доносился крик, грохот, треск, причитания женщин и плач детей.
Было светло. Справа, слева, сзади и спереди – куда бы ни оглянулся – везде подымались высокие волны огня. Москва горела со всех концов.
Желтая искра упала в солому кровли невдалеке от Первушки. «Займется или потухнет? – подумал он. – Чай, все на пожар убежали, кроме малых да старых».
Горький дымный ветер раздул искру в маленький огонек, который, как мышь, побежал вверх, по кромке соломы… «В сей миг я бы мог задушить его шапкой», – подумал Первой. Он вспомнил о том, что в шапке лежит письмо к царскому тестю, ощупал его, поглядел на разгорающийся под кровлей чужого домишка огонь и, махнув рукой, быстро пошел прочь.
1
Среди лета во Псков возвратился Федор Емельянов. Некоторые лавки его открылись еще раньше, почти весь великий пост шел торг, но сам он не сразу посмел приехать после того, как всеми неправдами был выручен из тюрьмы. Некоторое время еще он жил у родных жены в Новгороде Великом. Теперь он приехал во Псков сгорбленный и угрюмый, поступь его стала еще тяжелее, чем прежде, и он злобствовал на всех псковитян. Многие торговые люди приходили к нему по многу раз, но он заставлял их говорить обо всем со своим стряпчим, а сам никому не показывал глаз.
Торговые люди струхнули: хоть шел слух о том, что Федор в Москве на площади бит кнутом, но битый Федор был не менее страшен посадским, чем Федор небитый.
Хлебник Гаврила, столкновение с которым родило посадский извет на Федора и на воеводу, стал Федору смертельным врагом. Он превратился в олицетворение непокорного посадского Пскова.
Правда, Гаврила был теперь разорен. Он, как простой приказчик, торговал хлебом в чужой лавке.
Но Федора беспокоил этот нищий враг… Емельянов смял бы его и добил, если бы был по-прежнему силен, но самому ему приходилось заново начинать торговые дела – за время, пока он был в Москве, помещики, у которых скупал он товары, начали торговать с другими купцами: псковский гость Устинов закупил у них заранее мед, воск, масло и шерсть. Другие тоже расширили скупку: Семен Менщиков и Леванисов скупали сало, скотину и кожи. Собственный тесть Емельянова, новгородец Стоянов, пользуясь отсутствием зятя, захватил хлебный торг, а псковские монастыри и десяток мелких купчишек забрали по Великой и Псковскому озеру скупку всей рыбы.
Федор понимал, что для похода за новыми барышами надо прежде всего стать снова на крепкие ноги, а для того не миновать добиваться дружбы с воеводой Собакиным. Но новый воевода боялся Федора, зная, что его предшественник за свою дружбу с Федором поплатился воеводством. Он знал, что народ ненавидит Федора, и потому все дела старался вершить без него.
Однако самому воеводе, да и псковским дворянам было не обойтись без купцов, и они стали прибегать в делах к другому богатому гостю, лезшему в гору, – Ивану Устинову.
Федора мучила ревность – он не хотел уступить Устинову первого места в торговых делах. Но что он мог сделать без воеводы и без дворян?
Шли недели, месяц и два, как Федор возвратился во Псков, а дела его не улучшались. Все меньше покупал он, меньше продавал, и на Немецком дворе иноземцы уже не раз прерывали беседу с Федором, увидев, что ко двору подъехал приказчик Устинова…
Подходили осенние сроки платежей за товары, взятые в прошлом году, и Федору в первый раз в жизни пришлось просить об отсрочке… Еще немного – и страшное слово «правеж» войдет в дом Федора, недавно бывшего хозяином города.
Дела Емельянова могло поправить только одно: если бы удалось немедля порядить какой-то неслыханно выгодный торг и быстро разжиться, так, чтобы расплатиться со всеми долгами. Тогда можно было бы заново брать в долг товары и торговать…
И в первый раз обратился Федор к Филипке:
– Филипп, ссуди, брат… Вишь, беда на меня пришла. Оправлюсь – сторицей воздам, сам знаешь. Вовеки тебя не покину – вместе в беде, вместе и в радости.
– Отколь у меня деньгам быть, Федор Иваныч! У меня сам знаешь, не деньги – деньжишки. Девок замуж отдам – и сам хоть по миру побирайся! – прибеднялся Филипка. – Как я тебе девичьи деньги приданые дам? Не на торг тебе выйти летники да сарафаны нести продавать: смешно и зазорно!.. Советом добрым тебе пособить могу, Федор Иваныч. Бог мне хитрость послал на советы. Себе ничего исхитрить не сумел во всю жизнь, а тебе пособлю, я чаю…
Емельянов знал, что у ростовщика Филипки есть деньги, но сделал вид, что поверил в его бедность.
– Что же за золотой совет ты мне дашь? – спросил он.
И Филипка, понизив голос, поведал Федору тайный замысел. В первый миг Емельянова бросило в жар и холод от страшной выдумки.
– Отойди, сатана, не блазни! Аль тебе и кнута и дыбы – все мало? Да с тобой тут не только тело – и душу погубишь!
– А хошь спастись от греха, то раздай все богатство бедным. В Писании сказано: «Легче вержблюду пролезти в игольное ушко, чем богатому в царство небесно», – с насмешкой ответил Филипка.
Две недели спустя Емельянов сдался соблазну, и к осени Филипка Шемшаков для него скупил от разных посадских хозяев три псковские торговые каменные бани. Став их безраздельным хозяином, Федор тотчас поднял в них плату по полденьги с человека. Две-три недели Федор получал с бань огромный доход, но понемногу доход прекратился, и Федор узнал, что все домашние бани в городе топятся ныне уже не только по субботам, как было всегда в обычае, а круглые сутки по всем дням недели.
И вдруг погорела в Запсковье черная банька посадского Мишки Козыря. Еще через день сгорели баня и дом у Георгиевского с Болота попа, и поп Яков, задремавший в предбаннике после пара, едва успел выскочить вон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
Огонь уже лизнул косяки окна, через которое малый кидал узлы, но лихой удалец еще подтащил к окну большой голубой пуховик лебяжьего пуха. На этот раз от душившего дыма и жара он не мог вымолвить ни слова. Он молча взмахнул пуховиком, пытаясь бросить его в окно, и вдруг голубой мешок вспыхнул весь сразу трескучим и разлетевшимся в разные стороны пламенем, закрывшим всего человека.
– Братцы! Братцы!.. – крикнул веселый смельчак, погибая в огне.
Первушку далеко отшвырнула испуганная толпа, и с треском и грохотом рухнули с потолка обгоревшие балки…
Высоко взметнулось огромное пламя. Нестерпимый зной заставил толпу отхлынуть…
Горел весь ряд улицы. Охапки искр с треском взлетали вверх и гасли в медном зловещем небе. Дышать было больно от жара и едкого дыма. У горящих домов опять так же дико кричала баба. Кто-то зачем-то вопил: «Воды! Воды! По колодцам!»
Первушка попятился в открытые ворота чужого дома, пробрался через сад, где под каждым деревом свален был скарб погорельцев и сидели унылые люди, лишенные крова, и наконец выбрался на соседнюю улицу.
Здесь дышалось легче, но и сюда доносился крик, грохот, треск, причитания женщин и плач детей.
Было светло. Справа, слева, сзади и спереди – куда бы ни оглянулся – везде подымались высокие волны огня. Москва горела со всех концов.
Желтая искра упала в солому кровли невдалеке от Первушки. «Займется или потухнет? – подумал он. – Чай, все на пожар убежали, кроме малых да старых».
Горький дымный ветер раздул искру в маленький огонек, который, как мышь, побежал вверх, по кромке соломы… «В сей миг я бы мог задушить его шапкой», – подумал Первой. Он вспомнил о том, что в шапке лежит письмо к царскому тестю, ощупал его, поглядел на разгорающийся под кровлей чужого домишка огонь и, махнув рукой, быстро пошел прочь.
1
Среди лета во Псков возвратился Федор Емельянов. Некоторые лавки его открылись еще раньше, почти весь великий пост шел торг, но сам он не сразу посмел приехать после того, как всеми неправдами был выручен из тюрьмы. Некоторое время еще он жил у родных жены в Новгороде Великом. Теперь он приехал во Псков сгорбленный и угрюмый, поступь его стала еще тяжелее, чем прежде, и он злобствовал на всех псковитян. Многие торговые люди приходили к нему по многу раз, но он заставлял их говорить обо всем со своим стряпчим, а сам никому не показывал глаз.
Торговые люди струхнули: хоть шел слух о том, что Федор в Москве на площади бит кнутом, но битый Федор был не менее страшен посадским, чем Федор небитый.
Хлебник Гаврила, столкновение с которым родило посадский извет на Федора и на воеводу, стал Федору смертельным врагом. Он превратился в олицетворение непокорного посадского Пскова.
Правда, Гаврила был теперь разорен. Он, как простой приказчик, торговал хлебом в чужой лавке.
Но Федора беспокоил этот нищий враг… Емельянов смял бы его и добил, если бы был по-прежнему силен, но самому ему приходилось заново начинать торговые дела – за время, пока он был в Москве, помещики, у которых скупал он товары, начали торговать с другими купцами: псковский гость Устинов закупил у них заранее мед, воск, масло и шерсть. Другие тоже расширили скупку: Семен Менщиков и Леванисов скупали сало, скотину и кожи. Собственный тесть Емельянова, новгородец Стоянов, пользуясь отсутствием зятя, захватил хлебный торг, а псковские монастыри и десяток мелких купчишек забрали по Великой и Псковскому озеру скупку всей рыбы.
Федор понимал, что для похода за новыми барышами надо прежде всего стать снова на крепкие ноги, а для того не миновать добиваться дружбы с воеводой Собакиным. Но новый воевода боялся Федора, зная, что его предшественник за свою дружбу с Федором поплатился воеводством. Он знал, что народ ненавидит Федора, и потому все дела старался вершить без него.
Однако самому воеводе, да и псковским дворянам было не обойтись без купцов, и они стали прибегать в делах к другому богатому гостю, лезшему в гору, – Ивану Устинову.
Федора мучила ревность – он не хотел уступить Устинову первого места в торговых делах. Но что он мог сделать без воеводы и без дворян?
Шли недели, месяц и два, как Федор возвратился во Псков, а дела его не улучшались. Все меньше покупал он, меньше продавал, и на Немецком дворе иноземцы уже не раз прерывали беседу с Федором, увидев, что ко двору подъехал приказчик Устинова…
Подходили осенние сроки платежей за товары, взятые в прошлом году, и Федору в первый раз в жизни пришлось просить об отсрочке… Еще немного – и страшное слово «правеж» войдет в дом Федора, недавно бывшего хозяином города.
Дела Емельянова могло поправить только одно: если бы удалось немедля порядить какой-то неслыханно выгодный торг и быстро разжиться, так, чтобы расплатиться со всеми долгами. Тогда можно было бы заново брать в долг товары и торговать…
И в первый раз обратился Федор к Филипке:
– Филипп, ссуди, брат… Вишь, беда на меня пришла. Оправлюсь – сторицей воздам, сам знаешь. Вовеки тебя не покину – вместе в беде, вместе и в радости.
– Отколь у меня деньгам быть, Федор Иваныч! У меня сам знаешь, не деньги – деньжишки. Девок замуж отдам – и сам хоть по миру побирайся! – прибеднялся Филипка. – Как я тебе девичьи деньги приданые дам? Не на торг тебе выйти летники да сарафаны нести продавать: смешно и зазорно!.. Советом добрым тебе пособить могу, Федор Иваныч. Бог мне хитрость послал на советы. Себе ничего исхитрить не сумел во всю жизнь, а тебе пособлю, я чаю…
Емельянов знал, что у ростовщика Филипки есть деньги, но сделал вид, что поверил в его бедность.
– Что же за золотой совет ты мне дашь? – спросил он.
И Филипка, понизив голос, поведал Федору тайный замысел. В первый миг Емельянова бросило в жар и холод от страшной выдумки.
– Отойди, сатана, не блазни! Аль тебе и кнута и дыбы – все мало? Да с тобой тут не только тело – и душу погубишь!
– А хошь спастись от греха, то раздай все богатство бедным. В Писании сказано: «Легче вержблюду пролезти в игольное ушко, чем богатому в царство небесно», – с насмешкой ответил Филипка.
Две недели спустя Емельянов сдался соблазну, и к осени Филипка Шемшаков для него скупил от разных посадских хозяев три псковские торговые каменные бани. Став их безраздельным хозяином, Федор тотчас поднял в них плату по полденьги с человека. Две-три недели Федор получал с бань огромный доход, но понемногу доход прекратился, и Федор узнал, что все домашние бани в городе топятся ныне уже не только по субботам, как было всегда в обычае, а круглые сутки по всем дням недели.
И вдруг погорела в Запсковье черная банька посадского Мишки Козыря. Еще через день сгорели баня и дом у Георгиевского с Болота попа, и поп Яков, задремавший в предбаннике после пара, едва успел выскочить вон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194